Он больше не рисовал, спрятал мольберт, холсты и кисти в родительском чулане, краски раздал детям во дворе, все картины отдал в школу, там ими украшали классы для детей. Ничего себе. Нет вещей – нет воспоминаний – нет боли. Имя умершего он запретил называть, запретил вырисовывать на запотевшим зеркале после душа, или на замерзшем окне тонкими пальцами, шептать по ночам, тихо звать, напевать, даже думать себе запретил.

Бараш метался по комнате, он пригласил Нюшу на пикник и теперь не знал, что же может внезапно им пригодиться.