Саша всё сильнее кутается в чужую олимпийку, на два размера больше его, и снимает закипевший, железный чайник с газовой плиты, предварительно завернув ручку в двести полотенец, чтобы не обжечься. За небольшим столом на шатающихся ножках и с дырявой скатертью сидит Лёша, молча уплетающий ту самую картошку.
"If I could ride a bike
I'd zoom around the world
With you sitting there behind me" на Квашонкистанский переводится как "Если бы я нормально рулил велосипед, я бы объехал всю Россию с тобой на багажнике"
У Саши Долгополова три часа собственного материала — чистейшей выстраданной комедии — в открытом доступе. И Артур видел их все.
У Артура Чапаряна в открытом доступе только десятки минут его молчания. И Саше противно на это смотреть.
Пахло самим Лешей: горечь травостоя, полыни, подсохшей на солнце. «Травкой пахну», – любил он сам пошутить, весело щуря острые, как бритва, глаза. Саша находил этот запах слишком сильным, сладким и душным, терпко оседающим где-то на задней стенке глотки. Правильно считали, что чем человек пахнет – тем он и является.
У Вовы глаза тех самых просветленных блаженных-чахоточников: нахватался в своей Индии, как венерических, теперь всем правду нес, успокоение и алкашку. Он смотрел – и будто правда понимал. Все.
Все начиналось довольно безобидно. Насколько вообще может быть безобидным Алексей Квашонкин в своем неудержимом стремлении проявить привязанность через тактильность; его, признаться, всегда было слишком много.
На первом Пораразби Лёша сказал, что доедет до Грузии, чтобы дать с ребятами совместный концерт. Здесь мои размышления о том, что было бы, если б Лёша всё-таки приехал//
Саша возвещается к Квашонкину каждый чёртов раз.