veritas

— Господин Данковский. Расскажите, как на самом деле умер Александр Блок? Он прикурил от зажигалки и нехотя поднял глаза на дознавателя. В допросной камере резко стало нечем дышать, грудь сдавило невидимыми тисками, но Данковский был абсолютно уверен — там уже нечему болеть. Чувство утраты он мастерски и хладнокровно задушил ещё на Горхоне, когда всё полетело прямиком в ад. И Город. И карантин. И его великая миссия. — Разве судебно-медицинского отчёта было недостаточно? — спросил Даниил и попытался искренне улыбнуться. Тщетно. Скользкие щупальца прошлого любовно оплели шею и стиснули в удушающем захвате. Он затянулся до боли в лёгких и медленно выдохнул, на восковом лице дознавателя заметив вспыхнувшую гримасу заинтересованности. Стервятник. Данковский стряхнул пепел под ноги и поджал губы. Его стремительно засасывала бездна, в которую он низвергнул себя сразу после прибытия с Горхона два года назад. Он нехотя прикоснулся к вязкому полумраку неприятных воспоминаний и мрачно ухмыльнулся, когда услышал: — Ну, вы же понимаете, что в военное время любые отчёты следует пропускать через призму сомнения. Седой дознаватель записал что-то в блокноте. Данковский докурил в две затяжки и небрежно потушил бычок об ботинок. — А что вы хотите узнать? — Правду. Безымянный инквизитор сплёл пальцы и проникновенно заглянул в его резко побледневшее лицо. Данковского бесило внимание, и заданные вопросы осели на корне языка горечью. Да. Он прекрасно помнил, как погиб генерал Блок. Но зачем ворошить оставшуюся от феникса горстку пепла, если чуда не произошло? — Какой толк от того, что я расскажу правду? — хрипло отозвался Данковский и покачал головой. — Наказывать некого. Показательно судить — тоже. Я просто выскажу предположение, от которого ни вам, ни мне не будет никакой пользы. Он встретил стальной взгляд дознавателя и нахмурился — комиссар не дрогнул. — Господин Данковский, есть такая вещь, как репутация. Мы восстановим доброе имя генерала Блока. Вы восстановите свою честь врача и уважаемого учёного. — Танатику мне это не вернёт. «И Сашу тоже.» У следствия было целых четыре версии того, что произошло той страшной ночью во время карантина в Городе-на-Горхоне. Одни говорили — Блока пристрелила Лара Равель, да только не было её в тот момент на месте преступления, Бурах отвадил от беды. Вторые наперебой кричали, что генерал повесился на медицинских жгутах, отчего Даниил неизменно смеялся, со знанием дела отвечая, что такой жгутик не способен выдержать вес взрослого мужчины Но он сам видел алую полосу, росчерком ярким по бледной коже, жутко, неправильно, больно, нечем дышать. Целовал ведь когда-то эту шею в исступлении, а теперь… Смерть ласкает убитого. Или это ему привиделось? Слёзы заблестели в уголках глаз — Данковский небрежно их стёр и закурил ещё. В серой безликой комнате, сидя напротив серого безликого человека, Даниил закинул ногу на ногу и тяжело вздохнул. Третья версия была прозаичнее прочих. Песчанка забрала Блока, не иначе, говорили лоялисты. Мол, и кожа у него была, как пергамент, сухая, то тут то там проступали сеточки сосудов. Да, признаки были. Но Даниил работал с Песчанкой и знал, как она убивает. Не настолько хладнокровно. Чума любила своих жертв. Целовала в уста. Дарила бессмертие в твириновых снах. Или же ему просто хотелось в последний раз любовно коснуться руки, поверить в утопию, в бога, в чёрта, лишь бы лежащий на полу человек посмотрел на него, улыбнулся, сказал, что всё в порядке, всё по плану, никто больше не пострадает, пожалуйста. Данковский прижал пальцы к впадинке на запястье, прощупывая пульс. Он был пугающе спокоен. Четвёртая версия — полуправда. Блок был убит во имя высшей цели. Или же нет? — Давайте по порядку, господин Данковский, — склонил голову дознаватель. — В сентябре вам пришло письмо от некоего Исидора Бураха. Ныне покойного, верно? Всплыл на задворках памяти заваленный чумными тряпками подвал. Сашу точно держали в плену (на запястьях следы от верёвки, вязали туго, чтобы не вырвался). Лонгин, стервятник, вился вокруг и заливал что-то про святость народного героя, про гордость. Про легенды, которые он, подобно пауку, будет ткать из получившейся реальности — генерал погиб на Горхоне! Слава! Даниил с дрожью выдохнул дым и кивнул. — Верно. — Вы отправились в Город на первом же поезде. Карантин — ваша инициатива? Дознаватель склонил голову. Данковский закатил глаза и раздражённо поморщился, пальцами чиркнув по лбу. — По поводу Горхона меня допрашивали уже трижды. Может, хватит? Мой визит к делу не относится. Старик сощурился и неприятно причмокнул сухими губами. В дверях материализовался молчаливый помощник комиссара — высокий, жёсткий весь, как из оникса выточенный. Он наблюдал за Даниилом, как сова-сипуха, очень пристально. — Конечно. Не относится, — дознаватель снова что-то записал. — Когда прибыла армия, вы сложили полномочия? Когда прибыла Армия, Данковский думал только о том, как защитить то немногое, что осталось от его надежд. Потом в избитую формулу вклинилась погрешность. Просто ошибка в расчётах. Любви нет. Они с Александром никогда не встречались в прошлом. Фикция. Даниил потянулся к стакану с водой и сделал жадный глоток. Так легче. — Я раньше их сдал Инквизитору. Потом уже в дело вступила Армия. — На какой день пропал генерал? Даниил болезненно поморщился. На следующий после приезда. Они успели проститься. Саша взял его руку в свою, прижался губами к пальцам, к запястью, к коже перчаток. Он умолял дожить до конца эпидемии, умолял уехать с ним. Многое вспоминалось, ещё больше прощалось, так просто, так нелепо, так прозаично, как дыра в виске и навечно застывший испуг в остекленевших голубых глазах. — На следующий. Его обязанности перенял капитан Лонгин. Дознаватель кивнул. Этого человека тоже нет в живых. Вся семнадцатая дивизия в одночасье была выжжена Песчанкой. Даниил смотрел на бычки в пепельнице и представлял, как вышеназванный капитан бросает генерала на пол в заражённом чумой доме. Как бьёт его изо всех сил в живот, как шепчет в припадке отчаянного фанатизма: «Вы станете мучеником. Я сделал всё правильно! История запомнит вас героем, а не негодяем, что по приказу Властей уничтожил целый город.» Именно эти слова Данковский услышал от капитана Лонгина, когда тот уродливо умирал от Песочной Язвы на скрипучей койке в тюремной камере. Города больше нет. И могилы тоже не найти. Зато Даниил держал жетон генерала во внутреннем кармане пальто. Опасно, безрассудно, глупо. Но только так он мог сохранить от Блока хоть что-то. Помимо простого человеческого чувства. Мимолётного поцелуя на прощание. Обещания, что они снова встретятся в Столице под сенью яблонь в Сокольническом парке, на набережной под городскими часами, в пустой квартире, пропахшей кофе и табаком. — Вам известно, где в этот момент находился капитан Лонгин? Александр Блок утверждал, что это был самый надёжный человек в штабе. Данковский посмотрел на дознавателя и ехидно рассмеялся. В горле стояла табачная горечь, он сглотнул её и покачал головой. — Верный пёс всегда был со своим генералом. Как привязанный, — губы тронула улыбка. — Догадайтесь сами. — То есть, вы утверждаете, что Лонгин был причастен к убийству? Да. Даниил прикрыл глаза. В ту ночь маски репетировали новую пантомиму. Два трагика разыгрывали на сцене миниатюру о двух солдатах. Ожесточённый спор о мире и войне стремительно перерос в драку. Одна чёрная фигура в белой маске схватила за шею вторую, ударила под рёбра и опрокинула на дощатый пол. Несмотря на протесты, на ругань, на просьбу образумиться, жертву подтащили к импровизированному эшафоту и накинули на худую шею петлю. Ту самую, связанную из медицинских жгутов. «Глупости какие. Разве может такая выдержать вес взрослого мужчины?» — спросил Данковский у актёров. Они призадумались, переглянулись. Идея пришла сама собой, она витала в воздухе, как чумной пепел, прилипала к коже, как красная сажа к стенам домов. Трагики принесли стул. Один сцепил руки за спиной, сел и опустил голову. Второй достал из-за пазухи револьвер. Выстрел. Пуля в висок. Тишина. Актёр завалился набок, рухнул со стула и затих. У трагиков на удивление хорошо получалось играть в смерть. «Скажите всем, Бакалавр, что это было самоубийство.» — Я ничего не могу утверждать. Я осмотрел тело генерала. Всё. — И каким же было ваше медицинское заключение? Данковский щёлкнул крышечкой зажигалки и поджал губы. К телу его привела Самозванка. Там уже были солдаты, лояльные к командованию, некоторые оплакивали командира молча, некоторые — навзрыд. Александр лежал на полу с зажатым в руке револьвером и невидящими глазами смотрел в пустоту. Как умер генерал Пепел? Как трус. Не герой. Впоследствии лоялисты начнут говорить, что это была Песчанка: генерал просто не захотел покидать бренный мир в мучениях. Мятежники поставят на самопожертвование, попробуют дискредитировать Власть. Горожане на Горхоне расскажут сказку про медицинские жгуты. Лара Равель покачает головой — она действительно жаждала мести, но в Управе её ожидали только сбитые с толку ни в чём не повинные солдаты. Отсюда и получилось так, что правды никто не узнал. Данковский помог Блока похоронить. Забрал жетон, надёжно спрятанный в кармане, осмотрел оставшиеся следы от верёвки на запястьях, подозрительные пятна на шее (словно от чужой руки). В груди пульсировала пугающая пустотность, будто пауза между биениями сердца растянулась на долгие-долгие часы. Любил ли он Сашу? Не генерала, не народного героя, не легенду, а просто Сашу, который однажды помог ему выжить среди столичных стервятников и научных ревнивцев. Да. Хотел бы он, чтобы история генерала Пепла вновь прогремела на всю Столицу и превратилась в миф о Полководце, святой целью которого был мир и ничего кроме мира? Да. Даниил потёр переносицу, сглотнул непрошенные слёзы и кивнул седому дознавателю. — Александр Блок был убит капитаном Лонгином во время бунта на Горхоне. Я утверждаю это с чистой совестью, но увы, у меня нет никаких доказательств. Город пал под гнетом Песочной Язвы. Солдаты генерала не смогут подтвердить мои слова. Почему я не сказал об этом раньше? — Данковский щёлкнул зажигалкой. — А разве был в этом хоть какой-нибудь смысл? Взгляд обжёг глаза собеседника, хлестнув по лицу неприкрытой ненавистью. — Всё равно будут существовать иные версии его смерти. У каждого человека своя правда. Или я ошибаюсь? Даниил вытащил из портсигара последнюю сигарету и прикурил. Пальцы нащупали прохладную капсулу армейского жетона в кармане, и сердце привычно заныло от фантомной боли. Герман Орф захлопнул блокнот, кивнул стоящему в дверях ассистенту и медленно поднялся из-за стола. — Вы свободны. Даниил Данковский иронично усмехнулся.