Птичка певчая моя

             BGM — Killing Stalking                     Дрожь.       Опутывает все тело своими сетями, сотканными из крупных мурашек и не отпускает.       Чимин не ощущает ничего.       Кроме ненависти к самому себе, выедающей органы. Кроме жалости к самому себе, снующей по венам. Кроме стыда к самому себе, пропитавшего каждую клетку.       Он держится за дряхлые влажные деревяшки, которые вот-вот превратятся в труху, если он сдавит сильнее. Всем телом подается вперед, прикрывая налитые свинцом веки. Упасть не страшно — страшнее не разбиться и остаться валяться на камнях недобитым существом.       Чимин тянет носом ледяной воздух, чувствует, как ноздри изнутри щиплет от соли. Она оседает на языке, который проглядывается из приоткрытых сухих губ, взявшихся коркой.       Морское покрывало беснуется и шипит, оплетая волнами пустое побережье. Утонуть? Неплохой вариант, только вот медленный, а Пак хотел бы умереть сразу, не ощущая боли и нехватки воздуха. Ему достаточно того, что он на поверхности ощущает ее постоянно, каждую минуту. Невидимые пальцы ежесекундно смыкаются на горле, не позволяя сделать ни единого вздоха, но Чимин живет с этим последние дни, научившись отмахиваться.       В висках пульсацией отдается всего несколько букв, складываемых в одно единственное имя.       Любимое, но теперь такое далекое и невозможное.       Юнги.       Юнгиюнгиюнги.       Парень словно в бреду беззвучно раскрывает рот, шепча, как молитву.       Юнги не оставил. Не смог. Не сумел отказаться от птенчика, хотя думал, что получится, как только тот хотя бы раз об этом попросит.       «В этой песне столько чувств…»       «Как и во мне…»       Юнги сердце руками выскоблит и по ветру разнесет, лишь бы еще раз услышать это.       И Чимин знает это.       Слышал в жалобном голосе, отказывающемся оставлять.       «— Побудь здесь еще пару дней, пока окончательно не придешь в себя. Потом будет по-твоему».       Так ответил ему Юнги прошлой ночью, не скрывая печали в голосе. Такой щемящей и гнетущей, что у Чимина сердце остановилось. Он лишь всхлипнул сухое «Хорошо». И отвернулся.       Зная, что от него не отвернутся никогда.       Дрожь.       Она усиливается, подгоняемая колючим холодным ветром, который проникает под кожу и будоражит все нутро.       Чимин не ощущает ничего.       Тянется еще немного вперед, держась за несчастные перила и глубоко внутри желая, чтобы они, наконец, развалились и дали ему упасть.       — Чимин…       Эти руки. Он узнает их из тысячи. Миллиона чужих рук. Руки, не дающие окончательно свалиться и закончиться совсем.       Эти руки, которые Пак за такое короткое время стремительно полюбил, не поняв как.       Руки, на кончиках пальцев которых средоточие всей любви и нежности, которую они силятся показать и передать при малейшем касании. Мимолетном или не очень. Всегда — всегда Юнги прикасается так, словно жизнь в него вдыхает, а Чимин отзывается на каждое словно в последний раз.       Сейчас через чужую кожу прощупывается еще что-то. Такое зыбучее и почти неощутимое, но оно есть.       Отчаяние.       Сила отчаяния не дает Паку наклониться сильнее и выронить себя с этого обрыва, на котором он торчит уже невозможно долго — проникаясь льдом ветра и солью моря. Замерзая не только телом, но и душой.       Чимин не ощущает ничего.       — Чимин, ты что творишь? Что ты здесь делаешь? — Юнги тянет парня на себя и прижимается так сильно, что на мгновение сквозь инеющий озноб Чимина обдает теплом. — Я так испугался, малыш… Так сильно перепугался, когда не нашел тебя дома…       Минов голос пробирает до костей сильнее любых потоков ветра, которые здесь не стихают никогда. На побережье никогда не спокойно — именно поэтому на один жалкий процент спокойно становится Чимину, который чувствует себя у клокочущей стихии ужасно мелкой частицей, не имеющей смысла. Это ненадолго дарит облегчение.       Юнги кончиком носа тычется в шейные позвонки и невольно закрывает глаза, выдыхая в промерзлую чиминову кожу.       — Господин Мин, зачем вы здесь?       — А где мне быть? Где находиться, кроме как не с тобой? — мужчина едва дышит, запинаясь в словах. — Ты что прыгать собрался?       — Нет, я… — Пак шерудит непослушным языком во рту, не зная, что и сказать. — Я бы хотел, но я не могу, смелости не хватит.       Лицо Юнги искажается гримасой, и он еще сильнее прижимает к себе дрожащее тело, облаченное в одну тонкую футболку и пижамные миновы штаны в вертикальную полоску. Бросает взгляд ниже — Чимин босиком. Даже носков нет.       — Ты совсем ненормальный, — шипит Юнги, тут же полнясь гневом. — Поехали домой.       Он больше не хочет знать, что птенчик здесь делает. Как он вообще добрался сюда в одиночку? В таком виде? Это уже не важно, нужно как можно скорее увезти его отсюда и отогреть — парень совсем продрог, он трясется, поджимая пальцы ног на холодной земле. Морская влага, с порывами ветра принесенная, пропитала полупрозрачную футболку, прилипшую к худому истощенному телу.       Чимин сопротивляется, когда Юнги размыкает нагретое объятие и хватает за руку, чтобы увести за собой.       — Я не хочу домой. Господин Мин, я ничего не хочу, я буду здесь, тут мне хорошо… — блондин отворачивается и хочет снова прильнуть к ограде, но Мин не позволяет, дергая на себя.       — Какое хорошо? Ты раздет, дрожишь, ледяной весь, — мужчина бегающими от волнения глазами изучает лицо напротив, такое смиренное и ровное. — Едем, говорю, тебе нужно в тепло, ты ведь сляжешь.       — Ну и пусть, — кривится Пак, пытаясь выудить свою ладонь из цепкой хватки. — Пусть я слягу и, наконец, сдохну! Я безумно устал, господин Мин. Устал…       Чимин с каждым словом выплевывает всю усталость, о которой говорит, вяло выдыхая и роняя голову на грудь. Беспомощно закрывает лицо руками и содрогается сильнее с каждой минутой, пока Юнги срывает с себя дутую куртку и кутает в нее. Прижимает к себе, топя пальцы одной руки в пшеничном затылке, а второй за талию к себе тянет, шепча на ухо бессвязные слова. Он в шаге от того, чтобы на разрыдаться самому, но не даст воли — должен быть сильным. Опорой.       Пак мажет слезами чужую грудную клетку, всхлипывая, а затем несмело обхватывает минову талию. Цепляется за нее, как за спасательный круг, пока тонет в бескрайнем океане истязания.       — Я ненавижу себя, я никчемный и бесполезный, — слышится такое жалобное. — Мою душу там всю вытрясли, вытрахали, а я ничего не мог сделать… Ни-че-го. Терпел и принимал…       Мин, нацеловывая в приступе беспомощности чиминову макушку, усаживается у перил, облокачивается и на себе устраивает блондина, не перестающего сжимать его бока и царапая кожу ногтями через одежду. Юнги срывает с шеи широкий серый шарф и укутывает им чиминовы ступни, поджимая ближе к себе. Берет их в свои ладони, растирает под кашемиром, чтобы согреть.       — Прекрати себя винить, ты не мог ничего сделать, они бы прибили тебя совсем, — Юнги все трет и трет замёрзшие пальцы. — Мы со всем справимся, я обещаю тебе, малыш…       — Мы не сможем, — Чимин смещает ладони на минову грудь и хватается за ткань футболки, сжимая так сильно, что костяшки его белеют. — Я. Я не смогу. Я больше не я вовсе. От меня остался лишь жалкий комок срамоты… Я не хочу быть с вами, потому что не хочу чернить вас собой, господин Мин. Поймите, я не хочу быть пятном на вас, позорить собой, я хочу, чтобы вы оставили меня и были счастливы с кем-то другим, с кем-то чище меня и лучше…       Он тараторит так быстро, с надломом и хрипами, что у Юнги заходится сердце и проваливается куда-то вниз, за обрыв на булыжники.       — Не смей так говорить, — Мин бережно прижимает голову птенчика к своей груди. Орган возвращается на место, чтобы к нужному поближе быть, но бьется о стенки так сильно, что Юнги больно. — Запомни одну вещь — ты не стыд и не позор для меня. Никогда не будешь.       Юнги сдается.       Слезам своим и эмоциям, которые рвутся наружу против его воли. Он роняет крупные тяжелые капли на золото чужих волос, поджимая губы в тонкую, едва заметную, линию.       — И я не буду ни с кем другим. Ни с кем и никогда, ни за что, Чимин, — затяжной поцелуй в светлые пряди. Чимин сжимает грудь сильнее, питая одежду слезами. — Я не хочу никого рядом, кроме тебя. Не захочу, птенчик ты мой, — Юнги глотает очередную порцию слез, сильнее топя парня в кольце своих рук. У того дыхание совсем на исходе, он давится воздухом.       — Но я ничего не смогу вам дать, я не смогу даже целовать вас, потому что ненавижу свой рот и губы, не позволю им касаться ваших, чтобы не осквернять… Я не хочу, чтобы вы и тело мое трогали, оно грязное. Никогда не отмыть! Я весь испорчен, я поломан! Запачкан! — Чимин срывается на крик, теряет себя в истерике и надрывает голос, пытаясь вырваться.       — Ты — самое прекрасное, что есть на свете, ангел мой, — Юнги не отпускает. Снова с силой пережидает припадок, уже не ощущая собственного тела. Все напряжено. Натянуто до последнего нерва — дунь, все разорвется и вспыхнет. — Ты — самое лучшее, что есть в моей жизни. Самое нужное и ценное. В тебе я нашел свой покой, свой смысл, как ты можешь быть грязным? Мне плевать, кто касался тебя, что делал с тобой, мне все равно, Чимин.       Мин чувствует, что пленник в его руках усмиряется. Тише становится, спокойнее.       Слабеет под каждым словом, не переставая изливаться слезами, выпускающими наружу все то, что изнутри жрет. Аккуратно и со всей бережностью Юнги приподнимает распухшее от слез лицо и шепчет солеными губами:       — Взгляни на меня…       Пак жмурится, не в силах посмотреть на человека, к которому сердце тянется не смотря ни на что.       — Чимин, прошу, загляни в мои глаза… Ты все сам поймешь.       Парень медленно разлепляет веки и стеклянными глазами встречается с миновыми. Они печальны, они источают боль и глубочайшее переживание. Но сквозь все это пробивается тонкое. Невесомое, но глубокое.       Чимин различает все, он понимает. Проживает своим искореженным сердцем.       — Я клянусь, я сотру все то, что касалось тебя. Перекрою собой, своей лаской, все смажется и исчезнет, на тебе останусь только я. Никого кроме меня не будет, Чимин, — Юнги большими пальцами оглаживает любовно все еще тронутую ссадинами кожу на щеках. Глаза, полные трепета, блуждают по каждому миллиметру этого совершенного лица, прекрасного даже с ранами и синяками. — И я буду за двоих любить, если нужно, буду, слышишь? Заполню собой все, что в тебе пусто. Заполоню новыми эмоциями, подарю вновь чувство, если ты сам не сможешь его отыскать внутри себя, я все сделаю, чтобы ты вновь наполнился. Но только не гони меня, умоляю, я совсем без тебя не смогу. Не хочу и не собираюсь, малыш. Не прогоняй, я все сделаю…       Юнги выдохся. Каждое слово — через слёзы. Каждое с надрывом и скрипом. Каждое до ужаса искреннее и дарующее надежду.       В каждое Чимин хочет верить.       — Я тебя любого хочу рядом, мой родной, любого, пойми уже это, — полуживо выдавливает последнее из себя Мин и касается губами чиминовых. До роя воздушных бабочек в животе нежно и бережно, ведь губы парня еще не зажили. — Я всю оставшуюся жизнь готов быть с тобой, даже таким разбитым. Но я даю слово, что исправлю это, чего бы мне это не стоило, потому что… — снова губы к губам. В них же и договаривает: — Потому что люблю. Люблю тебя, Чимин. Господи, я так сильно люблю, что если ты до сих пор хочешь спрыгнуть отсюда — я не раздумывая сигану за тобой.       Мужчина дышит тяжело и часто в чужие мягкие губы, чувствуя их вкус вперемешку со слезной солью.       Чимин перестает дышать.       Он расслабляет пальцы на миновой груди, набирая побольше кислорода и делая глубокий-глубокий вдох.       — Отвезите меня домой, господин Мин, — бесцветно просит блондин, не решаясь больше заглянуть в глаза Юнги, который по-прежнему кутает его в своей ласке.       Мин в несколько мгновений овладевает собой. Каменеет. Его лицо берется непроницаемой маской, под которую даже с мылом не влезть и не прочитать ни одну эмоцию.       Он пытался изо всех сил, делал все, что мог. Сказал все, что смог.       Только ничего не пробирает чиминову покалеченную душу. Ничего не помогает.       Мин обязательно будет еще пытаться, клянется себе в этом здесь же, на своем любимом месте, которое отчего-то больше не считает таковым — тоскливо вглядывается в отвернувшегося парня и помогает подняться.       Молча берется за чужое запястье и ведет за собой, понимая, что Пак сейчас самостоятельно по скользким глыбам вниз не спустится. Помогает добраться до низа, подставляя то плечо, то колени, чтобы тот благополучно спустился и не поранился, не скатился. Быстро-быстро семенит к машине, не отпуская чужой ладони, чтобы поскорее сунуть Чимина в автомобиль, включить обогреватель и укрыть снова босые ноги.       В машине быстро становится тепло, Юнги оттаивает, чего нельзя сказать о Чимине. Мужчина даже не хочет уточнять, сколько тот пробыл на обрыве — итак ясно, что непозволительно долго. Парень до сих пор весь дрожит и кутается в минову куртку, пряча нос.       Юнги въезжает в город и совсем скоро сворачивает в район, где живет блондин. Он лишь глазами следит за дорогой, не вынимая лица из-под воротника куртки.       — Господин Мин, — слышится смятое за материей. — Я не к себе домой хочу…       Юнги поворачивается, думая, что ослышался. Лишь секунду смотрит в профиль птенчика, а потом возвращает взгляд на оживленную улицу.       — А куда тебя отвезти? К Тэхёну?       Крепче сжимает руль, слыша:       — К вам.       — Чимин, ты увер…       — Да. Я хочу только к вам.       Chimera — Vancouver Sleep Clinic              В квартире темно. В коридор не проникает никакого света, отбрасываемого уличными фонарями сквозь окна, только в конце у двери в спальню можно различить тонкую полосу.       Юнги запирает за собой входную и обходит Чимина, стоящего босиком на коврике для обуви. Хочет направиться в ванную, чтобы сбросить пропитавшуюся солью одежду, но сзади слышится тихое:       — Юнги.       Застывает.       Мужчина немеет, слыша свое имя. Не надеялся, что снова услышит его, а не дурацкое «Господин Мин».       Неужели…       — Раздень меня…       …птенчик снова доверяется ему?       — Согрей…       Все миново естество млеет.       Он распадается, не веря.       Боится, что очередная отчаянная агония.       — Чимин, ты не должен.       — Я хочу этого. Мне нужен ты.       Юнги приближается и в кромешной тьме нащупывает края своей же куртки, не спеша стягивает с плеч. Верхняя одежда скользит по телу и стелется под ногами, шурша. Мин кладет руки на хрупкую талию, спрятанную под все еще влажной футболкой и бережно гладит, утыкаясь носом в чиминову щеку. Ведет кончиком по коже и замирает у шелковой мочки.       — Я хочу, чтобы ты еще раз услышал и запомнил это на всю оставшуюся жизнь — я люблю тебя, мой птенчик, — губами прижимается, вкладывая в робкий поцелуй всю глубину своего чувства. — И если в моменте ты поймешь, что не хочешь, скажи мне. Я все прекращу по одному твоему слову.       Чимин судорожно выдыхает все из лёгких, выдавливая:       — Ни за что, Юнги.       Мужчина робко переплетает их пальцы и ведет за собой по темному коридору.       В спальне светлее. Лунный свет струится сквозь занавеску, не прикрытую теневыми шторами, рассеиваясь и давая глазам возможность ориентироваться в пространстве. Юнги останавливается у края постели и разворачивается к парню, желая, наконец, заглянуть в его глаза.       В карей глубине спокойно. Ни страха, ни тревоги. Никакого сомнения.       Чимин поднимает вверх руки, как только Мин касается края его футболки и обнажает прохладную от мокрой одежды кожу. Кончиками пальцев Юнги ведет несмелые дорожки по выделяющимся красивым ключицам, а затем целует каждую, обязательно застывая на несколько секунд губами. От одного только вкуса чиминовой кожи ноги подгибаются, словно в кашу развозятся, и Мин вынужден присесть на край постели, чтобы совсем не свалиться от внезапной слабости.       Всегда будет слаб перед Чимином.       И ему не хочется быть сегодня сильным. Хочет стать самым нежным для птенчика, самым ласковым.       Обхватывает парня за талию и тянет к себе, чтобы щекой прижаться к плоскому животу. Гладя мягко поясницу, он зацеловывает область вокруг впалого пупка, слыша, как над ним Чимин дышит тяжелее. Он сжимает и разжимает пальцы, пытаясь тем самым унять дрожь, тут же пробравшую все его тело всего лишь от нескольких невинных прикосновений миновых губ к себе. В каждом из них такое обожание, что дышать невозможно. Пак не испытывал подобного раньше. Ему неловко от собственной реакции, ему непонятно, куда девать непослушные руки, как управиться с непослушным сердцем, набирающем обороты за ребрами.       Все, что может сейчас сделать — запускает покалывающие от волнения пальцы в черную копну густых волос на миновом затылке и наклоняется, чтобы губами прижаться.       Они так и замирают на несколько затянувшихся минут, таких волнующих и решающих.       Юнги не дышит, Чимин не дышит тоже. Каждому боязно спугнуть всю искреннюю близость и нужность момента. Каждый питается другим настолько, насколько может, льня друг к другу, как к самому последнему и необходимому.       Чимин стеснительно и неторопливо опускается на миновы бедра, смещая руки к шее и обвивая ее. Прижимается сильнее и ближе, глядя сверху вниз верными и доверчивыми глазами. С ума сводит таким невинным и полностью покорным взглядом.       — Больше не смей думать, что ты грязный. Что ты позорный, — Юнги полушепотом обжигает чиминову молочную шею. — Ты — самый невероятный. Восхитительный. Мой.       Пак облизывает пересохшие губы и смаргивает пару слезинок, подступивших от миновых слов. Он каждому верит.       — Моя нежность, — Юнги утирает большими пальцами влажные дорожки. — Моё всё.       Чимин точно умрет этой ночью.       Он уже умер, услышав это.       Голос Юнги пропитан неподдельным обожанием, неприкрытой любовью. Самой настоящей любовью несмотря ни на что.       Блондин тянется вперед и находит губы, вкуса которых не ощущал мучительно долго. Ему не хватало Юнги, так сильно он скучал по этим губам, что сейчас в поцелуе голову кружит неимоверно. Словно на карусели, с которой не хочется слезать, на которой хочется вращаться всю жизнь, чувствуя эйфорию и тепло в грудной клетке. Возбуждение нарастает стремительно по мере того, как углубляется поцелуй, в котором оба утопают. Мин наглаживает напряженную спину, чувствуя под кожей каждую мышцу, пока парень все ближе жмется, легонько потираясь задом о минов пах.       Мужчина сдерживает себя, не дает полной свободы обуявшему желанию. Хочет показать, что умеет быть нежным, а не только страстным и диким. Хочет утопить птенчика в мягкости.       Он обнимает за талию обеими руками и приподнимает, а затем укладывает аккуратно на постель, нависая сверху меж раздвинутых ног. Пшеничные локоны распластаны по подушке, глаза бездонные, затянутые истомой желания, рот, самый прекрасный и нежный рот, приоткрыт — Чимин часто дышит, не моргая. Он ладонями обнимает минову шею и вновь губы облизывает, чувствуя, как им пусто без поцелуев. Как они нуждаются в родных, вкусных и ласковых.       — Чимин-и, это твой первый раз с мужчиной, — робко выговаривает Юнги, не отводя внимательного взгляда. — Если хочешь, принимающей стороной буду я, чтобы тебе было легче.       Паку неловко. Он и не задумывался о деталях, когда просил обо всем этом, ему было попросту все равно, что и как, лишь бы с Юнги.       А сейчас сквозь шум гуляющей по сосудам крови ему приходится различать непонятные слова. Принимающей стороной? Он понимает, о чем речь, но тут же отрицательно мотает головой.       — Юнги, я не боюсь. Я доверяю тебе, — глаза парня сияют даже в полумраке спальни, сияют честностью. — Хочу принять. Хочу, чтобы между нами было всё.       — Ох, малыш, — Мин сглатывает от нервного возбуждения. Никогда не думал, что чиминова кротость судорогой все его тело сведет. Покорный, смиренный.       Юнги возносится до небес, до сих пор не в силах поверить в происходящее. Не верит, что птенчик постепенно тает и вновь обнажает не только тело, но и душу. Пусть пока что не совсем цельную и не до конца залеченную, но со временем Мин и это исправит.       Он пообещал.       Мужчина неторопливо избавляет Пака от своих же пижамных штанов сразу вместе с бельем и бродит восхищенным взглядом по всему оголенному телу.       — Изумительный, — Юнги часто представлял, как же выглядит птенчик без кучи одежды, но то, что он видит — намного прекраснее. И он не кривит душой ни разу, говорит от сердца, искренне считая парня самым пленительным и наилучшим. — Я не устану повторять это никогда, мой несравненный птенчик. И хочу, чтобы ты вновь себя таковым считал, как прежде, помнишь?       Мин улыбается так трогательно, что у Чимина все тело немеет, и он в очередной раз пытается понять, на сколько сейчас его сердце куда-то спрячется, отказываясь биться.       — Ты прекрасно знаешь, насколько ты красив, и никакая реальность этого не изменит. И ничто в этом мире не может тебя испачкать. А даже если и сможет — плевать. Я любого тебя приму, — невесомый поцелуй в лодыжку. — С любым буду.       В коленную чашечку.       — Любого захочу всегда разглядывать.       В родинку на бедре.       — Любого захочу поцеловать.       В тазовую выпирающую косточку.       — Любого захочу коснуться.       В ровный пупок.       — Любого захочу прижать к сердцу ближе.       В солнечное сплетение.       — Любого захочу ласкать дни и ночи напролет.       В яремную впадину.       — Любого буду любить. Чимин, помни об этом, — Юнги задыхается от самого себя — откуда в нем столько любви и сносящей все на своем пути чувственности? Он действительно способен на такое?       С птенчиком и на большее способен, он точно знает.       Больше нет никаких слов, никаких речей и объяснений — комната заполняется только лишь сбитым тяжелым дыханием обоих от каждой ласки друг друга. Полнится шорохами по постели и звучными влажными поцелуями, которых Пак не стыдится. Как не стыдится своих же затяжных глубоких стонов, которые слетают с его рта каждый раз, стоит только Юнги завладеть его шеей, оставляя на тонкой коже яркие пятнистые раскраски. Еще громче парень выстанывает, когда миновы пальцы смыкаются на его члене и, мучая нерасторопностью, медленно ведут то вверх, то вниз, не набирая темпа и изводя.       Чимин отогревшимися ладонями изучает Мина, словно до этого никогда не касался его. Все такое знакомое, но такое по-новому. По-особенному теперь ощущает чужое тело под своей кожей на кончиках пальцев, еще более обожаемое, еще сильнее любимое.       Юнги этими робкими, но жаждущими ласками уже доведен до исступления — весь распален и размазан в пространстве, весь сгорает от желания и ненасытности. Ему слишком мало Чимина, хотя вот он, здесь, полностью его и целиком с ним. Но этого недостаточно, и в один короткий миг последние остатки разума пронзает одна простая истина — ему всегда будет мало. Чимином не надышаться, им не насытиться, до того Юнги сильно любит его, что никогда не сможет напитаться настолько, чтобы наполниться им до краев.       И это прекрасно.       Control you — Movement              — Чимин-и, малыш, — отрывается от очередного сумасшедшего поцелуя мужчина, сглатывая слюну. — Нужно немного… Черт, я не был готов к этому.       Юнги вскидывает голову к потолку, думая, как бы мягче объяснить о растяжке человеку, который никогда этого не делал.       — Говори, Юнги-и, — Чимин смело берется за миновы щеки и вынуждает взглянуть на себя снова. — Что мне нужно делать? Направляй, без тебя я словно слепой котенок, совсем не знаю…       Пак безумно смущается, краснеет и еле собирает слова в предложения от волнения, но он не намерен отступать. Он хочет всего, что должно произойти. Все хочет прочувствовать.       С Юнги.       — Мне нужно подготовить тебя. Ты уверен, что хочешь? Если нет, я остан…       — Хочу. Юнги, я очень… Хочу. Ну же, — Пак толкается бедрами в минову ладонь, не сводя пьяных от прикосновений глаз с мужчины. — Давай.       Мин убирает ладонь с влажного от смазки члена и движется к ягодицам, оглаживает бережно каждую и пальцем добирается до сжатого колечка.       — Расслабься, птенчик, — выдыхает Юнги тому на ухо, второй рукой поглаживая напряженный живот. — Я буду нежен, ты только помоги мне.       Чимин чуть шире разводит ноги и пытается привести в порядок сбившееся дыхание, прикрывая глаза, пока Юнги роется в прикроватной тумбочке. Вздрагивает, как только чужой указательный палец, уже обмазанный прохладным гелем, проникает внутрь на одну фалангу. Мин на несколько секунд замирает, а затем проталкивается еще на одну, целуя горячую кожу чиминовой щечки. Неторопливо двигает пальцем, почти вынимает и подключает еще один, шепча:       — Будет неприятно поначалу. Скорее всего, даже больно. Если почувствуешь, что не сможешь терпеть, сразу скажи, малыш.       Парень молча кивает, привыкая к новым ощущениям. Терпимо, волнительно. Юнги двигается внутри двумя пальцами, начиная легонько разводить их в стороны и пробираясь глубже. Касается стенок подушечками, шепча на ухо нежности, успокаивая. Находит в темноте раскрытые на выдохе чиминовы губы и утягивает в жаркий поцелуй, готовясь добавить еще один палец. Пак рефлекторно сводит колени вместе, обхватывая ими Мина и шумно шипит, когда чувствует тугую наполненность.       — Тшшш, все хорошо, — свободной рукой Юнги приглаживает золотистые волосы и заводит их за ухо. — Еще немного Чимин-и.       Тремя пальцами двигается поступательными движениями, с каждым разом все глубже, отыскивая нужное.       — Аангх, — захлебывается громким стоном Чимин, как только мужчина нащупывает то, что искал.       Вот оно.       — Боже, Юнги, — задыхаясь, давится словами Пак, сжимая сильнее футболку на миновых лопатках. — Господи, о-хх.       С губ Юнги срывается ответный звук, похожий на мычание, полное удовольствия. Он ни на день не забывал того, как же сладки стоны птенчика. С того самого дня, когда подарил ему первый оргазм в своем кабинете, мужчина миллион раз воскрешал в памяти эти гортанные звуки, сладостные, от которых запросто мог и сам кончить. Мечтал услышать еще не один раз. И сейчас, когда они разносятся здесь, в его спальне, пропитавшейся запахами близости и отупляющего желания, он в который раз забывается, совсем не зная, как дышать и существовать. Готов развалиться на атомы и частицы, помереть, лишь бы последней песней была та, что соткана из стонов Чимина.       Еще немного подвигав пальцами, Юнги вынимает их и принимается раздеваться, не забывая поглядывать на птенчика, расползшегося по постели в томительном ожидании. Охваченного страстью, замкнутого в вожделении и чувствах.       До невозможного очаровательного.       Чимин до боли прикусывает нижнюю губу, скользя жадными глазами по минову телу, которое видит впервые. Касаться — касался, но видеть целиком — не имел такого удовольствия. И теперь, когда может разглядеть абсолютно все, понимает, что ни за что не сможет остановиться. Даже если будет больно, как сказал Юнги, не важно — он жаждет это совершенное для него тело целиком. Без остатка хочет отдаться ему.       Весь страх куда-то исчезает, и его сменяет уверенность. Пак смело тянется к Юнги, приподнимается и цепко берется за шею, чтобы не упасть обратно на подушки. Целует рвано и жадно, уже успевши соскучиться по присвоенным губам, постанывает от каждого движения минова языка на своем и ближе жмется. Свободной рукой находит меж телами чужой член, дернувшийся от первого касания, и сжимает у основания, а затем двигает не спеша кистью, срывая долгожданные глухие стоны.       — Юнги, я хочу, чтобы тебе было хорошо, — жарко выдыхает Чимин, на секунду разнимая поцелуй. — Как я могу?       — Чимин-и, — задыхается любимым именем Мин, все еще ощущая движения на своем органе. — Я ума лишаюсь от одного твоего взгляда. От малейшего касания. Зачем ты спрашиваешь? Ах, малыш, — выстанывает на последнем слове Юнги, когда парень задевает чувствительную влажную головку.       — Хочу дать тебе еще больше, — Чимин обхватывает губами мягкую мочку и ласкает языком изнутри. — Я готов, прошу…       Мин перехватывает не останавливающуюся ладонь, чтобы прекратить эту сладкую муку, иначе он кончит совсем скоро, а ему бы этого не хотелось — мечтает продлить этот момент, запомнить каждую вечную секунду долгожданной близости.       Юнги мягко укладывает парня обратно и коленкой шире разводит его ноги, подсказывая:       — Согни еще немного, — рваный поцелуй в шею. — Да, вот так.       Чимин послушен.       Ему не страшно.       Ему до безумия хорошо.       Хорошо, даже когда его обдает резкой болью, обжигающей все ниже пояса, как только мужчина медленно входит в него наполовину всей длины. Останавливается, давая привыкнуть к ощущениям, выцеловывает чувствительное место под ушком, кончиками пальцев со всей нежностью поглаживая мягкие бока и живот.       — Все в порядке?       — Д-да, даа… — Пак жмурится, справляясь с болевыми ощущениями и пытаясь свыкнуться с ними, принять. Трудно, но он по-прежнему хочет доставить Юнги максимальное удовольствие, полностью отдавшись без сомнений.       — Сейчас станет хорошо, птенчик мой, нужно перетерпеть, — оставляет влажный алый засос на замурашенной шее Мин, а затем толкается еще глубже. Сразу же глотает шипящий звук с чиминова рта, перекрывая своими губами и напористо целует, не останавливаясь. Постепенно продолжает движения бедрами, слыша тихий скулеж под собой.       — Подтяни немного на себя, — управляет Юнги, хлопая Чимина легонько по согнутым коленям. — Будет легче, и я быстрее смогу нащупать то…       Пак настолько быстро слушается и выполняет, что при очередном толчке Мин сразу же задевает простату и глушится громким вскриком.       — Нащупал, — улыбается котом Юнги в чиминовы губы, которые тот сжимает неимоверно сильно от нахлынувшего удовольствия. — Ну же, не сдерживайся, умоляю, я так хочу слышать тебя.       Чимин снова не может ослушаться, да и не хочет, в общем-то. Несдержанно стонет, задыхаясь от эмоций и цепляясь вспотевшими ладонями за миновы плечи. Давится в чужую кожу напористо, сильно, оставляя крошечные следы от ногтей в виде полумесяцев. Юнги перестает себя контролировать, чувствуя, как под ним сгорает от наслаждения птенчик, и сам же бросается в страстную негу с хриплыми стонами, пробирающими чиминовы внутренности. Парень выгибается навстречу, желая прильнуть ближе, грудью груди коснуться, дотронуться своей кожей чужой, слиться воедино и словно единым организмом стать.       Как он мог просить о невозможном? Как Чимин смог проронить самое страшное «Оставьте меня»? Как посмел вообще задуматься об этом и вслух произнести?       Мысленно обращается к Господу и благодарит за то, что Юнги не послушался.       Он безумно счастлив в эту самую минуту, хотя физически еще моментами ощущает дискомфорт — первый раз всегда самый трудный, но блондин стойко все переносит и даже умудряется получать наслаждение, которое Юнги так силится ему подарить, не думая о себе.       — Юнги-и, — скулит взахлеб Чимин, когда чувствует, что его члена касаются горячие миновы пальцы и набирают темп. Юнги не останавливается и уже увереннее двигает бедрами, видя, что парень попривык и не щурится от болевых ощущений. — Юнги, о боже, я скоро… Почти…       На лице мужчины расползается самодовольная улыбка, ему крайне нравится видеть Чимина таким — балансирующим на грани реальности и оргазма, подхныкивающим на каждом толчке от удовольствия. Сжимающим простыни до белеющих костяшек и треска ткани. Раскрасневшимся и растрепанным. Зацелованным и залюбленным. Обласканным.       — Чимин-и, прекрати стопориться, — властный тон проникает в уши, пробираясь через плотную шумную стену. — Кончи.       Почему этот приказной грудной тон выбивает из Пака весь дух? Почему его так нихуёво ведет от этого низкого голоса, расползающегося под кожей тягучими путами?       Соображать больше не получается — Юнги даже не подозревает, какую власть над птенчиком имеет одним лишь своим голосом, когда сам же от его погибает из раза в раз.       — Нет, я хочу, чтобы ты… — давится миллионным стоном, когда Мин вновь задевает чувствительную точку внутри, а губами шею вылизывает. — Ты первый, я хочу, чтобы ты в этот раз… Тоже…       Мин мучитель Юнги. Доводит собой настолько, что Пак совсем тупеет, совсем в пространстве теряется, чувствуя, что разрядка совсем близко.       — Прекрати обо мне думать, — злость в его голосе лишь подстегивает блондина, вынуждая сильнее пальцами в волосы впиться и оттянуть назад. Юнги толкается чаще и глубже, теперь каждым движением вызывая громкие вскрики с чиминова рта, и ускоряется в том же темпе второй рукой, ласкающей член, уже густо измазанный предэякулятом.       — Давай, — обжигает полушепотом чужую острую скулу Мин, не переставая улыбаться. Его забавляет то, как птенчик старается продержаться, не кончив первым, чтобы угодить ему. Чтобы не как в тот раз, в кабинете, когда Юнги так и остался с ужасно ноющим стояком, пока Чимин в блаженстве в себя приходил. — Ты же хотел, чтобы мне было хорошо? Сделаешь, если сейчас же перестанешь останавливать себя и кончишь.       Чимин окончательно проваливается в ощущения, которые сдерживал из последних сил, которые на последнем слове мужчины иссякли. Он до боли под лопатками сдавливает кожу и протяжно выстанывает обожаемое родное имя, содрогаясь всем своим хрупким телом. Изливается на живот и в ладонь Юнги, который продолжает двигаться внутри него, находясь на грани. Мгновение, а может два, проходят, и Мин кончает вслед за птенчиком, тоже не прячась в эмоциях и голосе — часто и глубоко стонет, замирая над парнем, который все еще тонет в оргазме такой силы, которой еще прежде не испытывал.       До сумасшествия прекрасно и легко, так хорошо, что дрожат колени, которыми Чимин до сих пор сжимает миново тело, поджимая простынь пальцами ног.       Разум обоих все еще в прострации, витает где-то по спальне, не находя дороги обратно. Оба тяжело дышат, обжигая друг друга и без того распаленным дыханием. Юнги заваливается на спину, высвобождая трясущееся тело от оков блондина.       — Прости, малыш, — выдохи еле живы. — Прости, что в тебя, я не собирался.       — Это было… Невероятно, Юнги, — хрипит севшим голосом Пак, выпрямляя судорожные ноги. — Прежде я такого не испытывал. Никогда…       — Слишком слащаво будет, если я отвечу, что тоже?       Чимин заливисто хохочет, пряча лицо в ладонях.       — Конечно, нет.       Он придвигается ближе непослушным телом и устраивается на миновом плече, прежде поцеловав.       — Я так и не ответил тебе, — смущенно выдыхает он, наконец, приходя в себя и чувствуя приятную усталость. — Я безмерно люблю тебя, Юнги-и. Люблю, господи, так сильно…       — Тебе не обязательно было отвечать на мое признание, птенчик. Я и так это знаю. Чувствую, — последнее слово с неимоверным трепетом оседает на чиминовой золотой макушке, заставляя все еще бешено бьющееся сердце Пака окончательно раскрошиться внутри.       Они долго нежатся в объятиях друг друга, не решаясь больше ни на какие разговоры, продлевая лучший момент в жизни и умирая в нем навсегда.       — Спрошу глупость, но все же, — ласковый голос Юнги рушит тишину. — Есть в мире такое место, куда бы ты хотел отправиться?       — Что? — Пак вновь изливается смехом, от которого мужчина тает, обнимая обеими руками. — Ты о чем?       — Куда ты очень хочешь поехать, но никак не соберешься?       — Я не думал об этом, даже не знаю.       — Подумай, а завтра скажи мне. Я хочу знать, о чем ты мечтаешь. Хочу всего тебя узнать, моя нежность…