Далёкая Америка девяностых годов, страна отходила от президентских схваток, депрессии от вышедшего «Титаника» и извинений Клинтона. Новости из Старого света доходили с отставанием в полторы недели, из СНГ так и не достигла границу новость о случае в восьмидесятых. Население не подозревало о угрозе «мирных» атомов, и в Ноксвилле, штат Теннесси, поражённая почва ураном задевала щебень стен подвала, где предполагался кобальт. Словно пыл Валентино Росси, доза стремительно набрала пять грей.

Два акта. Мысли искренние, без фальши и наигранности, словно перед смертью. Это то, о чём я думаю уже не первый год.

«Москва, мерзлячий декабрь восемьдесят второго года. Всё как дедушка погибший говорил: люди невесёлые, неприветливые, в каждом теле узнал бы потомка мрази, подстрелившего твоего брата.» – томно проговорив раннее услышанный монолог, в голове мелкого пионера возникло неприличное желание застрелиться.

Советкая Россия, предпоследний год существование Союза. Лёгкий танк рывками проносится через развалины лесов, имея риск подорваться и наткнуться на отпетого налётчика.

Заря сметалась в леденещее кровь утро, плотным дымом облегая высотки города. Толбухина. Посреди дворов и винных прилавков мерными шагами двигался Семён, подавленный, униженный. Мысли крутились возле тела любящей его девицы, каждый раз краснеющей при его виде. Он был почти уверен, что вскоре найдёт её в инвалидом кресле со сломанными ногами и повязкой на бритой голове, решившейся на последний отчаянный шаг – лоботомию.