Останься со мной

      — Останься со мной сегодня. Всего лишь один раз, пожалуйста… Последнее слово она тянет особенно жалобно. Вцепившись в мой рукав, словно мёртвец, навсегда замерший с сжатыми кулаками в попытке ухватиться за последнюю ниточку жизни.       — Я вернусь вечером. Не скучай. Я растягиваю уголки губ, выдавливая улыбку. Улыбку, которая уже давно не такая искренняя, как раньше. Я мягко выдёргиваю руку из её холодных пальцев, от которых мурашки по коже. Эти холодные пальцы хватают воздух и снова несмело тянутся ко мне. В этих карих глазах — отчаяние и мольба. Остатки надежды, догорающие на их дне, предупреждают меня своими молчаливыми криками. Но я их не вижу. Я их не слышу. Я пытаюсь поскорее сбежать. Сбежать из этой квартиры, в которой стало скучно. Сбежать куда угодно. Сбежать от неё. От самого себя, который стал таким обычным. От себя, который привык к счастью. От себя, который слишком слеп.       — Разве так необходимо идти сегодня? Я прошу тебя в первый раз. Пожалуйста, останься со мной. Я не смогу пережить сегодняшний день одна.       — Не говори глупостей, — немного раздражённо, но с прежней улыбкой, говорю я и освобождаю руку. — Я пораньше сегодня вернусь, хорошо?       — Уголки твоих губ трясутся от натянутой улыбки, — шепчет она, опуская взгляд в пол, но я предпочитаю не слышать этого.       Хлопок входной двери и тишина на площадке. Лишь мой облегчённый выдох и голос, не выходящий из головы. «Не уходи». Я делаю шаг за шагом, отдаляясь от дома. Этот взгляд до сих пор сидит между лопаток и я раздражённо передёргиваю плечами, садясь в машину. А перед глазами одинокий силуэт в коридоре пустой квартиры. И я никогда не прощу себя за то, что оставил её тогда, когда она так отчаянно просила меня остаться.       — Чонгук, прошла уже неделя. Ты сказал, что хочешь побыть один, но… — Намджун глубоко вздыхает, он осторожен с каждым словом. — Я считаю, что тебе лучше поделиться всем с нами. Ты ведь знаешь, мы твои хёны и всегда выслушаем. Тэхен всё рассказал. Никто не винит тебя, поэтому, пожалуйста, хватит тонуть в этой боли в одиночестве. Перезвони мне. Обеспокоенный голос прерывается до одури противным сигналом автоответчика.       Надо бы перезвонить. Я исчез после похорон, лишь произнёся одну глупую фразу. «Хочу побыть один». Короткий смешок вырывается из груди, когда я прокручиваю эту фразу в голове. До одури смешно. Я начинаю смеяться в голос. Полная противоположность тому, что я слышал в последний раз. Боль накрывает с новой силой. Но я уже не рыдаю в голос, как всё это время. Уже нет сил. И слёзы высохли. Осталась только изматывающая пустота в груди.       Я сижу на полу у дивана и не могу встать. Словно я вечность сидел на одном месте: тело задеревенело и не желало двигаться. Мне хотелось остаться здесь навсегда. Раствориться. Вокруг полный бардак. Воспоминания просыпаются и с каждым днём становятся лишь ярче. Она бы тяжело вздохнула и взволнованно обвела комнату взглядом, остановив его на мне. Она бы обязательно сказала, что бардак в доме означает полный хаос в голове. Она часто так говорила. Она бы улыбнулась и крепко обняла. Я бы вспомнил, как она рассказывала о том времени, когда не могла ничего сделать из-за постоянной слабости и хаос в её голове отражался снаружи. А я обниму её крепче, чтобы она даже думать забыла о той боли. Так почему я позволил этому повториться? Почему я позволил этой боли захватить её снова?       Громкий выдох вырывается из моей груди. Сил встать по-прежнему нет. Я тянусь к пульту и жму на кнопку, включая телевизор. Первый попавшийся канал. И я даже не представляю какой сегодня день недели. Почему именно сейчас? Из всех дней — именно воскресенье. Из всего выбора каналов я включаю именно этот. «Running man». Новый выпуск. Шоу, которое она так любила. Люди, которых обожала и восхищалась ими. Она каждый раз так искренне смеялась и переживала за них. Ругала, боялась, плакала вместе с ними. Так интересно. Но она любила это шоу. Пересматривала старые эпизоды. Ждала каждое воскресенье с нетерпением. И этот выпуск она уже не увидит. Она переживала, насколько болезненным будет чувство пустоты, когда шоу исчезнет. Но она единственная, кто исчез, оставив пустоту после себя во мне.       — У на сегодня будет гонка парочек? — восклицает Ян Сечан, удивлённо рассматривая разноцветные коробки. Всё вокруг смеются над костюмом ХаХа. Улыбающиеся лица. Они мне противны, потому что тогда две недели назад они не знали ещё, что произойдёт. Мне противен я, который лишь кивнул на прощание, отпуская на съёмку. Интересно, а она знала об этом, так ярко улыбаясь на камеру?       — Неужели ты снова с нами? Приятно снова видеть тебя в четвёртый раз здесь, — удивляется Ю Джесок, поправляя очки и готовясь пошутить на ней, которая хороша в реакциях и ответах и потому часто становится жертвой шуток.       — Я пытаюсь попасть в основной запас, оппа, — хитро улыбается она, пожимая плечами. И в очередной раз все поражены её улыбкой. Нет, улыбалась она всегда. Что бы не произошло, её улыбка освещала всё вокруг. Но она всегда была искренней. Именно это в ней привлекало людей.       — Я чувствую себя лишним. Вы настолько все близки, — смеётся второй гость, прерывая весёлую перепалку с её участием. Весёлый смех, пусть и с экрана телевизора, ненадолго возвращает жизнь в эту огромную и холодную в своей пустоте квартиру. Я позволяю ему убивать и успокаивать меня одновременно.       Это милое жужжание из динамиков отзываются эхом, упругим мячиком звука отпрыгивая от стен комнаты. И что-то в этом милом жужжание даёт мне сил мне встать. Журчание воды идеально вписывается в мелодию её смеха и весёлых криков азарта. Каждый глоток даётся пересохшему и сорванному горлу с трудом. Но я пью, пока не становится тошно. Тошно от чувства переполненного желудка. Тошно от саднящей боли в глотке. Тошно от её счастливого лица. Тошно от самого себя, когда замечаю измученное отражение в зеркале. Стал похож на старого пьянчугу. Спутанные волосы. Почти двухнедельная щетина. Мятая толстовка, которую дарила она и которую я не снимаю с тех пор, как вернулся в пустую квартиру. Синяки под глазами. И до одури уставший и безжизненный взгляд. Как давно ты стал таким? Две недели как? А сколько лет она видела это отражение, стоя напротив этого беспощадного в своей правде и своей лжи зеркала? Каково это каждый день видеть свою нежелающую жить копию? Как это, когда человек, которому ты доверял и любил так, как невозможно любить никого, в один миг оказывается по ту сторону стены холодности и отчуждения от тебя? Каково это, ярко улыбаться, даже когда весь мир рушится на части? То, от чего я старательно уворачивался столько времени, теперь взрывается в голове неразрешимыми вопросами. Которые навсегда останутся без ответа. Потому что мёртвые не говорят.       — Да мне честно всё равно, что она скажет, — он одним залпом опустошает стакан с виски. И отворачивается, чтобы не видеть разочарованного и злого взгляда.       — Так нельзя, Чон Чонгук. Она больна, ты не понимаешь этого? — Тэхён всё не успокаивается. Он просто не может этого сделать. Не может выкинуть из головы пустые безжизненные глаза. — Разве ты не чувствуешь? Словно она исчезает?       — Хён, это всё ваши литературные штучки, фразы и предчувствия. Терпеть всё это не могу, — он тянется за новой порцией и в презрении трясёт головой. — Она боится боли. Она никогда не сможет покончить с собой. Она сама это говорила.       — Когда? — Тэхён забирает стакан и опускает его на барную стойку так резко, что вся его ладонь оказывается залита виски. — Год назад? Но за этот год всё изменилось, понимаешь? Меня пугает её взгляд. Она не может его контролировать, как делала это раньше. А значит не может контролировать свои мысли. Ей легче перетерпеть физическую боль, чем всё это. А ты добиваешь её медленно и мучительно.       — Хён, я не люблю её, — признается Чонгук, словно кричит в пустоту. Но его вымученный крик достигает ушей Тэхёна раньше, чем он успевает осознать сказанное. Стул с грохотом летит в сторону, привлекая внимание поздних посетителей. Они с интересом наблюдают за двумя молодыми парнями, наслаждаясь напряжением, что разряжало воздух вокруг. Чонгук даже не удивлён, но по-прежнему отводит взгляд от разъярённого друга и не пытается вырваться из его цепкой хватки. Едкий запах алкоголя. Тэхён ещё крепче перехватывает ворот дорогой рубашки, и что-то скрипит под его пальцами.       — Ты не понимаешь, что говоришь. Почему ты обманываешь себя? Ты можешь её потерять, идиот.       — Станет очередной бывшей, — согласно кивает Чонгук, не контролируя то, что давно сидело в его голове. — Она не станет бывшей, придурок. Она просто исчезнет. И эти слова слабым эхом раздаются внутри помутневшего сознания, но не так громко, чтобы перевесить звон в ушах. Потерять. Смешно. Потерять можно пульт от телевизора, носки, телефон. Потерять можно силу, уверенность в себе. Но как можно потерять человека? Я всегда задавался эти вопросом. Расстаться, бросить, развестись, поссориться, но не потерять. Он думал, что если он «потеряет» кого-то, то этот кто-то ему и не был нужен. Потерять — это утратить нечто важное или что-то, что необходимо в твоей жизни. Но это определение подходит идеально. Я потерял. Потерял то, что считал ненужным и думал, что был готов потерять. Только вот это нельзя заменить, как легко заменяешь потерянные вещи новыми. Каков же предел человеческой глупости? В моём случае — таков, что пришлось заплатить непомерно высокую цену.       Я медленно вбираю воздух в лёгкие и вспоминаю её лицо. Под веками всегда её образ, поэтому я практически не сплю ночами. Лучше сверлить глазами потолок, чем вновь видеть её лучистые глаза и тающий, тягучий молочный шоколад. Её аккуратные и невероятно красивые губы, раскрасневшиеся от её привычки кусать их. Она всегда считала губы своей самой привлекательной чертой. Но я знаю, что в ней прекрасно всё. Её вздёрнутый кончик носа и игривый взгляд. Вспоминать все эти детали легко, словно она сидит напротив меня, но слишком тяжело. Но ещё хуже видеть и понимать только сейчас, как её глаза теряли свой цвет, улыбка становилась напряжённой, а взгляд стал уставшим и безжизненным.       — У тебя что-то случилось? — осторожно спрашивает она, аккуратно касаясь моего плеча и заглядывая в глаза. Её обеспокоенный и одновременно успокаивающий взгляд. И мне стало безмерно тепло до выступающих на глазах слёз. Кажется, это то, почему я полюбил её. Тот момент, когда я понял, что моя мимолётная влюблённость превратилась в нечто большее, она смотрела на меня также. Я позвонил ей и попросил придти, когда пустота поглощала меня, а она пришла. И когда я ответил, что всё хорошо, она молча обняла меня. Мы вместе готовили пиццу, смотрели комедии и смеялись до слёз, а я снова чувствовал себя живым, пока нас разыскивала толпа людей.       Но я не помню момента, когда охладел к ней. По крайней мере, я так считал. Я думал, что принял за любовь благодарность за поддержку в минуту слабости. Это было не так. Лишь сейчас мне открывается то, насколько я на самом деле любил её. Даже когда мои чувства «остыли», я продолжал оберегать её от проблем, защищал и берёг её, но не смог уберечь её от самого себя.       Голод берёт надо мной верх, и я открываю холодильник. Каждый день словно впервые. От характерного щелчка дверцы сердце неприятно подпрыгивает в груди и ухает вниз. Полупустые коробки с панчханами. Каждый раз, когда я смотрю на аккуратный почерк на наклеенных на них стикерах, в горле образуется комок. И воспоминания о том дне возвращаются и ранят ещё больнее.       Она тщательно подготовилась. Когда дверь за мной закрылась и её последняя надежда на спасение растворилась в моём равнодушии, она уже не плакала. Она хладнокровно приготовила ужин, сварила рис, самостоятельно сделала панчханы, подписав контейнеры и убрав их в холодильник, закупила продукты и коробку бананового молока, даже испекла пирог, который я в истерике выбросил. Убралась в квартире, расставила книги в алфавитном порядке и сожгла чёртов угольный брикет на той же плитке, где недавно кипело кимчхичиге.       Я с силой хлопаю дверью, и зажмуриваюсь, пытаясь восстановить дыхание. Стук сердца раздаётся эхом в голове. Я задыхаюсь. Картинки погребают меня под своей болезненной яркостью и убийственной реалистичностью.       Электрическая мелодия замка непонятной тяжестью отдаётся внутри. Я принимаю это за нежелание находиться здесь и видеть надоевшее мне лицо. Именно поэтому я вернулся лишь в одиннадцать, хоть и обещал придти раньше. Но мои обещания уже давно ничего не стоят. Я проворачиваю ручку и вхожу в темноту квартиры. Клубы чёрного дыма, остающегося на коже угольной пылью, окутывают меня, едва я ступаю на порог. Кашель вырывается из груди, и я невольно вдыхаю ещё глубже, ощущая переплетённые ароматы тревоги, отчаяния и чего-то горелого. Я не думаю ни о чём, кроме как о ней. В голове всплывают многочисленные новостные сюжеты про угольные брикеты. Я срываюсь с места. Запинаюсь о стоящую у порога обувь, поднимаюсь, едва чувствуя боль в колене и бегу в зал. В бледном свете луны я вижу распростертое на диване тело. Её тело. А дальше всё, как в тумане.       — Ты меня слышишь? Что это за дым? Эй, просыпайся! — Сначала я легонько касаюсь её плеча, беру за руку, крепко сжимая в ладони, но она не сжимает мою ладонь в ответ, как делала даже во сне. Я приподнимаю её и трясу за плечи. Её голова безвольно упала на грудь. Я в панике обнимаю её, кричу, прошу ответить, очнуться. В голове помутилось из-за удушающего запаха угля, и я хватаю её на руки, выбегая на улицу. Навстречу бежит Тэхен с забытым мною бумажником. Эмоции на его лице подобны радуге. Непонимание, беспокойство, страх, паника. Он хотел, чтобы всё это лишь оказалось пьяной фантазией. Но реальностью медленно убивала его, когда он диктовал адрес скорой. Интересно, если его лицо было таким, то каким было моё собственное. Я чувствовал лишь солёный привкус слёз и крик, который вырывался из глотки, подобно вою раненного зверя. Её безвольное тело послушно лежало в моих руках. Так же послушно она принимала моё равнодушие и разочарование в последнее время. Она уже не боролась. Она лишь обнимала меня даже, когда я причинял ей боль, даже когда прямо говорил, что она мне больше не нужна. Я говорил ей это сотни раз, но не позволял ей уйти. Я говорил, что не люблю, но боялся отпустить. Находил её везде и возвращал обратно, каждый раз даря в два раза больше боли. Я отчаянно желал почувствовать её дыхание на ладони. Но даже осенний ветер стих, словно вторя ей. Хотел услышать биение сердца, но в её грудной клетке царила гробовая тишина.       Мои более-менее осознанные воспоминания кончаются здесь. Скорая, констатация смерти, полиция, дача показаний, закрытое дело в связи с самоубийством, подготовка к похоронам, похороны, сочувствующие взгляды, слёзы, рыдания, полные боли глаза её матери, мольбы вернуться её семьи и немой вопрос. Почему она так поступила? Почему ты, единственный, кто обо всём знал, не помог ей, не смог её удержать? Но никто не винил меня. Единственный кто повесил на меня неподъёмное чувство вины — я сам.       Первым отчётливым воспоминанием было то, как я вернулся в квартиру, попросив оставить меня одного всех, кто пытался поддержать меня. Но смысла в этой поддержке нет. Я должен справиться с этим сам, как заставил её справляться со своими демонами в одиночестве. От висящей в воздухе жалости становится лишь тошно. Поэтому я сбегаю туда, куда меня просили не возвращаться. Моя мать больше не может даже ступит на порог этой квартиры. Она слишком любила её. Наверное, даже больше, чем меня, собственного сына. Но для неё ещё хуже представлять, насколько страдаю я. Но никто, коме меня, не знал, как страдала она.       Каждый твердит мне, что я должен позволить себе жить. Позволить себе дышать, даже когда её улыбающийся образ сводит с ума.       — Я уверен, она хотела бы, чтобы ты жил счастливо и радовался каждому мгновению, как когда-то она с тобой, — произносит Намджун, который из последних сил держится. Он подавлен, но понимание, что его младший на грани, придаёт ему сил говорить и бороться за него. Он не смог спасти одного дорого ему человека, но обязан уберечь другого.       Я едва могу дышать среди этой боли, которая затягивает меня в свой водоворот. Я слишком слаб, чтобы принять это, но достаточно силён, чтобы жить с этой болью, которая никогда не покинет меня. Я никогда не забуду её. Не забуду, как любил её, как обесценил свою любовь и как люблю её сейчас. Я знаю, что не смогу любить кого-то больше, чем её. Я знаю, что это может быть заблуждением, и она всегда говорила об этом. Я знаю, что буду жить и жить счастливо с этой болью внутри, которая постепенно будет уходить в небытие. Я знаю, что этот огромный шрам останется со мной навсегда, даже если воспоминания уйдут. Но больше всего я боюсь забыть её. Забыть её лицо, характер, привычки, забыть её яркую улыбку, глаза и её любовь, как забыл тот парень из «Норвежского леса». Но я никогда не забуду, как любил и люблю её сейчас, как и тот парень.