* * *
Хуайсан медленно открыл глаза. В первый момент, ему показалось, что он ослеп, потом перед глазами зашевелились далекие тени и Хуайсан понял — он смотрит в плотно затянутое тучами ночное небо. Ночь еще не кончилась, и даже времени, кажется, прошло не так уж много — смутный ореол скрытой облаками луны сместился совсем несильно. Из темноты раздавались шорохи, вздохи, негромкий плеск. Ни людских голосов, ни звона оружия, ни лошадиного ржания… Где бы он ни был, это явно не Нечистая Юдоль. Проклятье. Он вяло припомнил, как читал у себя, как прервался, настороженный то ли шумом ветра, то ли внезапной тишиной… как вышел в ночной сад… Вспомнил низкие темные тучи над густой черной листвой… слабые огни разбросанных по саду фонарей, плывущие во мраке, как в воде… тишину, нарушаемую лишь тревожным шорохом листьев… А потом от изломанных зыбких теней у стены отделилась одна — угольно-черная, темнее тьмы, словно сотканная из изначального мрака, и тихий голос, от которого стыла кровь и, замерев, падало сердце, прошептал едва слышно, но властно — отдай. Он ни на миг не поверил рассказам Вэй Усяня с Цзян Чэном, да и глазам своим не верил тоже. Тем более что и прежде им случалось его подводить, а Вэй Усянь всегда был склонен и к болтовне, и к розыгрышам. Он верил брату, верил адептам, верил стенам Цинхэ. И древним трактатам верил тоже. Так не бывает. Это просто легенда. Тем более, его не видел никто, кроме Хуайсана, да и сам Хуайсан каждый раз по зрелом размышлении очень сомневался, что ему не почудилось или вовсе не приснилось. Странный гуай не оставлял следов — ни на земле, ни в воздухе, возникая посреди Нечистой Юдоли внезапно и необъяснимо и исчезая, как туман на рассвете, и каждый раз Хуайсан уверял себя, что ему показалось… но стоило ему окончательно поверить в это — и тот появлялся снова. Бред. Воспаленный бред! Глупости. Это просто легенда! Так не бывает! Сильно тянуло сыростью, пахло водой, тиной… и лотосами. Проклятье! Хуайсан скосил глаза. Луна сжалилась над ним и выглянула из-за облаков. Слева блеснула вода, над ней проступили темные ветви с узкими листьями, изломанные стволы, стебли высокой травы… Хуайсан приподнялся на локте, огляделся и с трудом удержался от стона. Он лежал на земле в распадке между холмами, слева блестела густо покрытая листьями кувшинок заводь, вдалеке поднимались пологие склоны. Место он узнал, хотя не бывал здесь давно. Река, текущая за Юдолью, делала здесь излучину и разливалась, образуя заводь, но берега были топкие, заросшие ивой и ольхой. Их регулярно прореживали, но с каждым годом заросли становились все гуще. В излучину вечно наносило сломанных стволов, коряг и всякого мусора, по весне и осени брат посылал воинов и слуг расчищать берега и русло, но место было неуютное, глухое и любовью не пользовалось — в распадке почти целый день лежала тень от холмов, а дно у заводи было илистое, топкое, густо заросшее тростником и кувшинками. Да и прямой тропы из Юдоли сюда не было. На реке хватало куда более приятных мест — с удобным спуском к воде, чистым каменистым или даже песчаным дном, сухим берегом в солнечном свете и тени сосен… Единственная ценность — куча кувшинок, покрывавших воду почти сплошняком, но цвели они редко, может быть, им тоже не хватало солнца, а на реке и без того хватало кувшинковых заводей… Шансов, что сюда придут, особенно ночью, не просто не было: можно было смело биться об заклад и ставить хоть серебро, хоть рысака — сюда не придет никто, ни днем, ни — тем более! — ночью. В самые лучшие времена сюда приходили дважды в год — с топорами, баграми и пилами. Не говоря уж о том, что чтобы попасть сюда, нужно было обойти пешком чуть не пол-Юдоли по не самой проторенной и удобной тропе. Да и зачем сюда ходить? Что здесь делать? Хуайсан вздрогнул. Как этот гуев гуай умудрился его сюда притащить? И как он смог вынести его из Юдоли? И где, собственно… Гуев гуай был здесь. Не исчез, не растворился в воздухе, не утонул в проклятой заводи. Сидел на берегу спиной к Хуайсану и что-то высматривал в воде. Хуайсан замер. Шумел в ветвях ветер, лениво плескала вода, гуй негромко ворчал что-то, Хуайсан молчал. Что толку кричать? Никто не услышит, никто не придет на помощь. Ни адепты, ни воины. Ни дагэ… Они одни на берегу. Только Хуайсан — и преследующий его мстительный дух, призванный им так неосмотрительно и глупо. Наконец-то настигший свою добычу — и очень этим, кажется, довольный. А у него при себе ни оружия, ни талисманов, ни веера. Даже завалящей шпильки для волос — и той нет. Даже кисти! Мокрая грязь пропитывала одежды, даже в стороне от воды земля здесь была сырой и сочилась влагой. Хуайсан чувствовал, как липнет к телу тонкая ткань. Рукав на руке, которой он опирался на землю, уже промок насквозь. Пахло сыростью, водой, грязью, тиной и лотосами, густой запах забивал горло, мешая дышать. Шуйгуй поднялся от воды, развернулся — и вдруг оказался рядом с Хуайсаном. Присел перед ним на корточки, уставился черными, бездонными, как омут, глазами. Шевельнулись синие губы. — Отдай! Отдааааай! Запах тины и лотосов сделался невыносим, серые руки протянулись вперед, развели полы шэньи, задрали чан… Хуайсан задергался, пытаясь отползти, но мертвец ладонью толкнул его в грудь и Хуайсана отбросило назад. Он опрокинулся на спину, больно приложившись лопаткой и локтем то ли о корень, то ли о прибрежный камень. Гуй сжал его лодыжки, скользнул холодными руками по икрам, жадно комкая шелк ку, огладил бедра — и потянулся к завязкам... — Не надо... — мертвеющими губами прошептал Хуайсан. — Пожалуйста… Он ведь не хотел! А как невинно все начиналось… Гуй восторженно зарычал, вцепился обеими руками в пояс. Свет померк для Хуайсана, и он провалился в милосердное беспамятство.* * *
Лунная дорожка белым золотом светилась на темной и густой, как масло, воде. Хуайсан плыл медленно, почти бесшумно, стараясь не поднимать волн и следя, как лунные блики лениво качаются на кругах, расходящихся от него по озерной глади — до самого берега, обрамленного черными в лунном свете зарослями. Прибрежные тростники и деревья вырисовывались на фоне неба четкими силуэтами, словно рисунки тушью. Прохладная вода нежно омывала тело, кожа светилась в темных водах, словно лучший нефрит. Хорошо! В дальней заводи лотосов почти не было, только у самого берега, а мостки уходили далеко в воду. Хуайсан, честно признаться, всячески одобрял лотосы в самых разных видах: искренне любовался цветами и наслаждался запахом, хотя и находил его несколько тяжелым, при виде коробочек испытывал, как полагается, светлую грусть, думая о белых росах, золотом ветре и преходящести всего сущего, обожал сладкие семена, душистое юньмэнское вино, суп с лотосовыми корнями и фаршированные корни, и даже гладкие плотные листья, в отличие от многих, считал красивыми, но купаться предпочитал в чистой воде, без лотосов и вообще без всяких водорослей и посторонних растений и живности. Красота красотой, но когда тебя под водой касается склизкая ветвь или холодное тело… бр-р… Он передернулся, но воды были тихи и спокойны. Он недаром облюбовал эту заводь. Здесь было тихо, пустынно и уединенно, глубина начиналась почти у самого берега и плавать здесь было — одно удовольствие. Удивительно, почему юньмэнцы ее недолюбливали. Возможно, именно за отсутствие живности. Возможно, им это казалось скучно. В Юньмэне с детства привыкали к густо населенным зарослям, и не знали лучшего развлечения, чем руками ловить то змей, то черепах, то рыб. То шуйгуев. Еще в Гусу Вэй Усянь, описывая ночные охоты в Юньмэне, несколько раз, оглядываясь, правда, через плечо, рассказывал, что если шуйгуй не всплывает сразу, удобнее всего самому нырнуть за ним в воду и схватить там. Хуайсан снова передернулся. Ловить в мутной воде ожившего утопленника… Что ни говори, странные все-таки в Юньмэне охотничьи традиции. Хотя Вэй-сюна вон рисом не корми, дай после купания выйти из воды то с рыбешкой, то с лягушкой, то с черепахой, а то и вовсе со змеей. Хуайсан вздохнул. Слава о его нелюбви к змеям медленно, но верно покидала пределы Цинхэ — не без помощи того же Вэй Усяня, но сердиться на него долго было невозможно. Даже сделав гадость, он так искренне раскаивался и просил прощения... Да и гадости делал не со зла, а от неразумия — целиком захваченный очередной блестящей идеей нового развлечения или проказы. Это Хуайсан понимал. Высокого упоения битвой, на котором в Цинхэ Не помешаны были все, во главе с братом, Хуайсан, хвала небесам, пока не испытал, но по рассказам представлял себе неплохо — с детства уши ему прожужжали со всех сторон. Впрочем, в глубине души он подозревал, что тот восторг, что порой охватывает его при рисовании, занятиях каллиграфией или стихосложении, — дитя той же матери. Может быть, даже любовь, о которой так много говорилось в книгах — не тех, весенних, что с таким радостным воодушевлением рассматривали Цзян Чэн с Вэй Усянем, а настоящая, истинная любовь, из легенд и сказаний, — происходит из того же источника... Словом, Вэй-сюна Хуайсан понимал и не очень на него сердился. К тому же тот всегда готов был поделиться идеей и разделить шалость, а упоение высокой шкодой не чуждо было и Хуайсану. Он же не Цзян Чэн с его вечным ворчанием и скучными призывами к порядку. Впрочем, иногда и Цзян Чэн включался в происходящее, вольно или невольно. Но редко и чаще всего — да почти всегда! — против собственной воли и не получая от происходящего никакого удовольствия. Воистину, некоторым положение единственного сына и наследника ордена дается нелегко… Плеснула вдалеке рыба… Хуайсан осторожно нащупал под водой край скользкого причала, подтянулся… Мостки здесь были старые, почти целиком ушедшие в воду, обросшие мелкими зелеными водорослями, нежными, словно пух. И скользкими, как рыбьи потроха!!! Ему удалось устоять на ногах и переместиться на сухие доски. Хорошо! Тело с трудом осознавало себя после воды, казалось налитым, тяжелым, движения выходили неловкими, скованными. Красота… Хуайсан оглянулся и замер, любуясь ночным пейзажем, — обрамленное резной рамкой деревьев озеро, гладкое, как зеркало, перечеркнутое ломкой бледно-золотой дорожкой, с отражающейся в темной воде луной, казалось волшебной чашей с дивным рисунком. Ветерок коснулся мокрой кожи, Не Хуайсан вздрогнул, очнулся и потянулся к одежде. Он как раз застегивал пояс, когда в кустах зашуршало и на мостках возник … ну конечно, кому же еще. — Бу! — Ах, как страшно! — Не Хуайсан расширил глаза в притворном испуге. — Не напугал? — разочарованно протянул Вэй Усянь. — Слишком тихо. Ты так ломился сквозь кусты, что тебя и глухой бы услышал… — Неправда! Воины Юньмэна — прирожденные следопыты! — Возможно. Но воины Цинхэ слышат, как растет мох на камнях! — Но я видел — ты вздрогнул! — Я просто задумался. — Ладно, идем. Цзян Чэн заждался. Жизнь в Пристани Лотоса была веселая, шумная, кипела, бурлила, плеща и пенясь, и не прекращалась с наступлением темноты. В отличие от Облачных Глубин дни здесь не начинались и не заканчивались по звону гонга, ни гонга, ни колокола здесь не было вовсе, хотя какую-то видимость распорядка соблюдать все же пытались. Что, впрочем, не мешало ни адептам, ни ученикам вести активную жизнь и в любое время суток заниматься своими делами. В Цинхэ ночью тоже многие бодрствовали, но обычно по долгу службы или неотложному делу, здесь же, выйдя среди ночи из гостевых покоев, ты постоянно рисковал наткнуться то на младших адептов или учеников, возвращающихся с купания или рыбалки, набега на лотосовые плантации или сады, или гуй знает откуда еще, то на воинов или слуг, непонятно чем занятых в такой час, а то и на закутанные по самые глаза и неразличимые под покрывалами женские фигуры. Однажды Не Хуайсан наткнулся на главу ордена. Впрочем, главу Цзян недаром уважали и брат, и, судя по рассказам, отец. И сам Хуайсан после той встречи зауважал Цзян Фэнмяня еще больше — на скомканное приветствие тот лишь вежливо кивнул, окинул его быстрым взглядом и пошел своим путем. Хуайсан, кажется, успел заметить быструю усмешку, хотя полной уверенности не было, но высоко оценил вновь обнаружившиеся достоинства главы Цзян и проникся к адептам ордена и сыновьям клана Цзян чем-то, подозрительно напоминающим зависть, — брат, столкнись он с ним ночью в неурочном месте — да в любом практически месте! — непременно устроил бы целую историю, а Сичэнь-гэ — если, конечно, повезет наткнуться на него, а не на Лань Ванцзи… впрочем, Сичэнь-гэ, надо отдать ему справедливость, если и бродил ночами, то лишь в определенных местах, достаточно было просто их избегать — посмотрел бы с терпеливым укором, который хуже всяких скандалов. Но Вэй Усяню с Цзян Чэном Хуайсан, конечно, о встрече рассказал — чтоб на случай, если утром станут спрашивать, знали — он ходил один, а они мирно спали. Он гость, что ему сделают? В крайнем случае — отошлют домой, и то вряд ли. Надо только не забыть придумать правдоподобное объяснение… — Ерунда, — отмахнулся Вэй Усянь. — Никто не станет спрашивать. Я же тебе говорил. Мы часто ходим. Главное, госпоже Юй не попадаться. А дядя Цзян только спросит утром — как улов. Ну, и надо говорить, когда мы сады обносим или бахчи, он потом посылает денег. — Какое разумное устройство! — восхитился Не Хуайсан. — Что в этом разумного… — проворчал Цзян Чэн. Оба недоуменно уставились на него. — Прости, Цзян-сюн, ты бы в самом деле хотел подрывать хозяйство мирных земледельцев и чтобы крестьяне ненавидели вас и считали разбойниками? — А так все честно, —подхватил Вэй Усянь. — Мы развлекаемся и едим, что хотим, они получают свои деньги. Им даже выгодно! Не надо собирать, тащиться на рынок... — Прекрасная, прекрасная идея, — не мог перестать восхищаться Не Хуайсан. — Просто и гениально! Хорошо бы внедрить такое в Цинхэ. Как бы так ненавязчиво посоветовать брату… Надо сказать Мэн Яо! — воодушевился он, но осекся под насмешливым взглядом Цзян Чэна. — Да твой брат… — Ты прав, — погрустнел Не Хуайсан. — Даже подбей я кого в Цинхэ пойти грабить огороды… — Глава Не тебе ноги переломает! Они с Вэй Усянем снова посмотрели на Цзян Чэна, переглянулись. — Это вряд ли, — покачал головой Не Хуайсан. — Но запрет, а утром велит тренироваться с саблей. В своем дворе. Хуайсан вздохнул. Дело не в деньгах. Орден Цинхэ Не достаточно богат, чтобы позволить второму молодому господину любую блажь. Но Цзян Чэн прав — глава Не ни за что не допустит, чтобы его младший брат и единственный наследник бродил по Цинхэ ночью без присмотра. — Кроме того, — утешая себя, добавил он, — идти мне все равно не с кем… А в одиночку не так интересно. — Разве в Цинхэ Не мало учеников и адептов? — Иногда я думаю, что в Цинхэ Не их значительно больше, чем нужно, — проворчал Не Хуайсан, — но… в Цинхэ свои законы… — и, отвечая на недоумевающие взгляды, со вздохом пояснил: — Да они первые меня сдадут. — Скучно жить в Цинхэ... — Не то чтобы скучно, у нас свои развлечения, но да… брат бы мне определенно не помешал. В смысле, еще один брат. Младший. Оба снова посмотрели на Цзян Чэна. Тот презрительно дернул плечом и отвернулся, стараясь согнать с лица довольную и чуть смущенную улыбку. — Ты можешь попросить Мэн Яо. Разве он тебя не прикроет? — Мэн Яо… Мэн Яо в такое тоже лучше не посвящать. Он снисходителен и услужлив, но тоже вряд ли одобрит подобные развлечения — при всей любви ко мне. Кое-что в Цинхэ приходится делать самому. Увы, везде есть свои недостатки. Идеал, судя по всему, недостижим. — Где тебя носит, Не-сюн? Время идет! Костер уютно потрескивал на берегу. Цзян Чэн с хрустом ломал сухие ветви и раздраженно подбрасывал в огонь. — Разбирайте удочки. — Вэй Усянь раскрыл небольшой мешок и осторожно вытряхнул из него три темных, слабо шевелящихся комка. — Что это? — Наживка. Хуайсан склонился над странными творениями, перевел удивленный взгляд на Вэй Усяня. — Что это, Вэй-сюн? — Я же сказал — наживка. Сегодня будем ловить угрей. На клубок. — Это — клубок? По-моему, это какое-то… Цзян Чэн фыркнул. — Ты что, клубка никогда не видел? — Видел, конечно, но… — А как у вас ловят угрей? — Ну, как обычно… Наверное… На удочку. Откуда я знаю? — Ты что, рыбу никогда не ловил? — Признаться, нет. Я же говорил вам, еще в Гусу. Да и зачем мне? — Это весело! Смотри… Под взглядами, любопытным и брезгливым — Не Хуайсана, внимательным — Цзян Чэна, Вэй Усянь бережно расправил спутанные петли. Каждый комок при ближайшем рассмотрении оказался длинным витым шнуром, на который один за другим были нанизаны жирные черви. — Какое беспомощное изуверство! — Хуайсан распахнул глаза и недоумевающе обернулся к Вэй Усяню. — Зачем это, Вэй-сюн? — Все просто! Сворачиваешь клубок, привязываешь к удочке и забрасываешь. Угорь хватает червяка, застревает зубами в шнуре — шнур нужно брать шерстяной, запомни! — и ты его вытаскиваешь. Так гораздо интереснее и быстрее, чем на крючок. И улов больше. Но нужно быстро — и успеть схватить, а после перерезать ему хребет. И натереть ладони землей — чтобы не скользили. У тебя есть нож? — Какая удивительная гадость. — Не Хуайсан с интересом и омерзением осмотрел вяло шевелящийся шнур, брезгливо пошевелил его палочкой. — До чего только не додумались у вас в Юньмэне… — Бери, тебе мы тоже приготовили. — Вы очень любезны. — Ты же гость! Бери, чего ты ждешь? — Нет, спасибо. Пожалуй, сегодня я предоставлю развлекаться вам. — Ты что? Ты правда не хочешь ловить? — оба с недоверчивым изумлением уставились на Не Хуайсана. — Я буду смотреть. И развлекать вас изящной беседой. Если хотите. — Да ладно, Хуайсан. Угри вкусные! И это весело! — Не хочу пачкать руки. И я не слишком люблю рыбу. А угри вообще с некоторых пор вызывают во мне… смешанные чувства. Цзян Чэн, уже привязывавший свой клубок к удочке, фыркнул. — Еще бы! Запустить угрей в купальню! Удивляюсь, что ты до сих пор ходишь на своих ногах. — Жалею, что меня при этом не было, — горестно заметил Вэй Усянь. — Это было в прошлый раз, Вэй-сюн, не путай! Вас тогда вообще не было в Гусу. — Да, но какие легенды ходят по Облачным Глубинам! — с завистью протянул Вэй Усянь. — У Лань Чжаня от одного слова «угорь» лицо дергается… Жаль все-таки, что мы так мало пробыли в Гусу… — Ты, Вэй Усянь. Ты! Говори за себя. — Ну да. Я. Но я не виноват! Этот павлин... — Да ладно, Вэй-сюн, не горюй. Меня выперли почти сразу после тебя. — Ты, кстати, так и не рассказал, за что. — И не расскажу. Это страшная тайна, между мною и учителем Ланем. — Не Хуайсан придал лицу таинственное выражение, сделал страшные глаза и замогильным голосом произнес: — Я поклялся Сичэнь-гэ, что она умрет вместе со мной. Вэй Усянь снова покатился от хохота, и даже Цзян Чэн не удержался и фыркнул. — Небось снова напустил куда-нибудь угрей. — О, Цзян-сюн, ты меня недооцениваешь. Кто же дважды спотыкается об один и тот же камень? И потом, я сто раз говорил — в тот раз все получилось случайно. Трагическое стечение обстоятельств! — Ну конечно! — с хитрой гримасой кивнул Вэй Усянь и Цзян Чэн к нему присоединился. — Разумеется. Не Хуайсан удрученно вздохнул. — А вообще надо было, конечно, додуматься… Ты же наследник великого ордена, Не Хуайсан, как ты только… — Вот только ты не начинай, Цзян Чэн! Я уже наслушался про этих грешных угрей... со всех сторон! — Не Хуайсан раздраженно обмахнулся веером и пробурчал: — Ненавижу рыбу. — Особенно угрей, — сладко пропел Вэй Усянь, и ловко увернулся от с треском захлопнувшегося веера. Ночной ветерок с шелестом бродил в прибрежных зарослях, Цзян Чэн и Вэй Усянь то и дело взмахивали удочками, вытаскивая из воды угрей, перерезали им шеи и складывали в мешок. Не Хуайсан сидел у костра. Вдруг Цзян Чэн дернул слишком сильно, и угорь — иссиня-черный, жирный, почти с руку толщиной, — сорвался со шнура, изогнувшись, пролетел над головой Вэй Усяня и упал в густую траву. — Хватай, хватай! Угорь, яростно извиваясь, ринулся к воде, проскользнув у самого подола Не Хуайсана. Тот проворно подобрал ноги. Вэй Усянь рванулся вперед и почти настиг беглеца, но прозрачный хвост выскользнул из его пальцев и гибкое тело с легким плеском ушло в черную воду. — Вот же гуй! — рявнул Цзян Чэн. — Хуайсан! Почему ты не схватил его? — Буду я еще хватать руками всякую гадость! Он небось еще и кусается! — огрызнулся тот, но тут же с искренним раскаянием добавил: — Ну, прости, прости, Цзян-сюн! Мне так жаль… — Слишком похож на змею, да, Не-сюн? — усмехнулся Цзян Чэн. Не Хуайсан взмахнул веером, потупился. — У меня руки не натерты, он все равно бы выскользнул. — Скажи честно, что просто боишься змей! — В Цинхэ не хватают змей руками, наоборот, нас учат этого не делать. — Да ладно, Цзян Чэн, не расстраивайся. — Вэй Усянь хлопнул шиди по плечу. — Поймаем еще. И вдруг, удивленно распахнув глаза, уставился на ползущую по руке Не Хуайсана темную каплю. — Что это, Не-сюн, у тебя кровь? — Где? — Ты поранился? Когда, где? — А, это? — Не Хуайсан небрежно смахнул каплю, заглянул в рукав. — Это ерунда, это я еще в Цинхэ… до отъезда... Задел ножом на тренировке. Заживет. Вэй Усянь с Цзян Чэном переглянулись. — Ничего себе у вас там тренировки. — Да нет, это так… царапина. Повязка в воде намокла, забыл сменить. А все из-за тебя, Вэй-сюн! Надо было на меня наскакивать! Ты меня отвлек. — Вэй Усянь кому хочешь голову заморочит, чисто дяосюэгуй, — вступил Цзян Чэн. — Это он может! Сколько раз тебе говорили! — Ай-яй-яй, какие скверные слова, Цзян Чэн! Не стыдно тебе так называть своего шисюна? — укоризненно покачал головой Вэй Усянь. — Следи за языком, а не то придет Черный утопленник и ка-а-а-ак… — Заткнись, Вэй Усянь! Хватит болтать чушь!.. Ты же в него не веришь! — А ты веришь? — Нет! — Легенды не рождаются на пустом месте, — важно провозгласил Вэй Усянь и огладил воображаемую бородку. — Кто говорил — не стоит поминать нечисть ночью? Особенно — Хэй Шуйгуя в Юньмэне? Особенно — на берегу Облачной заводи? — и с хохотом отпрянул в сторону, уворачиваясь от братского пинка. — Еще скажи, что ты его боишься! — Я — нет. А ты? Ты боишься? — Погодите, о чем вы? — заинтересованный Не Хуайсан переводил взгляд с одного на другого. — Да ладно тебе, что он нам сделает? Мы же не купались без ку. — Замолчи! — Признаться, я совершенно утратил нить беседы. — Не Хуайсан требовательно воззрился на друзей. — Объясните толком! Что за легенда, кто такой Хэй Шуйгуй и при чем тут ку? И почему нельзя без них купаться??? Вэй Усянь вдруг замолчал и подозрительно уставился на Не Хуайсана. — Подожди, Не-сюн… Ты же… Ты ведь не купался без ку? — Вэй Усянь! — возмутился Цзян Чэн. — Что? Сам знаешь, в Цинхэ странные обычаи, Не-сюн сам говорил. И дядя Цзян рассказывал, помнишь, — накануне Праздника хризантем адепты Цинхэ Не фехтуют без шаней, как варвары... — произнес Вэй Усянь не то с любопытством, не то с осуждением, и с интересом покосился на Не Хуайсана. — Это традиции клана Не, — важно произнес тот. — Освященные веками. — Он приосанился, гордо огляделся и великодушно пояснил: — Это бой во имя и во славу предков — и им на радость. Так положено. Глава Цзян попал тогда на Праздник золотых и алых песен. — Но ты же не… — Замолчи, Вэй Усянь, — сердито буркнул Цзян Чэн. — Твое бесстыдство… Фехтовать без шаней — еще понятно. Но купаться без штанов... — Кстати, о штанах, — оживленно подхватил Не Хуайсан. — Эти ваши юнку — очень удобные. Нигде больше таких не видел. — Это одна из достопримечательностей Юньмена, — гордо провозгласил Вэй Усянь и привычно увернулся от пинка. — Истинная жемчужина! — убежденно подтвердил Не Хуайсан. — Я еще в Гусу оценил… — Да хватит вам! Прекратите. Нашли что обсуждать! — Ты не понимаешь, Цзян-сюн, — с укором возразил Не Хуайсан. — У каждой провинции есть свой повод для гордости… Ай, за что? — Не Хуайсан изящно прогнулся, пропустив локоть Цзян Чэна мимо бока, с деланным испугом прикрылся веером и устремил на обидчика уязвленный и озадаченный взгляд. — Гусу славится выпивкой, в Ланьлине отличные ткани и украшения, в Цинхэ — оружие и инструменты, а у вас вот — юнку… среди прочего, Цзян Чэн, среди прочего! Не бей меня больше. Они с Вэй Усянем переглянулись и снова захохотали. Иногда Не Хуайсан бесил Цзян Чэна не меньше — а может, даже и больше! — чем Вэй Усянь. Как его только терпит глава Не? Невозможно понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. — Я уже купил себе несколько, а буду уезжать — накуплю еще. В подарок. Всей Юдоли. Вэй Усянь прав. Фо — уже неактуально, юнку гораздо приятнее и практичнее. — Не Хуайсан мечтательно закатил глаза. — Куплю всех цветов. Удобно! Буду различать адептов по цвету юнку. — Да зачем тебе?.. — Мало ли… разные бывают… случаи… Не Хуайсан с Вэй Усянем обменялись понимающими взглядами и опять расхохотались. Цзян Чэн фыркнул и раздраженно пожал плечами. Порой с ними было весело, но иногда он решительно переставал их понимать. А вот они, кажется, понимали друг друга прекрасно. Обалдуи. Ладно еще Вэй Усянь!.. Но Хуайсан как-никак второй молодой господин Не, наследник ордена… Цзян Чэн ощутил тень сочувствия к главе Не. Недаром грозный Чифэн-цзунь так хмурится на брата. Если бы у него, Цзян Чэна, был такой брат… не Вэй Усянь, а будущий глава ордена и клана, как у главы Не. Наследник… А они все никак не могли остановиться, все болтали глупости, изощряясь в дурацком остроумии. — …да правда, Не-сюн! В Юньмэне каждый ребенок знает! — Вэй Усянь с выражением продекламировал: — Маленький мальчик в речке купался, Гулю речному он в лапы попался. Нет больше стержня и ци у ребенка, Предки его не дождутся потомков... — Помни, юнку надевай при купаньи, Предки оценят твое прилежанье, — подхватил Не Хуайсан. Цзян Чэн с Вэй Усянем изумленно уставились на него. — Подожди… откуда… откуда ты знаешь? — Ты… тебе дядя Цзян говорил? — Что говорил? При чем тут глава Цзян? — Это же правила ордена… — Какие правила, вы о чем? — Правило, запрещающее купаться без юнку! — Купаться без юнку? — расхохотался Не Хуайсан. — Да ты шутник, Цзян-сюн! — Он хлопнул Цзян Чэна веером по плечу и обернулся с Вэй Усяню, призывая разделить веселье. — Это правило ордена Юньмэн Цзян! — запальчиво воскликнул Цзян Чэн и вскочил. — Какое еще правило? Ордена Цзян? Будет тебе, Цзян-сюн, — Не Хуайсан смотрел на нависающего над ним Цзян Чэна снизу вверх и улыбался. — Это просто дурацкие стишки! — Что ты сказал?.. — Погоди, Цзян Чэн. — Вэй Усянь придержал взбешенного шиди, мягко отстранил. — Не кипятись. Не-сюн, я понимаю, ты не хотел нас оскорбить… — Да вы что? При чем тут… Какие правила? — От удивления Не Хуайсан даже забыл обмахиваться веером. — Это старинное правило ордена Юньмэн Цзян, его знают даже малые дети! — Ты о стишке? — Это не стишок, это правило! — Да полно, Цзян Чэн! Какое еще правило? Правила такими не бывают. — Ты не понимаешь, Хуайсан, — снова вмешался Вэй Усянь. — Думаешь, правила — это только как в Гусу Лань? На стене? В Юньмэне не высекают правил на камне, их просто знают все. — Да будет издеваться! Я с вами серьезно, а вы… — Мы тоже серьезно! — Цзян Чэн сжал кулаки. — Откуда ты вообще его знаешь? — Подожди, Цзян Чэн. Не-сюн, — негромко произнес Вэй Усянь и что-то в его тоне заставило Не Хуайсана посерьезнеть. — Скажи, откуда ты его знаешь? Оно же наше, юньмэнское. Ты читал в библиотеке Гусу Лань? Там есть и такое? — О чем ты? Такое не записывают! — Но ты же читал? — Читал? — рассмеялся Не Хуайсан. — Да я их писал! Они замолчали, глядя друг на друга с равным недоумением. — Что ты писал? — снова вскипел Цзян Чэн. — Про гуя и ку? Как ты мог их писать? Им лет сто, если не больше! — Не этот, другие. Их же много. — С чего ты взял? Какие другие? — Вы что, никогда не слышали? Их же сотни, во всех орденах есть! Да что вы так смотрите? Вы правда не слышали? Они ж в любом ордене... Ну, кроме, кажется, Гусу Лань. То есть там тоже есть, просто они… — Не может быть, — отчеканил Цзян Чэн. — Это правило ордена Юньмэн Цзян, его знают даже младенцы! — Вы все-таки издеваетесь, — убежденно кивнул Не Хуайсан. — Да ты!.. Не Хуайсан переводил обескураженный взгляд с одного на другого. — Вы же меня разыгрываете, да? Они столь же обескураженно смотрели в ответ. — Подождите, вы серьезно? — Не Хуайсан тоже вскочил. — Вы правда никогда не слышали? — Что слышали? Что ты несешь? — Ну, стишков. Про юного адепта? Вы же были в Гусу! Правда, их там не одобряют, и делают вид, что их не существует, но они есть! Неужели правда не слышали ни разу? Это же просто шутка... Такое во всех орденах сочиняют. Правда, обычно там про учеников и юных адептов, но про мальчика тоже есть! Например… сейчас… о, вот! Маленький мальчик змея пускал, В небе над ним адепт пролетал. Счастлив отец и гордится им мать — Он без ядра научился летать. Вэй Усянь и Цзян Чэн ошеломленно смотрели на него. Потом Вэй Усянь неуверенно хихикнул и примирительно вскинул руки на яростный взгляд Цзян Чэна: — Да что? Смешно же! — Или еще… Ученики по змеям стреляли, Мимо адепты гурьбой пролетали. Свистнула в воздухе дюжина стрел. Змей улетел, а адепт не успел. Вэй Усянь звонко расхохотался, и Цзян Чэн тоже не выдержал и фыркнул. Довольный успехом, Не Хуайсан продолжил: — Да неужели правда не слышали? Поверить не могу! Они же есть во всех орденах! Иногда даже можно понять, о каком речь, но чаще, конечно, общие. Для всех. — Не может быть! Прямо про все-все? — Ну, почти. — Даже про Вэней? — прищурился Цзян Чэн. — Даже про Вэней! Правда, я знаю только один, он не очень интересный. Увы, я не бывал в Цишане, а из Вэней знаком только с девой Вэнь да Вэнь Нином, а они не очень-то разговорчивы, знаешь ли. А уж на литературные темы… Вэй Усянь хмыкнул: — Но все-таки знаешь? — Один. — Прочти! — Юный адепт огнем овладел. По небу полуночи коршун летел. Счастливы родичи, дядя и дед — Будет жаркое у них на обед. Они уже не злились, они смеялись и смотрели на него с недоверчивым восторгом, и Не Хуайсан, польщенный их интересом и явным восхищением, предложил, воодушевляясь все больше: — Хотите про Цинхэ? Разумеется, они хотели. — Юный адепт в тайнике нашел меч. Вмиг голова отлетела от плеч. Нет, он не станет великим героем — Проклятый меч не дается без боя. — Признайся, Хуайсан, это ты сам сочинил! — Видишь ли, Цзян-сюн, - важно произнес Не Хуайсан, — боюсь, ты не совсем понимаешь. У этих стихов нет автора. Их никто не сочиняет. Их автор — народ. Это так называемое народное творчество. — Но кто-то же должен… — Они передаются из уст в уста... — наставительно продолжал Не Хуайсан, но, оказавшись в перекрестье двух скептических взглядов, добавил: — Ну, разумеется, автор у них был. Изначально. И иногда появляются новые… но все они принадлежат кисти неизвестного поэта. Нескольких неизвестных поэтов. Смиритесь. — Ха! В Цинхэ? В Цинхэ так много поэтов? — Особенно неизвестных! — фыркнул Вэй Усянь. — В Цинхэ есть все, — гордо провозгласил Не Хуайсан. — И многое сверх того. В том числе и поэты. Просто они… предпочитают оставаться неизвестными. Благородный муж, как мы знаем, не стремится к ненужной славе… К тому же великих поэтов, как правило, редко по достоинству оценивают при жизни. — Особенно в Цинхэ! Не Хуайсан печально вздохнул. — Благородный муж не станет отрицать очевидного… даже если он патриот родного ордена. Теперь хохотали уже все. — А еще? Еще? — Еще… — Не Хуайсан прищурился, устремив мечтательный и вдохновенный взгляд на верхушки ив, и с выражением прочел: — Юный адепт играл с волкодавом, Тот пообедал рукой его правой. Рявкнул шицзунь — нечего ныть. Будешь одною рукою рубить. И добавил, дождавшись, пока стихнет смех: — Глава Не его особенно ненавидит. Вэй Усянь содрогнулся. — Прекрасно его понимаю. — А мне нравится, — расхохотался Цзян Чэн. — Отличный стишок, Не-сюн, это ты молодец! — Это не я, это неизвестный поэт, Цзян-сюн, запомни. — Ну разумеется! Неизвестный поэт! — Поэт, желающий остаться неизвестным, — хихикнул Вэй Усянь. — Не понимаю, что вас так веселит, — Не Хуайсан пожал плечами, но глаза его над веером лукаво поблескивали. — Кстати, про Ланьлин я знаю тоже … — Читай! Читай! — Маленький мальчик по саду бродил, На персик упавший он наступил. Долго гремели по лестнице кости, Зря ждут на пир его мама и гости. Взрыв хохота спугнул ночных птиц. Вэй Усянь упал на траву, отчаянно дрыгая в воздухе ногами. Цзян Чэн покосился на него неодобрительно, но и сам не мог сдержать смех. — А еще? — О, вот мое любимое. Этот совсем новый, появился всего пару лет назад. Или чуть позже… Юный адепт пострадал на охоте. То, что осталось, нашли на болоте. Глава отмахнулся — подумаешь, дел: Отпрыск погиб, но гуань его — цел. — Это тоже ты? — с подозрением спросил Вэй Усянь. — Это творчество неизвестного поэта… и я бы предпочел, чтобы так оно и оставалось. — Не Хуайсан поиграл веером и сокрушенно вздохнул. — Но тебе, Вэй-сюн, солгать я не могу. — Цзян Чэн иронически хмыкнул, а Не Хуайсан захлопнув веер и покаянно сложив руки, пафосно провозгласил: — Признаюсь — да. Это тоже я, — и виновато склонил голову, но выдержал недолго и присоединился к дружному смеху. — Знаешь как Цзинь Цзысюань бесился… — Не Хуайсан сладко причмокнул и мечтательно зажмурился. — Незабываемое зрелище. — Он знает, что это ты? — ахнул Вэй Усянь и посмотрел на Не Хуайсана с почтительным ужасом. — Нет, конечно, я же не самоубийца. Я всего-то однажды прочитал его в трактире на рынке — том, знаете, где еще подают груши в меду и утку с имбирем. Понятия не имею, откуда весь Гусу их узнал... А потом и весь Ланьлин. Цзян и Усянь снова покатились со смеху. Не Хуайсан удрученно покачал головой. — Увы, для меня по-прежнему загадка, почему Цзинь Цзысюань все принимает на свой счет. Там же не упомянуты не только имя или клан — даже металл или цвет гуаня. Это же может быть… автобиографично. — Хуайсан потрогал собственный гуань и пожал плечами. — Но я все равно не понимаю, что общего между стишками и правилами. То есть почему вы считаете это правилом. Цзян Чэн посерьезнел. — Потому что про ку в Юньмэне — это правило. — Завет ордена? — скептически усмехнулся Не Хуайсан. — Ну, может, и не завет… — задумчиво протянул Вэй Усянь. — Просто… в Юньмэне нет стены правил, но правила все же есть. Что делать и чего не делать. Поэтому, возможно, некоторые запоминают их именно так. — Не может быть! Правила — это одно, но стишки — не правила. — Почему нет? — Правила записывают в орденских книгах, а стишки никто не записывает, их просто рассказывают. — Ну, может, это просто… такое… как легенды, или сказки, только про правила и для детей. Разве у вас не рассказывают сказки? Не сказания из книг, а так... разное? Про пьяного воробья, про фею из лилии, про зайцев и черепах? — Конечно, рассказывают. Но сказки — это другое. Сказки — это правила для простонародья. Там же всегда есть мораль. — Не всегда. — Всегда. Сказки либо объясняют, почему что-то устроено так, как устроено, либо учат поступать правильно. Сам подумай! У нас для этого есть ученые трактаты и правила орденов, а у простонародья вместо этого — сказки. — Верно. И стихи тоже... — Да нет же! В правилах ордена Юньмэн Цзян ведь не говорится — нельзя купаться без одежды? Нет. В сказках за злые и неправильные поступки следует наказание, а за добрые — награда. А в стишках все наоборот. — Но… — Ну сам посуди, какая мораль в том, что адепт поскользнулся на гнилом персике и свалился с лестницы? — Ну, например… что нельзя фрукты разбрасывать! — Да перестань! Кто будет воспринимать такое всерьез? Это шутка, просто шутка. Вэй Усянь и Цзян Цэн переглянулись. Определенный резон в словах Не Хуайсана был: сказки рассказывали по всей Поднебесной и все они были похожи. В сущности, если подумать... В этом стишки почти от них не отличались. Их тоже никто и никогда не записывал — зачем? Их и так все наизусть знали... А правила ордена, записанные в свитки, действительно существовали и хранились вместе с другими бумагами в библиотеке… — И я так и не понял про легенду… и про Хэй Шуйгуя…* * *
Он падал, падал, падал в пушистой бархатной тьме, и ему было хорошо. Было бы хорошо, если бы падение вдруг не замедлилось, а потом и вовсе не прервалось, сменившись резкими толчками. — Хуайсан… Хуайсан? Бессвязные назойливые звуки становились все громче, все настойчивее, складываясь в знакомые… в знакомое… — Хуайсан! — Его снова тряхнули и он нехотя открыл глаза. На фоне светлеющего неба над ним склонялось лицо. Знакомое усатое лицо с резкими скулами и высоким гуанем — очень сейчас встревоженное и бледное. Или так казалось в смутном предутреннем свете? — Дагэ… — Хвала небу! — Брат шумно выдохнул, но хватки не разжал. Наоборот — снова встряхнул Хуайсана. — Не… Дагэ… — Что? — Будет… — Что? Что будет? — Не… тряси меня. Больно. — Где? А... Да... — Не Минцзюэ разомкнул стиснувшие плечи пальцы. — Прости. Встревоженно всмотрелся в лицо. — Как ты, Хуайсан? Хуайсан подумал, прислушался к себе. Холодно. Мокро. Холодно. В ушах шумит и болят плечи. И спина. И локоть. И мокро. — Нормально. А что случилось? — Что случилось? — Голос брата жаворонком взлетел вверх, но он овладел собой и продолжил почти спокойно, хоть и не без яда. — Это я у тебя хотел узнать — что случилось? Какого гуя ты здесь делаешь?! Что вообще в последнее время с тобой происходит? Сказал бы я тебе, дагэ,.. хотел было привычно вздохнуть Хуайсан, но вдруг вспомнил — серые руки, задирающие его чан, оглаживающие ноги, запах лотосов и тины, блестящие в темноте черные бездонные глаза, настойчивый шепот (Отдай!). Вздрогнул и метнулся рукой и взглядом вниз. Верхний пояс был распущен и сдвинут, но нижний на месте и чан опущен, как следует, ни боли, ни пятен крови… Пахло сыростью, и грязью, и тиной, но совсем не так сильно, запах лотосов исчез... — Что, Хуайсан? Что? — Брат, не сводивший с него глаз, напрягся, крепче и бережнее сжал руки. Обернулся в поисках неведомой угрозы, бешеным взглядом обшарил заросли, дернул плечом — то ли успокаивая Бася, то ли спрашивая. — Нет, ничего. Ничего. — Тогда идем. После разберемся. Уже светает. И ты весь мокрый… Посмотри на себя! Валяешься на берегу, весь промок… В Юдоли тебя обыскались! Ну как так можно? Идти сможешь? Хуайсан вовсе не был уверен — тело было как чужое, в глазах мутилось, но торопливо закивал — еще не хватало, чтобы брат тащил его на руках, словно ребенка... или прекрасную спасенную деву. При мысли о брате, спасающем деву в беде, Хуайсан не удержался и хихикнул, но тут же раскаялся — Не Минцзюэ, встревоженный неуместным смехом, сдвинул брови, пытливо всмотрелся в глаза. — Все хорошо, дагэ. Брат недоверчиво покачал головой, но смолчал. — Правда, дагэ. — Тогда вставай. — Брат выпрямился, протянул руку. — Нечего тут валяться. Ты и так промерз, наверное, до костей. Хуайсан поднялся. Руки дрожали, шумело в ушах и голове, а ноги онемели и слушались неохотно. Нужно собраться, а не то его отнесут на руках, независимо от его желаний. Но интересно все-таки, где этот гуев гуй? И почему он… С трудом избавившись от брата — тот, встревоженный не на шутку, приказал наносить в бочку воды и отказывался уходить, собираясь, кажется, присутствовать и при омовении, качал головой, обеспокоенно заглядывал в глаза, хмурился и фыркал, задавал нелепые вопросы, рвался послать за лекарем — словом, как всегда, проявлял заботу в самый неподходящий момент, — Хуайсан скинул одежды и тщательно осмотрел себя. Все было в порядке, никаких видимых повреждений, только свежие синяки на голени, на спине и на локте — но это когда он об ту корягу навернулся, — и пятно на плече. А это небось братец схватил, когда тряс. Хуайсан сглотнул, вновь почувствовав на языке тяжелый сладкий привкус лотосов и тины… и гнили… да, лотосовые семена он, похоже, разлюбил навсегда… Накинул халат, тщательно изучил сброшенную одежду. Промокла насквозь, вплоть до нижнего пояса, но тот хоть чистый — его было бы жаль, красивый, Минчжу-цзуму расстаралась, как всегда, на славу, и совсем новый, и трех раз не надел, — а остальное все в грязи. Впрочем, пятен не так уж много… травяной сок, мох, земля… ничего такого… ничего… необъяснимого. Все-таки интересно… очень интересно… Неужели все-таки показалось? Хорошо бы, конечно, изучить следы. Земля у заводи сырая, следы должны были остаться. Хуайсан покосился на окно. Небо стремительно светлело. Идти туда прямо сейчас — нечего и думать. Во-первых, далеко, во-вторых, меньше всего на свете Хуайсан хотел сейчас возвращаться в проклятый распадок. А днем сходить вряд ли удастся. Судя по всему, в ближайшее время брат его за порог не выпустит, хорошо еще, если хоть в Юдоли охрану не приставит. Хуайсан вздохнул. Иногда забота брата становилась просто утомительной. Возможно, следовало все же рассказать ему? Попробовать объяснить? Он вспомнил лицо брата, когда сдуру ляпнул тогда про гуя… и потом… Н-да… Толком — как неизменно требовал брат и советовал Сичэнь — объяснить дагэ то, чего не понимаешь сам. Вряд ли бы даже Сичэнь справился с подобной задачей. Что ж, совершенство воина не только в отваге и бдительности, но и умении признать безнадежность ситуации, буде с таковой столкнешься. Хуайсан вздохнул и, смирившись с временным — он надеялся — поражением, полез в бочку. Теплая вода, привычно пахнущая миндалем и гранатом, согревала, изгоняя из тела холод и пережитый страх. Мысли текли вяло и неспешно. Привычные стены надежно стояли вокруг, знакомые предметы наполняли взор. Мир был обыденным и нестрашным… Скорее всего, ему все же показалось… Так не бывает. Но… как он оказался у реки? Он не ходит во сне и не жалуется на память. Но нечисть?.. Нечистая Юдоль обвешана талисманами — помимо тех, что врезаны в камни стен, опорные балки и даже черепицу крыш, не говоря уже о защитных печатях и прочем, — и со времени последнего инцидента их количество увеличилось почти вдвое, а уж вокруг покоев Хуайсана… Они, как всегда, полагали, что Хуайсан не разбирается ни в защитных контурах, ни во внутренних правилах крепости, ни в уставах гарнизонной службы и ничего вокруг себя не замечает, но он умеет считать, да и со зрением у него все в порядке. Очень все это странно… Но не приснилось же ему… он же был на реке! Хуайсан шевельнул плечом и сморщился от боли в спине… Дурацкая история! Преследующий второго молодого господина Не гуай — то ли гуй, то ли призрак, то ли разгневанный дух, охотящийся… стыдно сказать, за чем. Хуайсан мрачно устремил взгляд на предмет гуева интереса. Не говоря уж о тупости, с которой Хуайсан влез в эту историю! Бред. Просто бред! Однако бред этот становился все вещественнее… и все опаснее… Если ему не показалось… Даже если это правда и Хуайсану не почудилось… Даже если он захочет и сумеет объяснить… Даже если допустить, что у него получится… Если хорошенько постараться, брат, наверное, поймет. И поверит. Но… неизвестно, что хуже. Брату только заикнись о мстительном признаке … При упоминании нечисти Не Минцзюэ возгорался, как от звуков боевых труб и барабанов… а услышь он о гуе, преследующем Хуайсана… Да он, не разбираясь, в одночасье подымет на ноги весь Цинхэ Не, то-то будет веселья! Даже если предположить, что каким-то чудом удастся уговорить его держать историю в тайне… Нельзя ведь просто сказать про гуя, придется объяснять все с самого начала. И тогда… Осложнений с Юньмэном не избежать. В некоторых случаях никакие уговоры на брата не действовали, любые доводы были бесполезны, он очертя голову кидался в бой, а разбирался уже потом, так что разумнее и проще бывало уступить и переждать. И сейчас, увы, был именно такой случай. За долгие годы Хуайсан научился их узнавать… К сожалению, здесь был замешан не только Хуайсан… Был бы здесь Мэн Яо, он бы, возможно, сумел все объяснить и убедить брата. Но Мэн Яо не было. Но даже Мэн Яо — впрочем, как и брата! — Хуайсан посвящать в эту историю желанием не горел. Именно этот случай он предпочел бы сохранить в тайне. Желай еще этот проклятый не то призрак, не то гуй хотя бы чего приличного… Убить. Задушить. Вырвать сердце. Выпить кровь или ци. Утащить с собой под воду. Подобный вариант, кстати, совершенно не исключен, — и еще неизвестно, что там, под водой, ему надо! Хуайсан снова содрогнулся, вспомнив тяжелый запах, бездонные глаза и жадные серые руки. Но конечная цель…. Гуй знает что такое! Нормальные призраки, демоны и гуайи желали сердце, печень… кожу… ну, кишки… а не… н-да… Занимался рассвет, и как всегда, вместе с тьмой рассеивался страх, а стыд, наоборот, нарастал. Мысль поделиться своими бедами с братом таяла, как рассветный туман над озером. Нет уж. Такое расскажи. Он и так вечное посмешище и позор Цинхэ. Не хватало еще… он представил слухи, которые поползут по ордену, взгляды адептов — жалостливые, заботливые, презрительные, испуганные… и содрогнулся. Нет!! Он просто не желает, чтобы кто-то знал об этой позорной истории!!! Он второй молодой господин Не! Он не обязан посвящать всех… Имеет право! Нет, ну надо же. Душистая вода лениво покачивалась в бочке. Хуайсан зевнул… В сон клонило все больше. Надо вылезать, а не то он уснет прямо тут. Следовало еще придумать более или менее правдоподобную историю для брата. Тот так легко не сдастся. Успокоившись и убедившись, что Хуайсан жив и цел, он непременно попытается доискаться, что произошло, и привычным «Случайно… Оно само… Не знаю, как это случилось» на сей раз не удовлетворится. Хуайсан вспомнил бледное взволнованное лицо, нахмуренные брови, сжатые в сердитой гримасе губы и вздохнул. Ни за что не удовлетворится. На сей раз брат не отступится. Проклятье! Где Мэн Яо, когда он так нужен? Все, что происходит в Цинхэ, — дело главы ордена, тут нет неважного и не стоящего внимания. А уж если дело касается его, Хуайсана… Иногда он желал, чтобы брат был более… равнодушен. Как Сичэнь… Впрочем, Сичэнь не был равнодушен, лишь деликатен. Он никогда стремился причинять добро и проявлять заботу насильно — просто потому что считал, что знает, как лучше, но всегда стоял рядом, не задавая вопросов и не навязываясь, — даже если действительно знал. Позволяя каждому, согласно заветам, идти своим путем, — но всегда готовый протянуть руку, стоит лишь попросить. Иногда это бывало очень кстати. Иногда в глубине души Хуайсан даже завидовал Лань Ванцзи. Впрочем, справедливости ради… Устрой Хуайсан подобное в Гусу… хваленая сдержанность Сичэня тоже могла бы не выдержать. А как мирно все начиналось… В конце концов, это просто нелепо!!!* * *
— Нет, правда. Расскажите про Хэй Шуйгуя! — Вэй Усянь, как всегда, болтает глупости. — Цзян Чэн дернул плечом. — Не стоит говорить об этом ночью. — Да ладно тебе, Цзян-сюн. Ночь — лучшее время для ночной охоты и для легенд, это всякий знает. — Не для всяких легенд! Поминать ночью нечисть — кликать беду. — Оставь. У нас в деревнях тоже так говорят, но мы же заклинатели. Любую нечисть или тварь можно убить. Бояться того, что можно убить, — глупо. — Так говорит твой брат? — ехидно прищурился Цзян Чэн. — Все так говорят! — Будет вам. Не-сюн прав. Когда еще и рассказывать легенды, как не ночью? — Вот именно! Расскажи, Вэй-сюн. Расскажи про этого вашего… Черного утопленника. — Это очень печальная история! — Прекрасно! Я люблю печальные истории. — Трагическая. О любви. — Замечательно! Обожаю трагические истории о любви. Особенно на ночь. — Там все умерли. — Ну разумеется. Стоило иначе затеваться! В наших легендах иначе не бывает. Все умерли, а живые завидуют мертвым. Это наша национальная специфика. Цзян Чэн смотрел на них неодобрительно и хмурился, но оба они явно наслаждались разговором и внимания на его недовольные гримасы не обращали. — Ладно, слушай, — Вэй Усянь таинственно расширил глаза и понизил голос. — Много лет назад, может, сто, может, двести, жил в Юньмэне молодой заклинатель, сын главы клана, и был у него друг — сын другого главы. А еще была у него сестра. С детства юноши были неразлучны, и главы кланов радовались их дружбе, и даже заключили меж собою союз, а чтобы укрепить его еще больше, решили поженить детей и ждали лишь, когда подрастет юная дева. И случилось так, что дева встретила на речном берегу молодого странствующего заклинателя — и полюбила его всем сердцем. И он влюбился в нее с первого взгляда. Они открыли друг другу свои сердца, и признались в своей любви, и поклялись принадлежать друг другу — в этой жизни и всех последующих. Юноша пришел в ее клан и просил ее в жены, готовый сделать что угодно, лишь бы быть с нею вместе. Но ее родители с презрением отвергли его, ибо был он беден, безвестен и не принадлежал к могущественному и богатому клану, а девушка давно обещана была другому. Но она была безутешна и заявила, что не пойдет замуж ни за кого кроме того, кого любит. А он поклялся, что прославит себя подвигами и разбогатеет, так чтобы родители ее согласились принять его в свой клан и с гордостью могли бы назвать его сыном. Время шло, молодой заклинатель действительно совершил немало великих подвигов, и слава о нем начала распространяться по Поднебесной, и родители девушки начали колебаться. Но ее брат и его друг, боясь, что они передумают, сговорились и заманили его к глухой заводи, и тот пришел, думая, что возлюбленная зовет его. Но были там лишь ее брат и жених, потребовавшие отказаться от нее. Он рассмеялся им в лицо, и тогда они напали на него. Много дней держали они его в плену, связанного, без пищи, пытая огнем, водой и железом и требуя отказаться от своей любви, а по ночам погружали в заводь, чтобы рыбы, змеи и раки терзали его тело, но он был неколебим. И тогда, отчаявшись сломить его верность и вне себя от гнева, они убили его и утопили тело в той же заводи, а девушке послали поддельное письмо, в котором возлюбленный ее сообщал, что отказывается от нее и женится на дочери другого клана. Она была в отчаянии, но время шло, родители были настойчивы, а жених терпелив и нежен, так что в конце концов она сдалась и была назначена свадьба. Накануне отъезда в дом жениха пошла она попрощаться с любимыми с детства местами и пришла на берег заводи, где встретила когда-то своего неверного возлюбленного, и полюбила его, и где обменялись они клятвами вечной любви и верности. И волны вынесли на берег его тело — связанное поясами жениха и брата, и с выжженными отпечатками их родовых печатей. И, увидев их и узнав, она догадалась о вероломстве и в отчаянии, обезумев от горя, утопилась в той самой заводи, где брат и жених убили ее возлюбленного, забыв о судьбе, ожидающей самоубийц. Он же, узнав, что даже в иной жизни не суждено им встретиться вновь, вернулся мстительным духом, ненавидя живущих за то, что они живы и счастливы, в то время как он лишен всего, и алкая мести. С тех самых пор бродит он по Юньмэну, на страх и погибель людям. Женщин он уводит с собой в воду и топит, а у мужчин требует отдать самое дорогое, когда же те отказывают — берет сам. И нет от него ни защиты, ни спасения… Вэй Усянь умолк и на поляне воцарилась тишина. С треском разломилась в костре ветка, и все трое вздрогнули. — Потрясающе, — Не Хуайсан перевел дух. — Нет, правда… Шикарная легенда. Только я не понял… При чем тут ку? — Ты дурак, Не-сюн? — не выдержал Цзян Чэн, но на него снова не обратили внимания. — Он требует отдать, Не-сюн, — страшным голосом провыл Вэй Усянь. — Отдать то, что делает тебя мужчиной. — Делает мужчиной? Сердце? — Хуже. — Янскую силу? — Если бы! Хуже. — Золотое ядро? — Хуже! — Хуже, чем ядро? Что может быть хуже, чем потерять золотое ядро? — То, что делает тебя мужчиной. Потерять. — Мужчиной? — Глаза Не Хуайсана расширились. — В этом смысле? Ты имеешь в виду… Янский стебель? Нефритовый пест? — Именно. Все трое невольно скосили глаза вниз. — Ничего себе у вас… призраки… — ошеломленно выдохнул Не Хуайсан. Цзян Чэн хмыкнул. Вэй Усянь еще покорчил рожи и посверкал в темноте глазами, а потом успокаивающе добавил: — Но если не купаться без ку, все в порядке. Тогда он не реагирует. Не понимает, что там, под ку, — янский стебель. — Поразительно… — Глаза Не Хуайсана затуманились. — Какие у вас… интересные духи. — Можно подумать, в Цинхэ нет странных духов! — Есть. В Цинхэ есть многое. И даже больше. Но духов, отбирающих у неосторожных заклинателей… самое ценное… Такого у нас пока не встречалось. — Да. Это наше местное достояние, — гордо произнес Цзян Чэн. — Поразительно, — повторил Не Хуайсан. — А вот интересно… — В глазах его зажегся огонек, хорошо знакомый всем адептам Цинхэ Не, — при виде него в Цинхэ все немедленно проникались беспокойством и дружно пытались отвлечь второго молодого господина чем-нибудь безопасным. — Нет. Нет, Не-сюн! — Что такое? — Не Хуайсан удивленно вскинул брови, невинно похлопал ресницами. Цзян Чэн и Вэй Усянь переглянулись. — Только не вздумай экспериментировать. Это же легенда! Ей лет сто, не меньше. А то и больше. И о таком призраке никто не слышал… Если его до сих пор не изловили… — Правда… слухи ходят… — нехотя добавил Вэй Усянь. — Вэй Усянь! — Какие? — немедленно вскинулся Не Хуайсан. — Неважно! — отрезал Цзян Чэн. — Ну Цзян-сюн! — Ну, что его видели, — неохотно пояснил Вэй Усянь. — Но… — Слухи всегда ходят, — вмешался Цзян Чэн. — Разве можно им верить? — А пострадавшие были? — жадно спросил Не Хуайсан. — В Юньмэне нет дурных — купаться без ку. А трупы… иногда всплывают… — Без стержня? — По-разному. У нас же тут, сам понимаешь… река, озера. Болота. Рыбы, змеи, раки… опять же зависит от того, сколько утопленник был под водой. Если запутается в водорослях или зацепится за корягу… всплывают, бывает, и без пальцев. Без ушей. Иногда даже без рук… иногда лицо объедают… бывает, что и без стержня… но там вообще мало что остается… особенно если покойник давний… — Да-а-а… Но неужели все-таки никто и никогда… — Я же тебе говорю — в Юньмэне не купаются без ку. — Никто и никогда? — Никто и никогда. Все с детства знают… — Но, говоришь, его видели? — Да мало ли болтают! — А все же? — Ну, да... — нехотя признал Цзян Чэн. — Иногда, случается, рассказывают, что кто-то видел недавно гуя, и тот требовал отдать стержень… Но мало ли кому что покажется и послышится спьяну да с перепугу! — И все-таки странно… — Что странно? — Шуйгуй привязан к месту смерти, так учат нас трактаты, заклинатели и опыт поколений. Он не покидает водоема, в котором утонул. Где убили этого вашего… Хэй Шуйгуя? — Никто не знает точно, это же легенда! И потом, строго говоря, он же не утонул — убили его раньше, а утопили лишь тело. Так что технически он не шуйгуй и свободно может бродить, где угодно. — Духи не любят покидать места смерти… — Если не преследуют убийцу! — Пожалуй… — Кроме того… — Что? — Ну, говорят, будто он вообще не вполне гуй… — Не гуй? А кто? — Ну, скорее дух. Гуай. — Да, это вероятнее… Тогда он может бродить, где угодно... и вообще… Только… Я все равно не понимаю… — Хватит! Довольно нелепостей! Мне надоели эти разговоры! — Подожди, Цзян Чэн. Чего ты не понимаешь, Не-сюн? — Стержень… и ку… Это очень странно, — Не Хуайсан поднял на Вэй Усяня сосредоточенный взгляд. — Топить женщин… да и мужчин — это понятно. Это разумно… Для гуя, Цзян Чэн, мы же о гуе говорим!.. Но с чего гую вообще понадобился стержень?.. — Ну, у него-то теперь нет. — И что? Его лишили не только стержня, почему его так переклинило именно на нем? — Да мало ли! Говорят же — самое дорогое… Это же гуй, кто его разберет! — Нет. Это неправильно. Любая легенда логична. Всегда. А здесь я не вижу логики. Ни в его действиях, ни в этой странной связи с ку… Ку как оберег — это нелепо. Неправильно. Это неверное условие… — Да ладно тебе, Не-сюн. Не принимай так близко к сердцу! Это же просто легенда… — Да, но… А впрочем… наверное, ты прав… — задумчиво протянул Не Хуайсан. — Ты прав… Но уверенности в его голосе не было. Проводив Не Хуайсана до гостевого двора, Вэй Усянь с Цзян Чэном, не сговариваясь, долго стояли, молча глядя ему вслед. — Ты думаешь…— поколебавшись, проговорил Цзян Чэн. — Что? — Нет, ничего. — Да ладно, Цзян Чэн. Это просто легенда. — С чего… Почему ты решил?.. — Вот только не говори, что ты об этом не подумал! — Ну… — Это просто легенда. — Уверен? Никто же никогда не купался без ку. В Юньмэне точно. — Да глупости это все. Это просто легенда. Ты же сам говорил. Верно? — Да, но… — Даже Не Хуайсан не станет купаться без ку. Так что какая разница? — Верно. Ты прав. Ты прав. Ладно, идем спать. Светало, утренний туман сгущался над неторопливо катящей свои волны рекой, пахло речной свежестью, водой, тиной, и все гуще становился запах лотосов.* * *
Невыносимо воняло лотосами и тиной, в спину впивалось что-то твердое, мерзли ноги, плечи, спина, и вообще было холодно, сыро и противно. Хуайсан открыл глаза, посмотрел в ночное небо, усыпанное колючими звездами, приподнялся на локте, огляделся — и не испытал ни страха, ни удивления, а только мрачное удовлетворение, вновь обнаружив себя в знакомом месте. Весь день он мучился то ли смутной тоской, то ли головной болью и уснул рано, но среди ночи внезапно проснулся, словно от толчка. Сел на постели, не понимая, что его разбудило — Шум? Духота? — убедился, что в комнате пусто, накинул шэньи, пошире распахнул дверь и вышел в сад. Ночь была на удивление теплой для конца лета, почти полная — до полнолуния всего несколько дней, — желтая, словно яблоко, луна стояла в зените, и светло было почти как днем. И душно, как перед грозой. Хуайсан постоял, вдыхая густой тяжелый воздух, наполненный ароматом листьев, воды и ночных цветов. Чушь все это. Бредни. Брат прав. Он развернулся, собираясь вернуться в спальню, и наткнулся на взгляд черных бездонных глаз. Он даже не успел испугаться. Два темных водоворота властно потянули его к себе, запах тины и лотосов окутал, не давая дышать, небо опрокинулось, луна огромным фонарем взлетела вверх, он почувствовал, что падает, и тьма сомкнулась над ним, как вода... …Милый распадок, уютный, прах его побери, уголок в самом сердце родного Цинхэ. Визиты сюда, кажется, начинали входить в привычку… Прекрасная традиция, прямо как в легендах, — каждый девятый день падать, словно прекрасная дева, в обморок в собственном саду и обнаруживать себя на туманном берегу в обществе прОклятого …гм… гуя. Кстати об этом… Разумеется, гуй был тут как тут — сидел на прежнем месте, полоскал руки в воде, что-то обиженно бормоча. Чувство дурацкого повторяющегося сна накрыло Хуайсана. К сожалению, это был не сон. Странно, но прежнего ужаса Хуайсан не испытывал — то ли в прошлый раз уже истратил все запасы, то ли… Брат часто повторял — страшно только в первый раз, стоит однажды побороть свой страх — и ты на коне. У брата все всегда было так просто… Далеко не во всем и не всегда Хуайсан бывал с ним согласен, но на сей раз, кажется, брат оказался прав. Кажется. Что ж, с одной стороны, теперь Не Минцзюэ знает, где его искать, и эту гуеву заводь проверит непременно… а с другой… в прошлый раз наткнулись на него случайно… нынче же, пока они обнаружат пропажу, пока по своей привычке обыщут сверху донизу всю Юдоль и ближайшие окрестности, пока додумаются, пока доберутся сюда… Проклятый Хэй Шуйгуй успеет оторвать ему все, что угодно, — много раз и в любой последовательности. А после при желании утопить, выловить и начать сначала. Времени у него предостаточно, можно никуда не торопиться. Впрочем, он и не торопился… Хуайсан произвел мысленную ревизию наличных запасов и выругался — отчаянно, безнадежно и витиевато. Произнеси он такие слова в Нечистой Юдоли — стоять ему весь день на коленях в храме предков, несмотря на братскую снисходительность. И он бы с готовностью согласился — не за ругань, нет, за глупость. Ну надо быть таким идиотом! Крысиные мозги! Свиная голова! Снова — ни вершка железа в руках! Только полчи серебра в рукаве. Старинный кинжал, родовое наследство... Не кинжал, игрушка, говорил брат, снисходительно улыбаясь. Однако из всех клинков, которыми по любому поводу упорно снабжали его брат, родичи и адепты, не теряя, видимо, надежды, что в конце концов он выберет из них что-то себе по душе, он полюбил лишь этот и почти никогда с ним не расставался. Маленький, меньше ладони длиной, легкий четырехгранный кинжал черненого серебра, покрытый неведомыми знаками, с темно-синей шелковой кистью, продетой в гладкое кольцо на литой рукояти, удобно ложился в руку, был незаметен в рукаве, а в тонких кожаных ножнах на предплечье — совершенно неощутим, но стоило особым образом изогнуть запястье — и он оказывался в ладони, становясь ее продолжением. Женское оружие… или шпионское, презрительно хмурился брат. Да и не оружие даже, скорее, инструмент целителя… или ритуальный… Разумеется, при желании или нужде оружием становится все. Но кинжал действительно вряд ли задумывался как оружие… разве что в самом деле женское, тайное, вроде заостренной шпильки или отравленной иглы. Можно вскрыть вены — себе... или другому, можно полоснуть по горлу или подрезать связки. Можно обездвижить противника — если попасть в нужную точку. Можно даже ударить в сердце, и если вложить достаточно ци… Но что с того гую? Ему хоть всю кровь выпусти… и на связки и точки ему плевать… Прав был брат. Хуайсан не слишком склонен был безоглядно доверять его суждениям — по крайней мере тем, что не касались воинских искусств или управления орденом, но тот снова, кажется, оказался прав — некоторых жизнь ничему не учит. Уже второй раз за короткое время Хуайсан вынужден был признать его правоту. Настораживающая тенденция. Однако это можно было обдумать и позже. Всякой мысли свое время, говаривал Хань-лаоши. Сейчас были проблемы поважнее. Он покосился на гуя. Тот все еще сидел у воды, бормоча, как и в прошлый раз, только на сей раз голос был не довольный, а сердитый, и то погружал ладони в воду, то оглядывался на Хуайсана — возмущенно и обиженно. Скажи кто Хуайсану, что гуй может выглядеть обиженным и возмущенным, — в жизни бы не поверил. Но у этого получалось. Хуайсан осторожно пошевелился, приподнялся на локте, медленно сел. Гуй забормотал громче, выпрямился, и, как и в прошлый раз, мгновенно оказался рядом с ним. Хуайсан дернул запястьем, поймал рыбкой скользнувший из рукава кинжал, сжал в кулаке. Ладно… если несколько раз полоснуть по шее… и вложить ци… возможно, это его замедлит… Гуй опустился на корточки у его ног, как в прошлый раз, но не коснулся, лишь заглянул в лицо и провыл, отчаянно и безнадежно: — Отдааай. Хуайсан попытался отползти, гуй протянул руку и вцепился в полу халата, дернул. — Нет! Убирайся! Хуайсан занес кинжал… Гуй не шевелился, за ноги не хватал и к поясу рук не тянул. Сидел, комкая в кулаке светлый шелк, и смотрел на Хуайсана. В залитых тьмой глазах не было ни злобы, ни ярости, ни угрозы — лишь разочарование и угрюмое отчаяние. — Ничего не понимаю… Они посидели еще немного — гуй, сжимающий край одежд Хуайсана, и Хуайсан с кинжалом в поднятом кулаке… потом гуй разжал пальцы, сердито отшвырнул подол, поднялся и отошел к краю поляны. Хуайсан обалдело смотрел ему вслед. Ситуация была идиотской настолько, что самым разумным было сейчас проснуться. Но проснуться не получалось. Хуайсан честно попытался и даже, вспомнив советы, хорошенько ущипнул себя за бедро… Увы. Ни заводь, ни сырость, ни стремительно промокающие одежды никуда не исчезли. Не говоря уж о гуе. Удивительно странный гуй. Чего вообще он от него хочет? Впрочем, чего, понятно… Но почему медлит, почему не берет свое? Хуайсан пошевелился, кинул опасливый взгляд на гуя и, не вставая, осторожно отполз на пару шагов назад. Гуй не реагировал. Хуайсан медленно подтянул под себя ноги, плавно, словно в танце с чашами, поднялся и замер. Гуй смотрел с подозрением, но не шевелился. Не сводя с него глаз, Хуайсан сделал шаг назад, второй, третий. Как и в прошлый раз, гуй снова мгновенно оказался рядом, снова с неожиданной силой толкнул растопыренной пятерней в грудь, Хуайсан рухнул на землю, снова отшибив едва зажившее плечо. Да что ж такое! Гуй склонился над ним, навис. Тьма переливалась в его глазах, темная ци клубилась вокруг и Хуайсан вдруг очень отчетливо осознал, что при всех своих странностях это все же живой мертвец, очень крупный, сильный и удивительно мощный живой мертвец, до краев наполненный темной силой — сейчас, вблизи, от нее аж в глазах щипало и волосы потрескивали, — и чем-то еще… Чем-то еще от него тянуло — помимо темной ци и запаха тины и лотосов. Впрочем, к запаху он, кажется, уже притерпелся. Гуй не трогал Хуайсана — пока, но и отпускать его явно не собирался. — Ладно, ладно… я все понял. Сижу, не рыпаюсь, — примирительно пробормотал Хуайсан. Гуй постоял еще, глядя на него, рыкнул и снова вернулся к воде. Хуайсан медленно сел, подтянул ноги к груди. — Сидеть-то мне можно? Гуй как будто не возражал. Ладно. Сидеть ему, значит, можно. Уже неплохо. Рассказать кому — не поверят. Шумел в ветвях ветер, плескала в заводи вода. Отсыревшая одежда холодила тело. Хуайсан с гуем сидели, обняв руками колени, и сверлили друг друга мрачными взглядами. — И долго мне тут сидеть? Гуй злобно зыркнул на него, но промолчал. Мерзко зазудел над ухом комар. К нему присоединился другой, третий… Отлично. Просто отлично. Хуайсан снова прикинул: пока его хватятся — если вообще хватятся до утра! — пока обшарят Юдоль, пока додумаются заглянуть в распадок… по всему выходило, сидеть ему предстояло долго… Еще и комары! Лихорадку он подхватит точно… Минцзюэ будет в ярости. Если, конечно, шуйгуй не передумает и не решит перейти к активным действиям. Он покосился на гуя — тот сидел, раскачиваясь, у воды и, кажется, тоже предавался меланхолии. Ему-то что не так? Его небось не кусают! Кстати, действительно очень интересно, что же ему не так… Почему он все же… Хуайсан вдруг с удивительной ясностью представил себе Не Минцзюэ — раздраженного и встревоженного. И как потом он будет беситься — Хуайсан, почему ты?.. Где, где была твоя сабля?! Впрочем, будь у него сейчас сабля… почему-то Хуайсан вовсе не был уверен, что смог бы его убить. Что хочет его убивать. Чувство нахлынуло внезапно, непонятное, неожиданное… но отчетливое. Уж очень он… странный. Не Минцзюэ был бы в ярости. — Эй, ты… из дикого леса дикая тварь, — позвал Хуайсан. — Или из озера? Из болота? Гуй тебя знает… — Шуйгуй не отреагировал, только снова блеснул глазами, и Хуайсану отчего-то вдруг сделалось совестно. — Ладно. Ладно. Я не хотел тебя обидеть. Как собака, право слово. И все-таки… Был бы здесь Сичэнь-гэ… Сичэню можно было объяснить почти все… и он почти все понимал… правильно. Его бы наверняка удалось уговорить сыграть для гуя «Расспрос». Впрочем… В мире много разных дорог, не «Расспросом» единым… Хуайсан поднялся, осторожно переместился ближе к гую — тот проводил его настороженным взглядом, но сам двигаться не спешил, — выбрал место посуше, снова опустился на землю. Глубоко вздохнул, очищая мысли и успокаивая ци. Прочистил горло. — Именем Трех светил взываю к Императору Севера и трем его генералам, Чжэнъу, Хэйша и Тяньпэну, прося их о помощи. Ответь мне, мятежный дух! Гуй поднял голову, уставился на Хуайсана. — Повинуйся и отвечай! — Отдай! — Как твое имя? — Отдай! — Назови себя! — Отда-а-ай. — Это я понял. А еще? Как тебя зовут? Ты помнишь свое имя? Как ты умер? — Отдай… — Ну конечно. — Отдай! — Ты знаешь другие слова? Гуй выпрямился и теперь смотрел на Хуайсана обиженно и раздраженно. — Н-да. Так я и думал… Ладно. Попробуем по-другому. Гуй подобрался. Хуайсан сосредоточился, выровнял ци и продолжил: — Именем духов Пяти Путей и божества Земли заклинаю тебя — говори! Как твое имя? Гуй дернулся и снова простонал: — Отдай! — Да, разумеется. Повинуйся и отвечай! — Отдай, — провыл гуй. — Нет, это я тебе не отдам. Уж прости. Не то чтобы я ценил его превыше всего на свете, как глава Цзинь, но видишь ли… как-то привык за столько лет. Извини. Может быть… Гуй покосился на него с ненавистью, протянул руки — Хуайсан шарахнулся, но тот не двинулся с места, лишь посмотрел с раздражением и обидой — и снова уставился на собственные ладони. Проклятье! Какой же ты… странный. Хуайсан подумал, снова собрал ци и попробовал еще: — Именем повелителя Восточного пика, заклинаю тебя. Повинуйся и отвечай! — Отдай, — одновременно с ним простонал гуй. Они обменялись угрюмыми взглядами. Хуайсан вздохнул. Помолчали. — Во имя белого тигра и черного сокола? Отвечай? — без особой надежды предложил Хуайсан. Гуй промолчал, только глянул выразительно. — Во имя феникса и девяти сыновей дракона? Они с отвращением посмотрели друг на друга и уставились в разные стороны. Гуй скорчился… обнял руками колени… Удивительный гуй… движется почти как живой… или он все-таки яо? Нет, не может быть, все признаки налицо… хотя демон его разберет… энергия исходила от него странная… и много, очень много ци… но было и что-то еще. Кстати, как он все-таки попадает в Юдоль, как ходит мимо талисманов? И почему не оставляет следов? Интересно, талисманы вообще на него подействуют? Хуайсан снова пожалел об отсутствии Сичэня… а лучше Вэй Усяня… Вот с кем хорошо было бы обсудить загадочную нечисть. Но Вэй-сюн был в Пристани Лотоса — охотился на змей... или речных гуев… или рыбачил, или воровал лотосы, а может, мирно спал… хотя это вряд ли… а Хуайсан сидел с гуем в забытом богами и людьми распадке, не зная, что предпринять… Только с ним такое могло случиться! Почему с ним постоянно такое происходит? Гуй шевельнулся, снова начал раскачиваться из стороны в сторону, словно от боли… Хуайсан испытал странное и противоестественное чувство, в котором с удивлением узнал жалость. Брат прав, он все-таки сходит, кажется, с ума. — Я не знаю, что делать, — сообщил Хуайсан гую, старательно игнорируя слабый, едва слышный, невнятный голосок — то ли шепот ветра в листьях, то ли назойливый комариный звон, то ли слова, неразличимые за дальностью… Гуй смотрел на него — словно все понимал, видел Хуайсана насквозь и прекрасно все знал — и о голоске, и о том, что он шепчет. Проклятье. — Ладно. Ладно. Хорошо! Дагэ меня убьет. Кажется, именно это он называет тушить огонь хворостом… но… если другого выхода все равно нет? К тому же… Хуайсан сам себе не желал признаваться, что ему — интересно. Такого он не видел никогда. И ни разу о подобном не читал. Он настороженно оглянулся по сторонам, словно кто-то кроме гуя мог его видеть. Конечно, дело рискованное… но не сидеть же здесь до утра… да и утром… брат говорил — нельзя бегать от проблем, их нужно решать… Кажется, пора наконец последовать его наставлениям. К тому же… Хань-лаоши учил — ничто не случается просто так, все в мире взаимосвязано. Если возник вопрос — подумай, возможно, ты уже знаешь ответ. Боги добры и предусмотрительны. Часто они посылают ответ на вопрос, еще не заданный тобой, важно понять это и увидеть. Что ж… кажется, боги действительно послали ему ответ. Превентивно. Кисть он, конечно, снова потерял. Глупый гуй! Волоком он его тащил, что ли? А впрочем… Разбив лодку, что жалеть о веслах… Желтая бумага, киноварь… Будем проще, мрачно подумал Хуайсан. Предки обходились гораздо меньшим. Он вздохнул, обреченно сделал привычное движение запястьем. Кинжал невесомо и уверенно лег в ладонь. Светлые знаки на черненом лезвии светились в лунном свете, как звезды. Ладно. Ладно. Тоненький голосок кричал теперь о благоразумии, но когда это Не прислушивались к голосу разума? Что ж… Если решился — делай, говорил брат. — Ненавижу заговоры на кровь… — прошептал Хуайсан, зажмурился и провел узорным лезвием по запястью. Порез с готовностью вскипел кровью, почти черной в лунном свете, Хуайсан покосился на гуя, но тот не отреагировал на запах, как раньше не отозвался на всплеск силы… Странный мертвец, очень, очень странный. Впрочем, сейчас все узнаем. Он снова мимолетно пожалел об отсутствии кисти, но ему ли смущаться подобными мелочами? К тому же, если подумать, так, наверное, даже лучше…. Скрутил поплотнее прядь волос, обмакнул в кровь и быстро нарисовал на ладони найденные в старом свитке знаки… Теперь главное — не размазать… Хуайсан подул на руку, поводил ладонью, дожидаясь, пока кровь подсохнет... или просто оттягивая время… Брат его убьет… Нельзя делать такие вещи в одиночку. Это главное правило. В этом сходились все — и Не Минцзюэ, и Сичэнь-гэ, и Хань-лаоши, и учитель Лань… и авторы трактатов… Но… не сидеть же здесь до утра... а потом — поди найди этого Хэй Шуйгуя еще раз… С другой стороны… кому он может довериться? Кто ему поможет? Такое не доверишь даже Мэн Яо. Что-то всегда приходится делать самому. Не всем так повезло, как Цзян Чэну с Вэй Усянем… Некоторые вещи никому не объяснишь. Даже брату. Особенно брату. К тому же записи утверждали, что это практически безопасно — если сделать все правильно. Он еще раз проверил знаки условия, поправил росчерк. Все должно быть хорошо… все будет хорошо. Все получится. Небрежно обмотал запястье рукавом и обернулся к гую. — Эй, иди сюда. Тот не двинулся с места и Хуайсан со вздохом поднялся, осторожно подошел сам. Гуй следил за ним бездонными черными глазами. — Не бойся. Больно не будет. Должен же я узнать… Гуй молчал, лишь смотрел подозрительно и сердито. Ладно. Решился — делай. Хуайсан вздохнул, вздернул подбородок, осторожно протянул руку и коснулся изодранного рукава гуя. Тот дернулся было, отстраняясь, но Хуайсан улыбнулся, ободряюще кивнул: — Не бойся. Все будет хорошо. Это не больно. Фыркнул было — смешно… причинить боль гую… извиняться перед мертвецом… но мысль мелькнула юркой змейкой и исчезла. Гуй застыл, только блестели влажные во тьме, неподвижные глаза из-под насупленных бровей. Хуайсан осторожно опустился на землю рядом с ним, устроился поудобнее, поморщился, глядя на покрытый пятнами подол… Трава, тина, земля… кровь… шэньи потом только выбросить… ладно, все равно. Он глубоко вздохнул, обхватил пальцами холодное серое запястье, взглянул в бездонные черные глаза — и прижал ладонь гуя к своей.* * *
Не Минцзюэ не спалось… отчего-то на душе было муторно и неспокойно. Еще с вечера в сердце поселилась смутная тревога, прогнать которую не смогли ни медитация, ни чай с лепестками лаванды и хризантем, ни долгое сидение над бумагами. Нелепое, необъяснимое, неуловимое ощущение — словно забыл что-то важное, упустил, не сделал. Глава Не редко что-то упускал, а уж о важном не забывал никогда. Да если б и захотел… В Цинхэ Не и захочешь забыть — не позволят… Напомнят. Не в силах оставаться на месте, он вышел во двор, прошелся по резиденции, поднялся на стену, постоял с караульными, глядя в безмятежную ночь… Снова прошелся по Юдоли, еще раз заглянул к Хуайсану и убедился, что тот мирно спит… Ночь была спокойной, теплой и тихой, до утра оставалось не так уж много, следовало наконец вернуться к себе и уснуть. Однако уснуть так и не удалось, и Не Минцзюэ, напрасно поворочавшись на ложе, вновь занялся бумагами. Время шло, луна лениво сползала к дальним башням, ночь плавно смещалась к рассвету, но даже налоговые списки и отчеты управляющего, действующие обычно безотказно, не помогали. Сон не шел, тревога нарастала… В конце концов Не Минцзюэ не выдержал. Почти против воли поднялся, отбросив бумаги, вышел, раздраженно распахнув двери, из павильона и снова направился к покоям брата. Он только взглянет… И с удивлением наткнулся посреди двора на Хуайсана собственной персоной — помятого, встрепанного, с ног до головы перемазанного, чем-то не то раздраженного, не то встревоженного — и тоже очень удивившегося нежданной встрече. — Хуайсан! Ты… Что ты здесь делаешь? — Дагэ... Ах ты ж… Тебе-то что не спится? — Не Минцзюэ показалось, что он ослышался. — Почему ты опять шляешься по ночам? Хуайсан! Что ты… — Я иду спать! А ты… любуйся луной. Не отвлекайся! Не Минцзюэ машинально задрал голову, взглянул на светлеющее небо. Совсем спятил! — Хуайсан, мне надоели твои выходки... Хуайсан сделал нетерпеливое движение, пытаясь обойти брата, но понял, что был неправ — Не Минцзюэ в изумлении выкатил глаза, ошалело уставившись на него, задохнулся… — Ты!.. В каком ты виде? Хуайсан запахнул шэньи, хотя что уж теперь. Вымокнув под дождем, смешно беречься росы, все нужное — ненужное! — брат уже увидел. — Где твои штаны?! Хуайсан!! Почему ты бегаешь по Юдоли полуголым? Ты… — Это долгая история. — Я хочу ее услышать! — Не уверен. — Что? В чем ты не уверен? — Не Минцзюэ начал заводиться не на шутку. В конце концов это переходит все границы! Ни днем, ни ночью покоя нет! Что вообще творится с этим мальчишкой? Безумие какое-то! Да даже безумие должно иметь свои пределы! А его дерзость! Тревога, раздражение, напряжение и страх вырвались и вскипели разом, ища выхода. — Сомневаешься в словах брата? Думаешь, я не уверен в том, что говорю? — Не уверен, что хочу тебе рассказывать — доволен? — выкрикнул Хуайсан, в свою очередь возбуждаясь. Будь здесь Мэн Яо, или Сичэнь… или будь хотя бы сам Минцзюэ не так потрясен и взволнован ночной встречей и видом брата, он бы и без Мэн Яо с Сичэнем заметил, что Хуайсан раздражен сверх меры, непривычно зол и, кажется, смущен. Но увы, боги этой ночью отвратили свои лица от Нечистой Юдоли, Мэн Яо вершил дела то ли в Ланьлине, то ли в Юньмэне, Лань Сичэнь пребывал в Облачных Глубинах, а Не Минцзюэ, измученный тревогами последних недель, стоял посреди двора, лицом к лицу с забывшим всякое уважение братом. — Я задал вопрос! Я желаю знать… — А я желаю одеться! — Именно об этом! Почему ты в таком виде? Что вообще происходит?! — Оставь, дагэ! — Оставь??? — Не помня себя, Не Минцзюэ схватил брата за плечо, тряхнул. — Отвечай! Ну! — В Юньмэне живут идиоты, непроходимые тупицы, неспособные ни сами сыграть «Расспрос», ни доверить это сделать тому, кто может! — заорал Хуайсан. — Олухи, неспособные даже толком выражать свои мысли! Хранить свои легенды! Даже просто изложить события!!! Болваны! Хуайсан рванулся, Не Минцзюэ едва успел поймать край грязного рукава. — Стоять, я не закончил! — А мне плевать! Я сыт на сегодня всем! И хочу уже в постель, ясно? Пусти меня! Хуайсан вырвал рукав из пальцев брата и унесся, сверкая из-под подола голыми ногами. В сумрачном предрассветном свете они казались ослепительно белыми. Как лотосы. Не Минцзюэ сморгнул. Хуайсан давно исчез, а Не Минцзюэ все стоял посреди двора, судорожно глотая воздух. Не то чтобы он был совсем не согласен с данной братом характеристикой, однако... В Юньмэне, как везде, жили разные люди, и уж в любом случае не следовало судить сгоряча и столь огульно. Юньмэн Цзян был лучше многих, очень многих орденов — да почти всех! — а глава Цзян — более чем достойный глава ордена... и прекрасный человек! Не говоря уж про в высшей степени возмутительный тон и манеру, которые Не Хуайсан усвоил себе при разговоре. Его вина — он, безусловно, всегда позволял брату слишком многое. Впрочем, справедливости ради, тот редко злоупотреблял его снисходительностью. Но это было уже чересчур. Ладно. Ладно. Время уже позднее... Или раннее. Брат жив и здоров… во всяком случае, цел. Остальное подождет до утра. Утром посмотрим… и если он думает, что на сей раз отделается выговором… Или надеется отболтаться… или ждет, что Не Минцзюэ спустит ему сегодняшнюю дерзость… он сильно ошибается. Не Минцзюэ тоже был по горло сыт таинственными происшествиями и нелепыми выходками и твердо намерен наконец докопаться до истины. В конце концов, он глава ордена и клана! И старший брат.* * *
— Кстати, Не-сюн. Расскажи про вашего гуя! — Вэй Усянь долил в чашки чаю и выжидающе посмотрел на Не Хуайсана. Они встретились в маленьком городке недалеко от границ Цинхэ. Вэй Усянь возвращался с ночной охоты, а Не Хуайсан, в очередной раз ускользнувший из Цинхэ по своим таинственным делам, дожидался посланных за ним адептов во главе с Мэн Яо, вернувшимся наконец под сень Нечистой Юдоли. — Про какого гуя? — раздраженно взмахнул рукавом Не Хуайсан. — Слышать больше не желаю ни про каких гуев! — Но ведь все только и говорят… — Кто говорит? Кто? Я вырежу их поганые языки! — неожиданно взъярился Не Хуайсан. — Что орден, что провинция!.. Право же, чем дальше, тем больше я готов согласиться с дагэ… Сборище бездельников и идиотов! Словно заняться нечем, знай только треплют языками, собирают на тропах, носят на дороги… — Да нет же, Не-сюн, не кипятись… — Вэй Усянь впервые видел Не Хуайсана настолько вышедшим из себя и это было… непривычно и неуютно. — Это не адепты, я слышал на рынке и в трактире… Будто у вас объявился гуй… — У нас объявился? — раздраженно переспросил Не Хуайсан. — Ну да. У вас в Цинхэ. И будто этот ваш гуй… — Наш гуй? Наш? — вскипел Не Хуайсан. — Это ваш гуй! Мы тут ни при чем! — Что ты несешь? С чего бы вдруг… — Это ваш юньмэнский гуй, ясно? — заорал Не Хуайсан. — Тот самый! — Тише, Хуайсан, успокойся! — отпрянул Вэй Усянь. — Подожди… какой еще тот самый? Тот, что?.. Который… Хэй Шуйгуй? Черный утопленник?! — Да. Ваш гуев гуй. Ваша, пропади она, старинная легенда. — Не Хуайсан раздраженно фыркнул и глотнул чая. — Ты его видел? — Видел??? — Не Хуайсан расхохотался странным, высоким и едким смехом. — Видел? Как тебя! Даже ближе! Гораздо ближе! — Как меня?.. — И не просто видел. Я с ним говорил! — Говорил? С гуем? — Вэй Усянь беспокойно огляделся. Не-сюн нынче был просто на себя не похож и вел себя очень, очень странно. Пожалуй, стоит дождаться адептов Цинхэ Не и убедиться… И тут до него дошло. — Постой… подожди… Ты… Ты же тогда… Не-сюн!!! Ты все-таки купался тогда без ку, да? Да?! — Да, и что? И что? Вэй Усянь в ужасе смотрел на Не Хуайсана, перевел взгляд ниже, скользнул по широкому узорному ремню, уставился на плотный шелк затканных ивовыми и бамбуковыми листьями одежд. Спохватился, вскинул голову. — Но как же… Ты же… надо же что-то… надо кому-то сказать … ты же… он же… если это правда… если на самом деле… он же теперь… надо кого-то позвать… Рассказать кому-то… Как же теперь?.. — Вэй Усянь испуганно схватил Не Хуайсана за руку, дернулся, словно собираясь то ли бежать куда-то, то ли обнажить меч и заслонить его своим телом. Не Хуайсан почувствовал себя почти отомщенным. — Да никак! Все в порядке. — Ты с ума сошел! Нужно устроить облаву. Он же… — Да все хорошо. Успокойся! Все уже кончилось. — Кончилось? — Он… упокоился. Ну, я надеюсь. — Ты его убил? — Брови Вэй Усяня взлетели, глаза распахнулись в изумлении. — Не совсем. — А что тогда? — Я же сказал — упокоил. — Но… это же… Хэй Шуйгуй! Черный утопленник! Он же… — Утопленник, и что? Не такой он и страшный. Если серьезно. И даже не очень черный… только глаза. — Не Хуайсан неловко повел плечами. — Но он же… ведь… самое дорогое… что делает мужчиной… он же… — Отрывает нефритовые жезлы мужчинам и топит женщин? Да плевать он хотел на все жезлы мира — нефритовые, яшмовые и все остальные. — Что ты такое говоришь? — Я точно знаю. — Но ведь он же… ходил… требовал отдать… это-то многие… Ну, рассказывали… — Да мало ли глупостей рассказывают. Особенно, прости, у вас в Юньмэне. — Да, но… Но ведь… и трупы потом… если это правда... ведь... страшно подумать... Не-сюн! Как же… — Да ничего страшного. Абсолютно. Все вообще не так. — Нужно рассказать главе Не!.. Или дяде Цзяну… Подожди. Что — не так? Это не Черный утопленник? — Утопленник. Черный. — Тогда что не так? — Он приходил не за этим. — Как не за этим? Ведь легенда! Ты хочешь сказать — это все неправда? Выдумки? — Да нет, не все. Ссора была… как не быть… обида… и неудовлетворенное желание. Иначе бы он не являлся. — Вот видишь! Любовь, вероломный брат и жених… Убийство… Невинная дева! Не Хуайсан снова непонятно и как-то очень обидно рассмеялся. — Какая дева? Какие женихи? Какая, к гуям, любовь? — Трагическая… роковая страсть… — Страсть! Вы в своем Юньмэне совсем помешались на весенних и прочих историях! — Не Хуайсан! Это серьезно! Ты должен… — Это ребенок! Ребенок!!! Ему 12 лет! Он даже второе имя еще получить не успел! И умер от лихорадки! Идиоты… — Но он же мстил… требовал отдать… самое дорогое… то, что делает… — Мужчиной? Мужчиной?! — ядовито засмеялся Не Хуайсан. — Ну да. Он же говорил — отдай… — Что «отдай»? Что? Кто-то хоть раз потрудился послушать, чего он просил? — Ну…это и так все знают… — Все… Что? Что знают? — Что ему нужно… — Янский стержень? — с ехидной гримасой предположил Не Хуайсан. — Как же, наслышан. — Но он же… ведь он говорил — отдай… — Ку! Штаны он свои требовал! Отдай мои ку! Штанишки!!! Отдай мои штанишки! У этих юных болванов приняты были идиотские шутки. Совсем как у вас! Его скудоумные приятели подстерегли его, когда он купался, и украли одежду. Потом, правда, вернули — все, кроме штанов. Потеряли, пока тащили. А штаны были новые, только что купленные, нарядные. Подарок матушки. Все! Все!!! А потом он подхватил лихорадку, в тот год многие болели, и умер. Вот и вся история… А вы умудрились раздуть из нее легенду! Бродячую, мать вашу. Свирепый мстительный дух, охотящийся за нефритовыми жезлами. Мифологи. Сочинители! Поэты!! Ненавижу!!! Не Хуайсан грохнул кулаком по столу — совсем как глава Не, тяжелые трактирные чашки подскочили с глухим стуком. — А ты… откуда ты… Не-сюн… Ты уверен? — Да уж уверен. Не сомневайся. — Откуда? — Не вы одни владеете тайными техниками... — Не Хуайсан усмехнулся и от этой сумрачной, не похожей на него усмешки и странного тона Вэй Усянь вдруг покрылся мурашками и почему-то не только сразу ему поверил, но и расхотел расспрашивать дальше. — …И ты его упокоил? — Да. — Насовсем? — Надеюсь. Да нет. Уверен. Насовсем. Вэй Усянь ошеломленно смотрел на Не Хуайсана. Он ему верил. С таким лицом, с такими глазами… Таким голосом не лгут. Да и не стал бы Не Хуайсан лгать в подобном. Ну надо же… — Не-сюн… ты… — Что? — Нет... ничего… Ничего. Вэй Усянь поспешно наполнил чашки, отпил глоток. Поднял глаза на задумчиво катающего в пальцах чашку Не Хуайсана. И, поколебавшись, все же спросил: — Хуайсан… ты ведь… — Что? — Ты ведь… все равно приедешь в Юньмэн, правда? Приедешь? Не Хуайсан смотрел на него — молча, прищурясь, с непонятным выражением на лице. Потом вздохнул, поднес чашку к губам, но пить не стал, опустил на стол. — Приеду. Куда ж я денусь… — На ночную охоту? Осенью? — Разумеется. Осень — самое подходящее время. — Для ночной охоты? — И для охоты тоже. Надо будет… ладно, неважно… — Не Хуайсан поднялся, небрежно бросил на стол пару серебряных слитков. — Пойдем, Вэй-сюн. Купим танхулу и чжимацю. Здесь за углом в лавочке отменные сласти, ты непременно должен попробовать.* * *
Осень — хорошее время… Глава Цзян не мог выбрать лучшего. Даже Вэй Усяню, даже Мэн Яо, даже брату, никому в мире Хуайсан не собирался рассказывать, что намерен найти старый храм в маленькой глухой деревушке и сжечь там несколько пригоршней ритуальных денег. Просто чтобы показать — все хорошо. Он не сердится. Он рад, что мятежный дух наконец-то обрел покой. Пусть его дорога будет легкой, а перерождение — скорым. Право же, малыш заслужил. И если для этого нужна еще пара-другая ку — он сожжет и их. У каждого в этом мире должны быть штаны. Даже несколько.Fin
______________________ Notes: Автор счел себя обязанным сопроводить текст некоторыми пояснениями – ради читателей, не столь погрязших в предмете, а также во имя лучшего понимания истории в целом и в рамках борьбы с мировой энтропией. Автор искренне, глубоко и от души восхищается китайской – и особенно древнекитайской – ономастикой и возможностями, кои она предоставляет неленивому автору и читателю, и использует их с искренним восторгом и детской радостью. Так что выбор конкретных имен и обращений в тексте в каждом конкретном случае обдуман, выстрадан и с точки зрения автора оправдан, даже если и нарушает некоторые общепринятые правила. Автор будет безумно рад, если читатели это считают и оценят. Нечисть в Древнем Китае делится – весьма, впрочем, грубо и условно – на четыре категории (собственно, их названия и составляют само слово «нечисть» – великий и могучий китайский язык, да): яо, мо, гуай и гуй (妖魔鬼怪). Как водится, все не так просто и эти категории могут – и постоянно это делают! – плавно и ненапряжно перетекать друг в друга, затрудняя классификацию и осложняя жизнь заклинателей, авторов и адептов матчасти. Про мо (魔 mó) мы говорить не будем – это разнообразные демоны, соблазняющие слабых духом, в нашей истории они не упоминаются. Что же до остальных... Яо (妖 yāo) – злые духи, оборотни, коварные, но соблазнительные. Могут быть как плохими, так и не очень. Или даже хорошими. Да, знаменитые хули-цзины – это яо. Причем яо – не обязательно животные, яо при определенных условиях вполне могут стать растения, предметы и т.д. Дух в Китае поистине витает где угодно и обитает в чем захочет, одушевляя все. Гуай (怪 guài) – очень широкое понятие, это вообще все сверхъестественное, волшебное, таинственное и непонятное. Не знаешь точно чего это такое явилось в ночи – говори гуай, не ошибешься. Гуй (鬼 guǐ) – призрак, привидение, дух, мертвец… Бывает разных видов. Призрачный генерал, который Вэнь Нин, – он как раз Генерал гуев. Главная их особенность – теоретически все они когда-то были людьми, а после смерти от бедствий и страданий, их постигших – или просто от общей вредности характера, – превратились в гуев и преследуют живых. Бывают, как вы понимаете, сильно разные. Шуйгуй (水鬼 shuǐguǐ) – дух из воды, в сложившейся в русском фандоме традиции – речной/озерный/водный гуй, дух утопленника/утопленницы, тело которого не было найдено и захоронено по правилам. Но, опять же, всегда есть варианты. Да, это на них так драматично охотятся в каноне Лань Сичэнь с компанией. Дяосюэгуй (吊靴鬼 diào xuē guǐ), «дух, висящий на сапогах», которого упоминает Цзян Чэн, – дух, подстерегающий одиноких путников на дорогах, бесшумно подкрадывающийся к ним и играющий с ними шутки разной степени зловредности.