***
Если сунуть руку в огонь — будет больно. Но на спор ведь можно? Тем более я не обожгусь, если смочу руки в воде. Этому меня научил отец. — Ну что, Лука, боишься, да? — порой Артемий меня раздражает. Очень и очень сильно раздражает. Как можно быть таким глупым и хвастливым одновременно? Брать на слабо остальных — единственное, что он умеет. А вот когда мы ходим по разрушенным зданиям, он убегает самым первым. А потом ещё и рассказывает остальным ребятам, как один исследовал всё, пока мы жались друг к другу, как трусливые щенки (и это всё с его же слов). Мне было так обидно, что хотелось ударить его по лицу. Прям кулаком. Да так, чтобы он упал и заревел на всё поселение. Но так делать нельзя. Мама говорила, других обижать нельзя. Иначе духи огня накажут нас и сожгут наш дом. А я не хочу, чтобы наш дом сгорел. Мне он нравится. В нём очень уютно. У меня даже есть своя комната. И я туда очень много вещей принёс. Какую-то плоскую штучку с пупырышками в виде цифр. Ещё там была штука, похожая на книжки, которые делает мама. Только более красивая. И с картинками. Только они уже стёрлись. А некоторые страницы были вырваны. Но я очень любил открывать её и рассматривать, пытаясь представить, что же это была за книга. Какой там был мир? Какие люди? Кто был владельцем этой книги? Что с ним случилось? Он тоже разозлил духов огня, и они сожгли его? Во всяком случае, одно я знал точно: терять дом мне не хочется. И поэтому Артемий так и управлял нами, как самый старший и «умный». И сейчас он уговорил меня на спор сунуть руку в жертвенный огонь, который находился в храме. Это очень опасная затея. Вдобавок, если кто-то из Братьев поймает нас здесь, достанется всем, нашим родителям в том числе. Поэтому надо быстрее сделать это и убежать, пока все едят в столовой. — Ничего я не боюсь. И вот моя рука оказалась в огне. Но больно не было. Буквально через пять секунд я вытащил её обратно, опасаясь, что вода высохнет. Я повернулся к ребятам, чтобы порадоваться победе в споре, однако никого из них не было рядом. Зато рядом был один из Братьев, который схватил меня за ухо. Видимо, сейчас мне достанется. Сначала от Братьев, а потом от родителей. Бить других — нехорошо. Но Артемию за его подлость врезать можно. Этим я и займусь, как только получу сам.***
Не скажу, что мне стыдно за то, что было сделано прошлым мной тогда. Не буду рассуждать на тему «Если бы» или «Будь у Лукаса второй шанс». Это глупо. Особенно для нынешнего меня. Пусть лучше прежний я расскажет вам о втором правиле. А именно — о Солнце. Солнце и огонь неразрывно связаны. Вдобавок человеческое тело крайне чутко реагирует на высокие температуры и плохо их переносит.***
Если слишком долго ходить под солнцем — умрёшь от солнечного удара. Так мне говорила мама, чтобы я не гулял слишком долго. Однако отец этого правила, похоже, не знал. Мы шли прямо под лучами солнца с непокрытыми головами. Привалов папа не устраивал, пока не наступала ночь. Иногда мне действительно казалось, что лучше упасть, закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Присоединиться к маме и извиниться перед ней за то, что прогневал духов огня своей выходкой. И зачем я только повёлся на уловки Артемия? Поддался ему и сунул руку в священный огонь. А теперь всё наше поселение сгорело, выжившие разбежались в разные стороны. И неизвестно, дойдём ли мы до другого поселения или просто свалимся без сил. Отец запретил мне думать о ерунде. Но кто знает, что он имеет в виду под «ерундой»? То, что мы, скорее всего, просто умрём тут, среди этих обгоревших лесов? Или то, что у него уже всё лицо красное, да и сам он едва ноги переставляет? Или то, что нас на предыдущем привале кончилась вода? Непонятно. Впрочем, даже если всё кончится хорошо, и мы найдём людей — примут ли они нас? Дадут ли приют? Позволят ли жить среди них? Или просто отправят умирать дальше? Или сами добьют, проявив «милосердие»? Я не должен об этом задумываться. Мама говорила, что дети не должны думать о таких плохих вещах, даже если они являются нормой в жизни. Но… Я не могу думать о другом. Не могу изображать радость и делать вид, что всё хорошо. Поселение сгорело, мама мертва, Артемий мёртв, почти все, кого я знал, мертвы!.. Так, спокойно. Этап истерики мы уже прошли. Надо быть спокойнее. Хоть и выходит плохо. Подумай о чём-нибудь другом, Лукас. Вчера был мой день рождения. Мне теперь наконец-то десять. Хоть на этот раз никого не было рядом, а от отца я не услышал поздравлений. Впрочем, сейчас неподходящее время для празднования. В конце концов, если всё сложится хорошо, моя жизнь кардинально изменится. Придётся привыкать к новым людям, новым порядкам, новым обязанностям. Но я справлюсь. Я уже не маленький. И не имею права продолжать вести себя, как ребёнок. Пора стать похожим на мужчину. Чтобы не быть для отца обузой и просто «мелким». Когда-нибудь он назовёт меня по имени. И в этот день я смогу считать себя настоящим взрослым. Не мальчиком, а Мужчиной, с большой буквы, как часто говорила мама. Я удивлён, что мы с тем человеком, которого я по глупости и неведению звал отцом, добрались до поселения. Его поведение было иррациональным, но смелым. Собой же я не горжусь. Слишком много пустых переживаний и никаких путных мыслей. Спасибо Отцу за то, что исправил это. Впрочем, об Отце речь и пойдёт в следующем правиле, которое я узнал от него же. Если ты в отчаянии, духи огня всегда тебе помогут, пока ты им верен. Это были одни из первых слов, услышанных мной год назад. Духи огня наказывают неверных. Но они могут простить им грехи, если люди будут прилежно соблюдать обычаи. И тогда я попаду в рай, к маме. Мне так повезло с отцом Лаврентием! Если бы не он, я бы не узнал о многих вещах. И был бы таким же безнравственным, как остальные. Он сказал, что я попал бы ад, если бы мы с отцом не наткнулись на них. А всё из-за той проделки. Я же правда думал, что это просто невинная шалость! А вот как всё обернулось. Теперь моя душа грязна. И душа моего отца. И только огонь может нас очистить. Точнее, служение духам. Именно поэтому я и папа живём в храме. Мне досталась роль послушники, а отцу — рабочего. Нас многому учили: читать писать. Но это было больше направлено на наше умение заучивать и читать молитвы в нужное время. Хоть здесь у меня не было возможности играть и веселиться, как раньше, это место мне нравилось. Дети тут иные и отличаются от тех, с кем я рос. Они всем сердцем верят в то, что их ждёт великое будущее в качестве Братьев. Раньше Братья представлялись мне какими-то не совсем нормальными людьми, которые только и знают, что сидеть и молится огню. Оказывается, это я был глуп и не прав. Огонь дарит жизнь и тепло тем, кто уважает его. И губит глупцов вроде меня. Меня очень печалило поначалу, что я не могу видеть отца, ведь мы в разных группах. Но потом я понял, что и не был особо ему нужен. Но больше всего по мне ударило то, что он женился. Вот так взял и забыл маму! Да как он мог?! Было больно. Сильно. Я тогда почти весь день пролежал в кровати. Он ведь и тогда. Когда мы убегали, даже не попытался её спасти. Просто развернулся и утащил меня за шкирку. Я ведь правда думал, что мама с папой любили друг друга. Но поступок отца говорит об обратном. Отец Лаврентий сказал, что мой отец просто грязен душой настолько, что даже Очищение ему не поможет. Скажи мне кто-то о таком год назад, я бы не поверил. Но сейчас сложно было отрицать эту истину. С тех пор именно Лаврентий заменил мне отца. Он учил меня всему, утешал, помогал, когда всё шло не так. Он, наверное, был похож на мою маму. Такой же добрый и честный. Он, как и она, мог и отругать меня за шалости, ложь. И даже наказать. Но это для моего же блага. Чтобы моя душа не стала такой же грязной, как у того, кого я звал когда-то отцом. Сегодня очень важный день. Я стану единым целым с огненными духами. Дело в том, что раз в год одного из послушников отправляют в самое сердце Храма, куда больше никого не пускают. Хоть этих ребят больше никто не видел, говорят, что они так и остаются там и несут свою службу уже в качестве полноценных Братьев. И я наконец-то стану одним из них! Правда. Некоторые дети пугали друг друга страшилками о том, что там детей убивают, чтобы задобрить духов, но это чушь. Отец Лаврентий слишком добрый и мягкий, чтобы так с нами поступать. — Здравствуй, Лукас. Пора тебе Очиститься. Ты готов? — голос Отца необычно низок, но всё так же мягок. Поэтому я киваю и иду за ним навстречу своей судьбе.***
Это почти конец правил. И жизни Лукаса. Именно с тех пор, как Отец занялся моим воспитанием, мысли прежнего меня стали больше похожи на умные и дельные. Тот мальчишка, которым я был, узнал об истинной сущности существа, которое не было ему отцом и принял одно из самых важных решений в нашей с ним жизни.***
Если ты оказался во тьме — просо найди свет в самом себе, свой внутренний огонёк. В коридоре достаточно темно. Мне даже стало немного страшно. Но я же почти мужчина. Я не должен бояться. Тем более, ничего плохого не случится. — Отец Лаврентий, а почему здесь так темно? Вы же говорили, что без света человек не может жить. — Верно, мальчик мой. В этом и смысл. Мы опустим тебя во тьму. Чтобы ты в полной мере ощутил силу священного света. От этого мне не стало лучше. Конечно, я знал манеру Отца говорить загадками, но сейчас мне было страшно, и разум отказывался думать и размышлять. Но ведь это Отец Лаврентий. Он не сделает мне плохого. Это не мой настоящий отец, который мог поднять руку или обругать такими словами, значение которых я до сих пор понять не могу. Но когда я повторил их, меня заставили стоять в углу, сидя коленками на камешках. Воспоминания помогали отвлечься. Неизвестность пугала, но нормально. Так и должно быть. Зато пройдя испытание, я стану не просто «мальчиком», а Братом. Комната, в которую меня привели, было большой и просторной. Но не это было важным. Здесь был стол. А рядом с большим столом стоял другой, поменьше. На нём лежали разные инструменты. Вот теперь мне стало страшно. Страшно настолько, что подкосились ноги и задрожали руки, а сердце сбилось с ритма. Я сильно, прямо очень сильно боюсь всяких ножей и игл. — Не бойся, Лука. Всё будет хорошо, — на моё плечо легла рука Отца, — закрой глаза, мальчик мой. И я послушался. Лаврентий не сделает мне зла. Меня подвели к столу, насколько я понял по шершавой поверхности, которая упёрлась мне в кофту. — А сейчас ты почувствуешь небольшую боль. Но ничего страшного, верно? — Да, Отец Лаврентий, — голос меня не слушался: слова были тихими и хриплыми. Но это ведь нормально. Человеку свойственно бояться неизвестного. Но я справлюсь. И оберну свою душу к свету, избавлюсь от тьмы. Единственное тёмное, что во мне будет — это мои волосы. В шею что-то вошло. Что-то острое. Стало больно. И не немного. Но нужно терпеть. После этого всё началось. Отец Лаврентий кого-то поприветствовал. Здесь ещё кто-то был? А я ведь и не заметил. С меня стянули кофту. Интересно, зачем? Это нужно, чтобы «погрузить меня во тьму»? — Братья и Сёстры! Сегодня мы собрались здесь, чтобы воздать должное нашим покровителям — великим духам огня и света! Сегодня это дитя отправится в свой последний путь в качестве неочищенного. Вскоре его душа не будет осквернённой, и он станет достойным продолжением наших ежегодных даров. Он чист и невинен на фоне остальных людей за границей нашего славного поселения, поэтому достоин чести быть здесь, среди нас, несмотря на то, что даже не прошёл через Крещение. Итак, дитя по имени Лукас, наречённый мной по нашим традициям именем Святого Луки станет нашим факелом, который осветит нам дорогу жизни до следующего года! Согласен ли ты, Лука? Из этой сумбурной речи я почти ничего не понял, потому что сознание было как в тумане. Мне нужно что-то говорить? Или моё согласие итак подразумевается, раз я нахожусь здесь? Наверное, надо. — Да, Отец Лаврентий, я согласен, — горло болело, а голос так и не восстановился. Это всё мой страх. Глупый, необоснованный страх. Отец Лаврентий сделал мне столько хорошего, что просто глупо сомневаться в его хороших намерениях. Тогда почему у меня так дрожат колени и руки, что, будь я на ногах, то упал бы? Почему абсолютно каждая клетка кожи потеет так, будто хочет выдавить всю воду из тела? Почему сердце так сильно и громко стучит, что я слышу его где-то в ушах? Это нормально? Я раньше никогда не испытывал подобного. Даже год назад, когда нарушал древний запрет. Даже два года назад, когда бросился прямо в пожар за своей штукой с цифрами. А сейчас мне страшно. Жутко страшно. — Да начнётся обряд Очищения! — голос Отца был так громок и низок, что всё моё тело вздрогнуло. А после живота коснулось что-то холодное. И острое. Тошнота подкатила к горлу, когда до меня дошло, что со мной собираются сделать. Нет. Нет-нет-нет. Этого быть не может. Отец Лаврентий такого бы не допустил! Те рассказы и страшилки не могут быть правдой! Я не хочу умирать! Первого надреза я даже не почувствовал из-за страха. И второго. А когда услышал молитвы, разум прояснился. Открыть глаза я теперь попросту боялся. Мне страшно было видеть, что со мной делают. Неужели я присоединюсь к маме так? В тёмном подвале под молитвы Братьев и Сестёр, под монотонный голос Отца и ощущение того, как меня режут? Я н думал, что это будет так. Но что я могу сделать? Ничего. Пожалуй, это лучшее, что я могу сделать: стать жертвой для духов огня и присоединиться к матери с чистой душой. Ведь после этого я уж точно очищусь. А Братья и Сёстры этого поселения смогут провести ещё один год в счастливой и безмятежной жизни. И больше ни один мальчик или девочка не увидят, как горит их дом, как исчезает в окне силуэт их матери. Ни одного из них не постигнет моя судьба, ведь духи огня не станут сжигать это поселение. — И пусть пример мужества этого мальчика станет уроком для всех нас! Аминь! Я дрожал всем телом и дышал мелко, оттягивая свой конец. Однако Отец решил иначе. В шею вонзилась ещё одна игла. И буквально через секунду всё тело стало ватным. Я перестал его чувствовать. Боль тоже ушла. А может, это не убьёт меня, а продлит жизнь. Хотя, судя по тому, как поплыло сознание, нет. Я умираю. Пожалуйста, пусть всё закончится быстро. Я уже не ощущал тела. Наоборот, словно парил. А потом услышал голос, который звал меня по имени. Такой тёплый и родной… Я интуитивно потянулся к нему. В этом мире мне больше нечего делать. Духи решили, что мне будет лучше воссоединиться с единственным человеком, который меня любил. И до сих пор любит. Ведь именно мамин голос зовёт меня. Но почему он грустный? Впрочем, я узнаю это очень скоро. Точнее, прямо сейчас.***
Вот так и кончилась моя прошлая жизнь. И началась новая. В качестве кучи металла. Мне никто так и не объяснил, как, но моя душа оказалась запертой в этом теле. Отец назвал это наградой за моё верное служение духам. А кто я такой, чтобы сомневаться? Ведь я своими руками сжёг своё же тело. Я видел, как горят мои волосы, кожа. Хотя, могу ли я называть это своим или это тело уже не являлось моим после того, как из него вышла душа? Я до сих пор не нашёл ответа на этот вопрос. Да и вряд ли кто-то потом найдёт носители, на которые я записал свою историю в качестве таких кратких отрывков и правил нашего мира. Но мне интересно снова и снова переживать опыт прошлой жизни и убеждаться в том, что всё, что ни делается, к лучшему. Хоть меня по-прежнему беспокоят вопросы морали. Имею ли я право называть себя Лукасом? И могу ли я говорить о прошлом себе от первого лица? Или от третьего, называя его «прошлым собой»? Я путаюсь даже сейчас. Действительно ли я тот же человек, что и тот мальчик, которому вскрыли живот, и которого я своими руками кинул в огонь десять лет назад? Или я уже и не я вовсе? С такой точки зрения можно сказать, что лучше было мне отправиться на небеса, к матери, что произвела на свет прошлого меня. Или не прошлого, а настоящего? Стоит ли ставить эти разграничения «до» и «после»? Я запутался. И уже не смогу найти ответов на эти вопросы.