Расплавиться. Перегореть.

Он знал, что за ним придут. Даже ждал этого, наверное. Мысль эта была недостойной — за его спиной все еще стояли люди, которых он поклялся защищать. Ради которых пожертвовал всем. Домом. Семьей. Собой. Возможно, он их ненавидел. Трудно сказать, когда ничего не чувствуешь. Последнее яркое пятно — уродливое, алое — кровь — на траурных одеждах Цзян Яньли. Ее собственная кровь. И улыбка на лице. Понимающая и всепрощающая. Вот только не был он ничего из этого достоин: ни понимания, ни прощения, ни отданной жизни. Однако Цзян Яньли рассудила иначе, принесла себя в жертву, оставив его и Цзян Чэна. Поделив их окончательно. Напрочь. На разные концы мира разметала своей смертью. Думается, он и ее теперь ненавидел. Последовать за ней казалось такой заманчивой перспективой. Прекратить опостылевшее существование и избавиться от плотной пелены бесчувственности. Но долг все еще связывал его по рукам и ногам, приковывал к земле этих чертовых гор. И здесь не сбежать. И тут чужой непрошенной кровью уплачено. Ему тогда следовало отправиться в Ланьлин. Почему ему не дали принять наказание за свои грехи, а оставили гнить в собственном теле? Вэнь Цин и Вэнь Нина он тоже ненавидел. Первое время, пока лежал парализованный и слушал наивные вопросы А-Юаня о том, куда ушли тетушка Цин и дядя Нин, обращенные к бабушке. Потом как-то исчезло. Вообще все исчезло. Остались только Погребальные Холмы, хранящие в своих недрах горстку отверженных. Надолго ли? Темная энергия у подножия волновалась, рвалась под вспышками светлой ци, ее ярость, желание уничтожения, первобытный голод — все это билось в его костях. Будет битва, ну конечно. Еще одна. Сколько крови он прольет на этот раз, чтобы защитить то, что дорого? Дорого ли? У входа в пещеру копошился в грязи ребенок. А-Юань точно был для него важен. А значит и остальные имели значение. Почему? Почему бы ему не спуститься вниз, не встать на колени перед Цзян Чэном, безропотно подставляя шею под удар. Это было бы хорошо. Он так устал. Так замерз. Так запутан. Кто-нибудь скажет ему, что делать дальше? Как справиться с тем, что на его руках кровь самых близких людей? Пожалуйста. У подножия громыхнуло. То ли сила музыкального искусства Гусу Лань, то ли звериная свирепость Чифэн-цзуня смела половину внешнего заграждения из живых мертвецов. Совсем немного осталось. Совсем чуть-чуть. А-Юань обеспокоенно поднял голову и посмотрел на него, пришлось покачать головой, чтобы не подходил. Рядом с ним сейчас было слишком опасно. На самом деле — окровавленные застывшие лица адептов Юньмэн Цзян; дыра в груди Цзинь Цзысюаня; дорожки слез на впалых щеках Вэнь Цин; меч, пронзивший Цзян Яньли — рядом с ним всегда было слишком опасно. — Господин Вэй, — бабуля Вэнь боязливо заглянула в пещеру, слабыми глазами силясь отыскать его фигуру в темноте, — это… Он не стал заставлять ее ждать, вышел навстречу сам. А-Юань метнулся к нему, намереваясь привычным движением повиснуть на ноге, но бабуля перехватила внука раньше, прижала к груди. — Это за мной. Вы должны уходить. Он поморщился. Вэни должны были уйти давно. Но они все еще здесь, чего они добиваются? Своей смерти? Хотят, чтобы и их убили у него на глазах? А у него кто-нибудь спросил, чего он хочет? — Нам некуда идти, — покачала головой бабуля Вэнь, А-Юань на ее руках издал согласный звук, потянулся к нему испачканными ручками: «Братик Сянь». Этого ребенка он тоже ненавидел. Заставлял его чувствовать что-то мягкое, нежное. А он не имел на это права, не после... ...не после смерти Цзян Яньли. — Здесь наш дом, господин Вэй, понимаете? — Даже если вы умрете? — равнодушно поинтересовался он. Раздался еще один взрыв, и два Вэня перед ним вздрогнули. Такие слабые, нуждающиеся в защите. В нем. — Так тому и быть. Мы давно уже мертвецы. Вэнь Цин сказала так же. Поблагодарила. Как же он ненавидел слово «спасибо». — А ваш внук? А-Юань, ты хочешь умереть? Глаза А-Юаня расширились, он прикусил задрожавшую губу и нерешительно покачал головой: — Я хочу быть рядом с бабулей и братиком Сянем. Не хочу умирать, это больно! Взрыв прогремел совсем близко. Запах гнилой плоти усилился, пропитал стоячий воздух Погребальных Холмов. Навевало воспоминания о том времени, когда он оказался тут в первый раз — воняло точь-в-точь. Одно изменилось — вонь стала привычной. — Тогда ты не умрешь, — поддавшись порыву, пообещал он. — Братик Сянь спрячет тебя, сохранит А-Юаня. — Господин Вэй… — бабуля Вэнь смотрела на него как на безумца. — Вы уйдете, — жестко бросил он, вытаскивая пачку талисманов. — Все уйдете по обратной стороне горы к подножию. Это, — окровавленные бумаги перекочевали в руки бабули Вэнь, — скроет вас от заклинателей. Уходите. Ради своего внука, перестаньте упрямиться. Рев мертвецов раздавался совсем рядом, он слышал звон мечей, крики. Но у Вэней еще оставалось время, чтобы покинуть чертову гору. — Господин Вэй, спасибо. — Убирайтесь. Дышать стало чуточку легче, когда группка людей скрылась в тумане. Он был уверен — никто не помешает им уйти. И ему. Заклинатели явно не ожидали, что он отзовет мертвецов, выходили к пещере настороженно, выставив перед собой мечи и не спуская глаз с его фигуры. — Не бойтесь, — у него даже получилось ласково улыбнуться Цзян Чэну. Сколько же знакомых лиц… Странно, что нет Лань Ванцзи. Разве Ханьгуан-цзюнь не должен стоять в авангарде, радуясь тому концу, к которому пришел ненавистный Вэй Усянь? Он отбросил эту мысль. И без Лань Ванцзи было на кого посмотреть. И без него было кого ненавидеть. Всех. Не Минцзюэ вскинул вверх саблю и громко прокричал: — Сдавайся, Вэй Усянь! О, любопытно. Снова сдаваться? — Ради чего? — спросил он с искренним любопытством. — Вы же пришли сюда чтобы убить. Зачем так тянуть время? Глава Цзян мечтает получить мою голову, глава Цзинь — тигриную печать. Цзян Чэн от этих слов крупно вздрогнул, подался вперед, Цзыдянь полыхнул, следуя за настроением хозяина. Смотреть на такого Цзян Чэна было смешанным с болью удовольствием. Он его ненавидел. Так ярко и сильно, как его ядро пылало в груди Цзян Чэна. — Господин Вэй, сдайтесь, — лисий голос Цзинь Гуаншаня тек приторной патокой, заставляя морщиться даже союзников. — Нам бы не хотелось проливать еще больше крови. Он же только рассмеялся, крутанул меж пальцев Чэньцин и поднял глаза к тусклому солнцу в притворном раздумье. — Не хотите новой бойни? Или не хотите упустить возможность взять меня под контроль? Да будет вам известно, глава Цзинь, я ненавижу контроль, — его тон стал ниже, опаснее, ледяные лезвия темной ци закололи пальцы, ладони, потекли по пустым меридианам, заполнили каждую клеточку его разлагающегося тела. Так сильно. Так много. Так невыносимо больно! — Наверное, поэтому я его и потерял. Земля всколыхнулась, прорезалась трещинами и костями с кусками зловонной мертвой плоти. Крики заклинателей смешались с хрипами из полуистлевших связок, со стуком сгнивших зубов. Он наблюдал за нарастающим хаосом с восторгом. Чувствует! Он чувствует! Грудь раздирало кровавым смехом, в горле что-то надсадно булькало, в глаза лезли волосы и пепел талисманов, но он смотрел, не отрываясь, поглощенный восхитительным зрелищем. Как быстро слетела со старика Ланя чопорность, когда ему на белые одежды вывернуло червивые внутренности ожившего мертвеца! А каков Цзян Чэн! Сияющий, сильный. Лучше, чем раньше. Красивый в своем отчаянном горе. Плана не было. Была ненависть. Она клубилась в нем, терзала наравне с темной ци. Отравляла. Душила. Говорила: «Убей». Убей Вэней. Ты еще можешь их догнать. Убей. Все твои родные люди мертвы, так почему Цзян Чэн еще жив? Убей. Маленький Вэнь. Как он будет умирать? . . . Как будешь умирать ты? Он будет умирать долго, ужасно, в пытках и мучениях. Ведь только этого он достоин, не так ли? А-Юань в порядке, Вэни выживут, Цзян Чэн воспитает Цзинь Лина хорошим наследником для Ланьлина. Глаза нашли в гуще битвы сверкающие богатством одежды главы Цзинь, того защищали адепты клана, лезвие его меча даже не испачкалось в черной мертвой крови. Внутри снова всколыхнулось ненавистью. В этот раз его собственной. Ненависть плотно переплелась со злорадством, когда он взял в руки колющий холодом металл тигриной печати. Отвратительная вещь. То, что не должно было появляться в этом мире. Уродливый бугристый металл дрожал на его бледной ладони, темной ци резал до костей, и кровь стекала вниз по запястьям, пропитывая рукава черных одежд. Уродливо. Так уродливо. Он мог покончить с этим. Он хотел покончить с этим. Сотни пустых глазниц обернулись к нему, прекратив рвать своих жертв, когда он сжал печать сильнее, заставляя ее принять всю бушующую в нем ненависть. Беззубые рты оскалились, когда поверхность печати зазмеилась изломами. Все мертвецы, им же поднятые, всколыхнулись, зарычали низко, страшно, и бросились к нему, вытянув скрюченные когтистые пальцы, когда одна половина печати осыпалась на мелкие песчинки. Цзян Чэн смотрел на него с ужасом. Почему? Разве не за этим он сюда пришел? Почему Цзыдянь все еще яростно рассекает волны трупов, откидывая их прочь? Зачем? «Хочет убить тебя первым», — прошептала ненависть. Он согласно кивнул и стиснул ослабевшими израненными руками печать сильнее, согнулся вокруг нее всем телом. Ледяное пламя ворвалось ему в грудь, в живот, судорогой разбило ноги, вынуждая рухнуть на колени. Так, как он и хотел — подставляя шею под удар.