Цзянь И снова врывается в жизнь Чжэнси так, словно никуда и не исчезал. Хэ Тянь хочет, чтобы Гуань Шань стал частью его жизни и никогда не уходил. Но это уже не средняя школа, и они уже не дети, и все далеко не так просто, как раньше.
...у него жужжит в грудной клетке от желания взять полочку для обуви и ебануть о стену. А следом за ней - вазу, старый сервиз, железный чайник.
Голову Хэ Тяня.
Свою голову.
Нутро Рыжего соткано из пульсирующей боли, которая проступает на бледной коже где синяком, где ссадиной, где открытым переломом – как повезет. Мать Тяня водила его по терапевтам, кормила обезболивающими и все причитала на тяжелую судьбу девочки, чьей родственной душой был ее сын. К десяти годам Хэ Тянь был уверен – девочек так не бьют.
Хэ Тянь чувствует теплую щеку, прижимающуюся к голой шее, влажное загнанное дыхание Рыжего и острую боль в районе диафрагмы. Рыжий чувствует, будто весь его ебаный мир только что — только что — едва не рухнул с решимостью криво построенного карточного домика.
И этот вид: гордо поднятый подбородок, худые руки около паха, не прикрывающие ничего, и голые бедра. Тянь готов признать, что это красиво. По-своему, конечно, но Мо неизменно привлекает к себе взгляд Хэ, пусть и неосознанно.
— Не так близко, — шепчет, с абсолютно красным лицом и глазами, обращёнными в сторону, противоположную той, куда они шли. Хэ Тянь скалится, облизывая губы: это будет его персональной войной до полного изнеможения, но ему не терпится прожить каждую её минуту. Хотя больше всего ему хочется, наконец, осмелиться. Дождаться того момента, когда он сможет сделать этот шаг.
– У нас будет десять детей, – вдруг выпаливает Хэ Тянь, а Рыжий, переведя на него взгляд, чуть выгибает бровь и интересуется ехидно:
– Десять?
– Десять.
…Или: АУ, где Рыжий – медбрат, а Хэ Тянь – пациент, отходящий от наркоза.