яблоки

В голове набатом стучали маятники, как будто собираясь выбить Ацуши все мозги. Он нахмурился, сжимая пальцами одеяло. В носу стоял мятный запах порошка, который забивался дальше, заставляя голову болеть ещё сильнее. Хотелось открыть глаза, понять, где он, но веки будто налились свинцом. Чёрт. После длительного времени чувствовать себя слабым странном. В нем всегда был этот тигр, который заставлял Накаджиму чувствовать себя немного лучше. Чувствовать себя не таким бесполезным, каким Ацуши был всегда. Наконец оказаться хорошим бойцом. Хорошим работником. Не работником месяца, конечно, там всегда красовалось лицо Куникиды, но. Все равно. Сейчас, чувствуя, что не получается даже открыть глаза, в груди вертелся страх чего-то неизвестного. Ацуши задышал громче, будто надеясь так привлечь к себе внимание или осознать, что, жив. У него была регенерация, должна подействовать. Просто обязана, черт возьми. Грудь сдавило, рёбра как будто сломались и проткнули легкие. Помимо запаха чистого постельного белья появился какой-то яблочный, который подхватил его под руку, потянув за собой. Пришлось распахнуть глаза. Это получилось резко и даже как-то неприятно. Глаза тут же заболели, как будто в них воткнули тысячи игл, а цветная картинка размылась так что нельзя было понять окружение. Ему, впрочем, не нужно было понимать. По очертаниям и оттенкам Накаджима тут же узнал лазарет в офисе. Всё те же стены, те же противные часы, мешающие своим шумным тиканьем. Не сказать, что Ацуши был частым гостем лазарета, всё же регенерация спасала в большинстве случаев. Да и с методами лечения Йосано хотелось встречаться поменьше. Желательно снизить до нуля. Трудно было понять, что случилось в этот раз. Воспоминания были расплывчатыми обрывками, плавающими в сознании. Каждый раз, пытаясь достать их и соединить, Ацуши ощущал ноющую боль в голове, как будто черепную коробку пробивали чем-то тяжёлым. Дневной свет ложится на подоконник и бледные стены лучами сквозь полупрозрачные занавески, разлетается мелкими осколками по лазарету. Неприятно светит в глаза. Накаджима жмурится, вслушиваясь в звуки. Тикают часы, Ацуши уже хочется стащить их и бросить в окно, его собственное сердце бьется в груди. Кто-то чистит яблоко. Стоп, что? Повернуть голову получается с трудом. Справа никого не оказывается, лишь занавеска, да пустой стол со сложенной сменной одеждой. Старая опять пришла в негодность. В который раз. Казалось, что агентство просто заранее закупило тысячу одинаковых рубашек, штанов и ботинок. С одинаковыми подтяжками в комплекте. Приходится повернуться в другую сторону. На стуле слева сидит Куникида, закинув ногу на ногу и сосредоточенно чистит яблоко ножом, похожим на один из ножей Йосано. Его кажется совершенно ничего не отвлекает — слышится лишь хруст, когда лезвие разрезает яблоко. А ещё разносится терпкий приятный запах. Рядом на столике стоит ещё одно яблоко и небольшое блюдечко с кусочками. Неровные солнечные лучи ложатся на его лицо, поблескивая в стёклах очков. Очерчивают черты лица тенями, путаясь в светлых волосах. Доппо открывает глаза, солнце ложится поверх радужки глаза, подсвечивая её. У Ацуши внутри все сжимается, а потом бухает куда-то в пятки. Он хочет что-то сказать, но в горле встаёт ком. Во рту как будто образовалась своя собственная Сахара. — Ты очнулся, — говорит Куникида, поправляя очки и не отрывается от разрезания на мелкие куски яблока. У него это получается так ловко, что Накаджима забывается, рассматривая чужие руки. — Это хорошо. Ацуши ломано улыбается. И это все? Хорошо? У него нет причин возмущаться, он сам был виноват в своих попаданиях в лазарет. Слишком много желания жить, слишком много переполняющего сострадания. До чертиков желания спасать других, по себе зная каково это — быть в беде. Страдать от обстоятельств, потому что никто не хочет протянуть тебе руку помощи. Ацуши больше не один, но все равно во многом виноват. — Простите, Куникида-сан, я виноват, — Накаджима не знает, что случилось и не очень-то помнит, просто складывает звуки во что-то очевидное. Он всегда повторяет эти слова. Всегда извиняется, коротко кланяясь. Сейчас наклониться не получится, только сказать. И состроить максимально жалобное лицо. Доппо фыркает. Солнце чертит его подбородок, пробираясь ближе. Ацуши не чувствует — греет оно или нет. Ветер из приоткрытого окна сквозит по ладоням стаей мурашек, приподнимая занавески и волосы Куникиды. — Ты спас людей, шкет. Всё нормально, — обрывают его в ответ. Разложив кусочки яблока, Доппо берет последнее со стола, осторожно счищая зелёную кожуру. Ацуши превозмогая себя, тянется к блюдцу и берет пальцами яблоко, тут же запихивая весь кусок в рот. Куникида отрывается от своего поистине интересного занятия, приподнимая бровь. — Жуй нормально. Щеки Накаджимы предательски вспыхивают, он цепляет ещё один кусок и шумно надкусывает. По пальцам течёт сок, поэтому Ацуши почти рефлекторно их облизывает. Жмурится, чувствуя сладкий вкус яблок. Не сказать, что это его любимое блюдо, но почему бы собственно и нет. — Почему? — прерывает собственное жевание Ацуши, пытаясь поудобнее усесться на больничной койке. Тело ещё ноет, но уже поддаётся простым движениям. Он сгибает пальцы на ногах, будто боясь, что больше не чувствует ног. — Что? Накаджима закатывает глаза несмотря на съедающую боль. Куникида делает вид, что ничего не понимает и что все хорошо, но, если быть честным, у него всегда это плохо выходило. У Куникиды всегда ужасно получается лгать, такой уж он человек — прямолинейный. Не сказать, что в его книжке было написано, что врать — плохо. Но там так же не было «Ацуши Накаджима» в строчке про идеальную пару. Получилось, что получилось. Куникида волновался. Очевидно. Поэтому вдруг так резко закрылся, бросаясь словами вот так. Строит из себя дурачка, что получается тоже отвратно. Даже хочется рассмеяться. Ацуши давит смешок, оседающий в груди. Затем переносит блюдце себе на согнутые колени и ест оттуда. — Почему ты тут, режешь мне яблоки? — раскрывает свой вопрос Накаджима, не давая способа увильнуть. Может быть, Ацуши и не великий детектив, как Рампо-сан, но тоже вроде смыслит. — Я волновался за тебя, — говорит Куникида, сглатывая. Пальцы, остановившиеся, вновь нарезают ему яблоко. Хруст отдаётся куда-то внутрь и Накаджиме кажется, что этот звук похож на хруст собственных костей, когда их перемалывает чей-то кулак. Затем во рту появляется металлический привкус. Или ему просто чудится. Ацуши запихивает в рот яблоко, медленно его пережёвывая. — У тебя есть регенерация, но все же. Ты мог умереть. Куникида шипит, дёргая рукой. Нож со стуком падает на пол, а на пальце выступают капли багровой крови. Порезался. Это не в стиле Доппо, который рассчитывает время до миллисекунд, вот так неаккуратно порезаться ножиком. Ножиком, у которого даже лезвие небольшое. Ацуши предположил бы, что это бабочка или около того. — Но я жив, — Накаджиме тянется к прикроватному столику, открывая нижний ящичек и доставая пачку пластырей. Они были везде, как и бинты. Бинты в большинстве случаев предназначались для Дазая, который на них чуть ли не вешался. Остальные пользовались этим не так часто, хотя предпочитали скорее перебинтовать себе раны, чем встречаться с их врачом. Пластыри просто казались необходимой вещью даже для таких бытовых порезов. Один из лучших членов детективного агентства порезался пока чистил яблоко, вот это новость. Оторвав один от полоски, Ацуши открывает его и хватает руку Куникиды. Тот мало сопротивляется, лишь пустыми глазами смотрит куда-то сквозь бледное тело Накаджимы на таких же бледных простынях. И только глаза у него горят переливом, да улыбка — блестящая. Куникида натурально слепнет. Рука у Доппо удивительно тёплая. Ацуши шлёпает пластырь на царапину, осторожно припечатывая края и обматывая его вокруг пальца. Подушечки пальцев у Куникиды мозолистые и Накаджиме не нужно особо думать почему так. Лишь наслаждаться легким поглаживанием по собственной руке. Спрашивать, что именно произошло даже как-то не хочет. Хотя, ему все равно придётся писать отчёт и не может же он на одном бланке расписать большими буквами «я не помню, что произошло». Даже если это чистая правда. Улыбка Ацуши бьёт под дых, перемалывает кости и разрезает своими острыми лучиками, вписываясь ровно между рёбрами. Доппо сглатывает, осторожно опускаясь. Цепляет пальцами нож, на лезвие которого осталось немного крови. Куникида откладывает его на стол, так и не дорезав яблоко. Когда-нибудь самоотверженность Ацуши доведёт его до нервного тика, пальцы уже начали дёргаться, пока он тащил тигра до офиса. Его способность исцелила раны по пути, но сам Накаджима не просыпался. Дазай шутил о спящей красавице, толкая хмурого Куникиду в бок своим острым локтем. А потом замолк, когда этот самый Куникида заснул рядом с кроватью Ацуши. Он был рад. Правда. Просто не мог вынести того, что его устойчивые принципы и планы можно было пошатнуть так просто. Идеалы, вырезанные из металла, шуршали на ветру и падали железными листами. Как у деревянных домов во время ураганов стаскивает крыши. Крыша Доппо ещё никуда не исчезла, просто трудно осознать, что недвижимое двинулось. Столько его планов обратилось в прах из-за того, что он устало заснул у койки Накаджимы. Все пошло не по плану ещё тогда. Ацуши ринулся со своим впитанным в кости бесстрашием. Пропащий пацан, который ещё недавно сидел перед ним, грязный и в порванной одежде, боящийся тигра, теперь был тут. Был таким. Храбрым. Безрассудство и храбрость — это разные вещи. Куникида не знает, как именно охарактеризовать действия Накаджимы, просто знает, что безрассудства в списке качеств для идеальной пары у него нет. Но зато есть «Ацуши Накаджима», вписанное карандашом в конце списка. — Да, — Куникида поправляет очки, разрывая свист ветра и хруст яблок своим голосом. Он оказывается хриплым, поэтому приходится прокашляться. — Ты молодец, — замирает, прикрывая глаза. — Ацуши. Ацуши на кровати смеётся, превозмогая боль в груди. Тянется к Куникиде с покрасневшими щеками и мажет сухими губами по острым скулам. — Спасибо, Куникида-сан, — сползая с койки и путаясь в простыне, шепчет Накаджима, тыкаясь холодным носом в щеку. Доппо, скрывая румянец солнечными лучами, обхватывает лицо мальчишки ладонями. Гладит пальцами щеки, одной рукой спускаясь на шею. На ней легко нащупать пульс — сердце бьется в груди набирая обороты, как очень хороший гонщик. — Заткнись. Куникида целует его осторожно, перебирая пальцами волосы на затылке. Ацуши вцепляется ногтями до следов, не собираясь отцепляться, уходить или исчезать. Не собираясь умирать. Его губы на вкус — яблоко.