***
— Ты что-то чертовски довольный сегодня. — Тайлер, спокойно сжимая кожаную оплетку рулевого колеса своего автомобиля, покосился на сидящего рядом Ксавье. — Между прочим, а где это ты шлялся ночью? Я к тебе заезжал несколько раз… И никого не нашёл, — Галпин усмехнулся и аккуратно вписался в очередной поворот дороги. — Меня не было дома прошлой ночью, и закончим на эту тему. — Это я понял, я же приходил к тебе… — И меня там не было… Галпин на некоторое время замолчал, затем лукаво покосился на своего напарника. Было похоже, что он пытался распутать целый клубок проблем, но его уставшие мозги отказывались с ним сотрудничать. Наконец ему, видимо, удалось ухватиться за конец этого клубка. Лицо его просветлело. — Сукин сын, ты… ты был с женщиной! Наконец-то решился закончить свой целибат и прекратил страдать по бывшей! — усмехнулся Галпин. — И кому же досталось наше долгожданное сокровище? Кто эта счастливица, которая смогла очаровать такого придурка как ты? — Не важно, Тай, честное слово, ничего особенного не произошло, — ощущая как неприятно заныло под ложечкой, пожал плечами Ксавье. — Дай подумать, Ксав! — не сдавался Тайлер, — Ты ни с кем из женщин последнее время близко не общался, кроме… — Галпин резко выдохнул и повернулся к Торпу. — Ты был с этой красоткой Аддамс! И ты переспал с ней! Проклятый сукин сын! Кретин! Тебя не было дома, потому что ты трахался с этой Аддамс! Не могу в это поверить! Ты что, совсем спятил?! — Остынь, Тай. Не стоит из-за этого вылезать из кожи вон. Не произошло ничего, что я бы не мог контролировать, — поморщившись как от боли, сквозь зубы прошипел Торп. — Чепуха! Дерьмо собачье! Чёрт возьми, ты, действительно, тупой сукин сын… Она — одна из подозреваемых, и ты умудрился переспать с ней в процессе расследования! — Не волнуйся так, Тай. В следующий раз я воспользуюсь резинкой. Никогда нельзя быть уверенным, что может разозлить уставшего, раздраженного мужчину. Упоминание о презервативах привело Галпина в бешенство, и Ксавье понял, что сейчас он без раздумий набросится не только на него, но может разгромить все встречные автомобили. Очень громко и медленно Галпин произнёс. — Я и ломаного гроша не дам за то, чтобы твои долбанные резинки защитили тебя, Торп! — Галпин, мне кажется, ты что-то забыл, — как можно спокойнее произнес Торп. — Мне не семнадцать лет и я точно знаю что делаю! — Аддамс! — покачал головой Галпин. — Черт возьми, она, конечно, аппетитная штучка, но ты подумал как это отразится на твоей репутации и на всем этом нашем деле? — Ну, надо действительно быть осторожнее, — попытался отшутиться Ксавье. — И предохраняться. Мне следовало бы об этом подумать. — Резинки! — оскалился Галпин. — Понятно, чем ты думал, Торп! Некоторое время они ехали в полной тишине, нарушаемой лишь звуками дождевых потоков, огибающих гибкими струями поверхность их машины. — Ты раньше работал с Валери Кинботт? — решив сменить тему разговора, спросил Торп. — О, хорошо! Давай поговорим о насущном, — покачал головой Тайлер, слегка прищурившись от дождя, бывшего в ближний свет его фар, когда он сворачивал с шоссе Веллингтон на бульвар Эйрпорт Драйв, который приближался к Милтонскому международному аэропорту с южной стороны. Встречные машины на другой стороне эстакады отбрасывали блики света на его красивый профиль, испещренный тенями от капель дождя на лобовом стекле. — Кинботт довольно серьезная женщина. Я работал с ней в одном офисе давным-давно, до того, как она пришла в ФБР. Как и большинство из нас, она, кажется, ничуть не изменилась, просто стала глубже, проявилась такой, какая она есть. Торп улыбнулся на это. Он сидел, глядя через лобовое стекло на дождь, струящийся по широкому освещенному коридору, прорубленному в густых соснах, и привычно думал об Уэнсдей. Она, с настойчивостью воды, мгновенно проникала и своевольно хозяйничала в голове Торпа, и он смиренно покорился этой приятной навязчивости женского образа. Они начали проезжать под зелеными указателями, подвешенными высоко над бульваром, которые сообщали, какие авиакомпании находятся в каких терминалах. Слева от них, через эстакаду и встречный поток машин, находились грузовые терминалы: Aramco, Conoco, Tenneco, Shell, Exxon… — Она… вежливая. В некотором роде очень воспитанная леди, но не так-то просто ее узнать. Международный аэропорт находился в северной части города, в получасе езды при хорошем движении. Они были почти на месте, и Торп только сейчас нашел время задать вопрос после паузы в разговоре. Он пришел в себя всего полчаса назад, когда Галпин заехал за ним в Милтон-Виллидж. День был долгим и беспокойным, и Ксавье почувствовал легкую дезориентацию, которую всегда испытывал, ложась спать днем и просыпаясь, когда еще не стемнело. После того, как Торп остался на месте смерти Лариссы Уимс до тех пор, пока Анвар не закончил и не отнес результаты в криминалистическую лабораторию, а тело не отправили в морг, он провел несколько часов, разбирая личные вещи Уимс вместе с Тайлером. Эта последняя смерть изменила лицо расследования, как все и знали, когда это наконец произошло. Средства массовой информации разошлись со всей истории в течение нескольких часов, и независимо от того, насколько плотно работал отдел по расследованию убийств, общую картину уже нельзя было удержать в секрете бесконечно. Смерть Лариссы Уимс сняла все покровы. СМИ знали мало, но вскоре они связали смерть трех женщин из Западного Милтона, которые умерли за последние несколько недель. В заголовках статей в поздних утренних выпусках газет и в передовице дневных радио- и телевизионных новостей без колебаний использовались термины «психопат» и «серийный убийца». Репортажи были короткими, но репортеры почуяли запах свежего мяса и столпились вокруг. Джозеф Крэкстоун быстро установил рабочие параметры и организовал систему процедур для целевой группы. Прошлый опыт Торпа в области криминального анализа позволил ему занять должность координатора по рассмотрению дел. С помощью другого детектива, Роуэна Ласлоу, Торп должен был выполнять функцию центрального пункта сбора всей новой информации, которая поступала бы по четырем делам, они рассматривались как одно дело, от следственных групп целевой группы. Он мог просматривать и анализировать их отчеты и дополнения, касающиеся подозреваемых, потерпевших, свидетелей и вещественных доказательств, выискивал новые взаимосвязи между зацепками, создавал досье на каждого свидетеля и подозреваемого, включая фотографии, составлял диаграммы хода расследования каждого дела, отслеживал изменения в статусе подозреваемого и координировал последующие интервью, чтобы предотвратить дублирование контактов или упущения. Анвар был назначен ответственным за контроль и хранение улик и выступал в качестве связующего звена с Барбарой Соронно в криминалистической лаборатории. Если случались какие-либо промахи с уликами, ответственность ложилась на Крекстоуна. Уотсон обзавелся новым партнером и должен был продолжать изучать список мужчин, найденный в адресной книге Йоко Танака, и искать любые зацепки, которые появились в результате этих интервью. Задания Торпа и Галпина развели их в противоположных направлениях. Теперь Торп должен был проверить врачей Лариссы Уимс, Бьянки Барклай и Йоко Танака, а также немедленно ознакомить своих людей с более ранними случаями, чтобы они могли работать с новыми материалами. Сам Крэкстоун отвечал теперь за общение со средствами массовой информации, работая с Торпом, чтобы определить, какие не засекреченные материалы могут быть опубликованы в виде аккуратных информационных фрагментов, удовлетворяющих журналистов. Капитану предстояло принять удар на себя от политиков и полицейского управления. Никто этого не ждал и к такому исходу событий не готовился. Торпу нужно было вернуться к Аддамс, чтобы попытаться узнать как можно больше имен женщин в обществе, которых Уэнсдей удалось убедить выложить факты, включая имя Агнес, и он должен был попытаться установить, была ли Ларисса Уимс также членом той группы. Но к тому времени, когда всё это было обработано, было пять часов вечера, и Ксавье направлялся домой, чтобы поспать несколько часов. Оказалось, он едва успел раздеться, как Тайлер позвонил ему, чтобы сообщить, что он уже в пути, и к шести часам они уже ехали по темнеющим, дождливым улицам в аэропорт, чтобы забрать Валери Кинботт. Они проехали под взлетно-посадочной полосой как раз в тот момент, когда над ней пролетал неуклюжий авиалайнер, его двигатели ревели с громким, свистящим гулом, а затем Галпин направил машину по спирали пандусов, которые привели их на парковку за пределами терминала B. Он взял билет у выхода на посадку и припарковался прямо напротив дверей входа. Галпин заглушил мотор и потянулся к дверной ручке. Они прошли по переполненному вестибюлю, миновав проверку безопасности, который привел их к воротам. — Я вижу Крэкстоуна вон там, — сказал Тайлер, взглянув на часы. — Он приехал раньше. Они подошли к Джозефу, который стоял у небольшой кучи багажа на краю зоны ожидания у выхода на посадку и жевал шоколадку. Он узнал Галпина и Торпа в потоке пешеходов в вестибюле, откусил последний кусочек от шоколадного батончика и, скомкав обертку, выбросил ее в мусорную корзину. К тому времени, как они добрались до босса, Крэкстоун успел дожевать шоколад, сглотнул и, ухмыляясь, протянул им руку. Тайлер извинился за опоздание. — Нет, это я приехал на пятнадцать минут раньше, — сказал Крэкстоун. — Валери сейчас выйдет, — сказал он, и все трое повернулись к стойке выхода. — Вон она, — показал Крэкстоун, и Торп, обернувшись, увидел высокую женщину в черном деловом костюме, пробирающуюся сквозь толпу в вестибюле. Он никогда не видел женщину в двубортном костюме. Ее пиджак был расстегнут, и Кинботт быстро засовывала телефон в нагрудный карман пальто, раз или два останавливаясь на перекрестке. Торп оценил ее рост — пять с половиной футов. У нее были светлые медового оттенка волосы чуть ниже плеч, и она носила их, немного зачесывая назад. Ее нос был не широким, но прямым и красивым. Значительная горбинка свидетельствовала о том, что он, возможно, был сломан. Ее ярко голубые глаза были слегка прикрыты веками, в уголках уже появились гусиные лапки. Она шла, расправив плечи, довольно свободной походкой, удобным шагом. Когда Валери приблизилась, она улыбнулась и первой поздоровалась за руку с Крэкстоуном, а затем протянула руку Торпу. — Детектив Торп, — улыбнулась она. — Рада наконец-то лично познакомиться. Кинботт повернулась к Галпину. — Тайлер, я ценю, что ты приехал за мной, — они пожали друг другу руки, а затем Галпин наклонился и взял ее маленький саквояж из мягкой кожи, и вчетвером они двинулись к выходу. — Извини за короткий звонок, — сказал Торп. — Но я боялся, что ситуация выйдет из-под контроля прежде, чем кто-либо из нас сможет взять себя в руки. — Все в порядке. Мы выполняем много срочной работы, — сказала Кинботт. — Что-нибудь есть с сегодняшнего утра? — они опередили Галпина и Крэкстоуна, и Торпу пришлось делать шаги шире, чтобы не отставать от Кинботт. Пока они шли по длинному вестибюлю, он рассказал Валери о формировании целевой группы и о том, как она была создана. — Это хорошо, — сказала Кинботт. — Так будет проще. У меня есть кое-что для тебя от одного из аналитиков VICAP. Немного. У них не было глубоких выводов, но есть кое-что, на что вам стоит обратить внимание. Что-то похожее было в Новом Орлеане, что-то в Нэшвилле и громкое дело в Лос-Анджелесе. Они вышли в главный вестибюль и направились через похожий на пещеру коридор терминала, разделяясь в толпе, возвращаясь вместе, обнаружив впереди Галпина и Крэкстоуна. — Как ты? Держишься? — спросила Кинботт, ловко уворачиваясь от пары стюардесс авиакомпании, быстро проходящих перед ними с их багажом на маленьких тележках на колесиках. — Я даже не знаю, — пожал плечами Торп. Он тут же подумал об Уэнсдей. Все, что произошло между ними, однозначно нашло отражение на его лице и состоянии. Кинботт оглядела его и улыбнулась. — Ну, может быть, это не продлится слишком долго. — Я работаю над этим, — усмехнулся Торп. — Впервые со мной происходит нечто подобное. Мне не очень нравится, как я себя при этом чувствую. И я не говорю о потере сна. На этот раз Кинботт ничего не сказала. Торп хотел посмотреть Валери в лицо, но она уже проходила через электрические двери на подъездную дорожку напротив гаражей. По дороге в город Ксавье развернулся, прислонившись спиной к двери автомобиля, и принялся зачитывать биографию Лариссы Уимс. — Миссис Уимс было сорок два; ее мужу, Ричарду, шестьдесят. Мистер Уимс — инженер-строитель. Сколотил личное состояние на запатентованном методе определения прочности конструкционной стали на разрыв и до сих пор много путешествует, занимаясь этим. Они были женаты чуть больше двух лет. До того, как она вышла замуж за Ричарда, Ларисса трижды разводилась, а он уже был женат один раз. По его словам, этот брак тоже шел к разводу. Ричард был довольно откровенен и с готовностью признал, что их брак сложился не так, как он надеялся. Он сказал, что у них обоих были любовники, фактически ее адвокат нанял частного детектива, чтобы доказать его связь с другой женщиной. Он подозревал, что она собирается подать на развод через суд. Он не был уверен в мужчинах, с которыми у нее были сексуальные отношения, за исключением одного - ее психиатра. Когда мы спросили мужа, есть ли у него какие-либо основания полагать, что его жена может быть бисексуалкой, он казался ошеломленным этой идеей. И в ее доме мы также не нашли ничего, что могло бы это навести на мысль. — Как он отреагировал на ее смерть? — Я думаю, он был искренне потрясен. — Как долго его жена посещала психиатра? — спросила Кинботт. Дождь барабанил по боковым стеклам машины, отбрасывая серые брызги на его белую рубашку, когда они мчались по межштатной 45-й автомагистрали, направляясь на юг, в город. — Пять лет. — И этот роман предшествовал ее браку с Уимс? — Он сказал, что так думал. — Тогда психиатр должен быть в состоянии просветить нас по вопросу ее бисексуальности, — сказала Кинботт. — Для наших целей врач будет для нас более ценным, чем сама женщина. Сколько ему лет? — Я не знаю. — У него еще не брали интервью? — Нет. — Теперь, когда Уимс мертва, не должно быть никакой конфиденциальности между пациентом и врачом. Психиатр может быть золотой жилой в поисках зацепок, особенно если есть связь с ней, другими женщинами и той организацией. Кинботт сидела немного подавшись вперед, пока говорила. Снаружи, в ненастный поздний вечер, было темно, как в сумерках, из-за низко нависших облаков, и лицо Валери было в значительной степени скрыто, за исключением тех случаев, когда оно освещалось короткими проблесками бледного света, когда они проезжали мимо светофоров автострады через равные промежутки времени. Периодически Ксавье была видна только левая сторона ее лица. Слушая речь женщины и наблюдая за ее глазами в мимолетных лучах пятнистого света, проникающего через дождливое окно, Торп чувствовал, что та смотрит на него со спокойным вниманием, которое, казалось, исходило с другого уровня сознания, чем ее слова. Ксавье показалось, что фразы, сказанные Кинботт, не передают весь внутренний мир, соответствующий ее личности. Валери Кинботт при первом разговоре показалась ему приятным человеком, и сейчас он был уверен, что не может доверять такой оценке. Пока Галпин вел машину Бюро по сложным развязкам скоростных автомагистралей, которые вели их в город, у Торпа возникло ощущение, что глаза Валери — это то, чем была эта женщина, а дружелюбная личность, встретившая его в аэропорту, была всего лишь отработанным фасадом, который она представила в силу профессиональной необходимости. Ему было интересно, как долго она пользовалась этой маской и снимала ли ее вообще. Торп надеялся, что она это уже сделала или что она сделает это быстро и покончит со всем этим. Ксавье не предвкушал возможности работать с женщиной, которая держала его на расстоянии вытянутой руки с притворной сердечностью. Ему также не доставляло удовольствия ждать неизбежного момента, когда из-за напряжения, соперничества или непреодолимого эгоизма Валери сдернет маску дружелюбия, и Торп столкнется лицом к лицу с тем, что на самом деле скрывали ее глаза. Внезапно, оправданно это или нет, перспектива работы с Валери Кинботт вызвала у Ксавье легкое опасение, которое было совершенно отдельным и оторванным от контекста ужасных убийств, которые она пришла помочь ему расследовать.***
С черным зонтиком над головой доктор Юджин Оттингер стоял на задней террасе своего трехэтажного кирпичного дома и смотрел поверх сосен на вечерний туман, парящий над медоносной липой и красными бутонами, разбросанными по наклонной лужайке до протоки внизу. В сопровождении большого рыжевато-коричневого ротвейлера по кличке Саша, которого он проигнорировал, Оттингер сошел с террасы и направился по выложенной камнем дорожке, которая вела через его владения к зданию поменьше, архитектурно повторявшему большой дом и служившему ему офисом. Это здание, которое он претенциозно называл своей студией, находилось ближе к протоке, чем главный дом, и было укрыто в густом лесу, который простирался за ней на некоторое расстояние, не доходя до конца участка доктора, обеспечивало такое же уединение и на противоположной стороне большого дома. Он любил напоминать себе, что у него было уединение, большая степень уединения. Последние полчаса доктор Оттингер находился в эмоциональной невесомости, долгом погружении в собственное пустое горе, вызванное смертью Лариссы Уимс — азиатская ведущая программы дневных новостей сказала «убийство». Он был потрясен, но у него хватило присутствия духа быстро сделать три телефонных звонка, отменив свои дневные встречи. Он перенес двух своих клиентов, но одна женщина уже вышла из дома, чтобы пообедать с другом перед его назначением. До нее не удалось дозвониться. Оторвавшись от сэндвича, который приготовила для него горничная в сером свете солнечной комнаты, он взял свой зонтик и в задумчивом оцепенении вышел на улицу. Юджин намеревался пойти в свою студию, но вместо этого теперь шел без направления через лужайку, пока не вышел на одну из тропинок, которые опоясывали его лесистые владения. Оттингер свернул на первую и пошел по ней. Сейчас, под сенью деревьев, он сложил свой зонтик, снял пиджак и перекинул его через левую руку, а также ослабил галстук из уважения к жаре и влажности. Дождь барабанил по огромным листьям катальпы, поток воды барабанил и ревел так, что Оттингер не слышал собственных шагов, хрустящих по песку. Ротвейлер последовал за ним, моргая под непрекращающимся дождем, и они вдвоем бесцельно кружили по тропинкам протоки, пока шерсть собаки не спуталась, а густые волнистые волосы самого Оттингера не растрепались, сшитая на заказ рубашка прилипла к его мощной бочкообразной груди, где шерсть волос просвечивала сквозь материал, ставший прозрачным из-за дождя. Наконец он остановился. Оттингер посмотрел на тропинку перед собой, на листья, блестящие и переливающиеся под дождем. Не отрывая от них глаз, он протянул руку к стволу водяного дуба в поисках поддержки. Юджин медленно прислонился к нему, позволяя дереву принять на себя весь свой вес, а затем начал плакать, сначала сухо, неловко, потому что он к этому не привык. Ротвейлер беспрекословно сел на мокрую дорожку и с нескрываемым любопытством и отвисшим языком спокойно рассматривал рисунок дождя, который покрывал поверхность коричневой воды байю накладывающимися мандалами. Оттингер, охваченный головокружительным наплывом образов, всплывающих в его памяти, охваченный неожиданным страхом одиночества, странным эгоизмом, который заставлял его страдать больше за себя, чем за Уимс, плакал как ребенок. Он прислонился к водяному дубу, погруженный в собственные заботы о себе, пока не промок насквозь, пока его одежда не стала тяжелой и липнущей, пока, даже в удушающую жару, он не почувствовал, как холод пробежал по позвоночнику и поселился в задней части плеч. Оттолкнувшись от дерева, он убрал волосы с глаз и продолжил путь к своей студии. Сопровождаемый ротвейлер, неуклюже ковыляющим за ним в тумане, он подошел к задней двери офиса и остановился в нише, чтобы снять промокшие ботинки. Оставив студию незапертой в полдень, он толкнул заднюю дверь, которая позволяла ему приходить и уходить в свой офис, оставаясь незамеченным для своих клиентов, которые парковались на заброшенной аллее перед зданием и входили в офис через более официальный вход. Невозмутимый ротвейлер улегся в нише с тяжелым вздохом, когда Оттингер вошел в затемненный коридор и свернул в свой кабинет. Стеклянная стена, выходящая на протоку, представляла собой пуантилистическую сцену висящего тумана, как будто Жоржу Сераудалось создать картину, которая обладала неуловимым движением, которое нельзя было заметить, но которое, как было видно, двигалось. Туман — почти туман — был густым, затем прозрачным, появляясь сначала впереди, затем за деревьями, позволяя протоке то выныривать, то исчезать в своем призрачном дрейфе. Оттингер зашел в ванную, снял промокшую под дождем одежду и принял теплый душ. Он пытался сохранять ясность ума, пока мыл голову. Он не хотел думать о Уимс ни при жизни, ни после смерти. Он не хотел ничего вспоминать о Лариссе. Выйдя из дома, он вытерся и надел кое-что из одежды, которая хранилась в шкафу студии: свежую пару серых брюк, свеже накрахмаленную бледно-голубую рубашку и темно-синий галстук. Он не стал заморачиваться с курткой. Оттингер подошел к бару со спиртными напитками, налил дьюарс с водой и уже стоял перед витриной с зеркальным стеклом, когда вспомнил, что пьет напиток Уимс, ее любимый скотч. Это было нектаром для нее. Она была нектаром для него. Иисус! Каким странным, каким сюрреалистичным он почувствовал, когда услышал и увидел имя Уимс на ярко-красных губах ведущей новостей. Подозреваемых нет. Он почти допил свой напиток, когда услышал, как открывается входная дверь, и внезапно понял, что нигде в офисе не включил свет. — Юджин. Ты здесь? — услышал он красивый женский голос.***
Тайлер припарковался у тротуара под крытым входом в отель Hyatt Regency, а Торп и Галпин ждали в вестибюле тридцатиэтажного здания, пока Кинботт регистрировалась в своем номере. Валери хотела максимально использовать свое время и попросила немедленно отправиться в офис Торпа, чтобы посмотреть фотографии Лариссы Уимс с места преступления, которые они получили, чтобы понять, что она «почувствовала» по отношению к остальным убийствам. Она также хотела посмотреть фотографии с места преступления, связанные с убийством Лорел Гейтс. Даже несмотря на то, что эти убийства были явно не похожими, Кинботт не терпелось увидеть их на случай, если окажется, что они имеют отношение к смерти тех трех женщин. Это была поездка за десять кварталов до полицейского участка и быстрая прогулка под дождем через автостоянку к зданию штаба. В отделе по расследованию убийств приближалась вечерняя смена, и только одна команда была на стрельбе в кантине на Навигационном бульваре возле корабельного канала. Роуэн Ласлоу организовал свою деятельность в офисе, который использовался как склад старого оборудования после реконструкции департамента несколько лет назад. В отделе по расследованию убийств всегда ценилось свободное пространство, и теперь старые пыльные столы, устаревшие компьютерные терминалы и изношенные металлические картотечные шкафы загромождали и без того узкий коридор, который огибал островок кабинок в центре дежурной комнаты, сужая пространство для прохода до одного прохода и делая дальнюю часть дежурной комнаты похожей на распродажу на пожаре. Ласлоу пошел домой, чтобы поспать несколько часов, а Риччи Сантьяго, детектив, которую Ласлоу привлек из отдела криминального анализа, сидела за одним из компьютерных терминалов, вводя имена, которые Роуэн назвал в деле Уимс, а также те, которые были указаны в справочных листах. Одним из немногих преимуществ обнародования громкого дела было то, что, как только полиция представляла общественности тщательно отобранные факты по делам, они обычно вызывали поток подсказок. Потребовался всего один хороший способ раскрыть дело. В своей обычной методичной манере Ласлоу отладил процесс, при котором все подсказки обрабатывались одним конкретным сотрудником в каждую смену, и смоделировал сам список рекомендаций по образцу того, который использовался оперативной группой по расследованию серийных убийств Грин-Ривер в округе Кинг, штат Вашингтон, который включал систему перекрестной индексации и метод приоритизации подозреваемых и информации. Объем операций рос с каждым часом, информация загружалась в компьютер сразу же, как только поступала. Даже сейчас офицер в форме сидел за маленьким угловым столиком, разговаривая низким монотонным голосом с телефонным абонентом и заполняя бланк. С того момента, как они вошли в дежурную часть, Торп почувствовал перемену в покладистом поведении Кинботт. Она быстро огляделась по сторонам, пока они пробирались обратно в офис оперативной группы Ласлоу, и коротко улыбнулась Риччи Сантьяго, когда ее представили, но ничего не сказала. Ее единственным интересом было добраться до досье Уимс. Крэкстоун достал для них документы из запертых шкафов, а Торп отнес их в свой пустой кабинет, пока Галпин ходил за кофе. Кинботт сняла пиджак, повесила его на спинку стула Торпа и взяла фотографии, села и начала читать первую страницу отчета по делу. Она повернулась к столу Галпина и начала с первых фотографий, которые были разложены и пронумерованы в хронологическом порядке расследования от места преступления до вскрытия. Валери сидела к Торпу спиной, очевидно, желая, чтобы ее оставили в покое. Но Ксавье не спешил уходить — у Валери могли возникнуть вопросы. Он сел на стул рядом с картотекой и стал ждать. Через некоторое время Галпин вернулся с четырьмя чашками кофе, но Кинботт даже не подняла глаз, просто потянувшись за своим пластиковым стаканом, не отрывая взгляда от чтения. Вскоре она поменяла файлы для фотографий и продолжила читать. Торп просто ждал. Галпин бродил по комнате отдела, завязывая разговоры с детективами, которые знали его недостаточно хорошо, чтобы избегать его, или не возражали против его монотонной речи. Валери долго рассматривала фотографии, изучая одни и те же раны на теле жертв, которые изображали их с разных ракурсов и при разных условиях освещения. Она взяла карандаш со стола Торпа и сделала несколько пометок, а затем повернулась на стуле лицом к Ксавье, закинув одну ногу на колено другой. — Что ты видишь здесь нового? — спросила она, затем отхлебнула кофе, который, должно быть, к этому моменту остыл. Теперь Ксавье увидел, что глаза Валери были ничем не примечательного синего цвета с неуверенными вкраплениями светло-зеленого. — Те же следы от укуса в пупок, — сказал Торп, — Это не новое — мы впервые увидели их у Танака, — но, похоже, он провел с Уимс больше времени. Истязание стало более сильным. На этот раз он больше сосредоточился на пупке. Удары по лицу более жестокие. Опять же, это не ново, но это привлекло мое внимание. Кинботт кивнула, и Торпу показалось, что он заметил легкую улыбку в уголках ее глаз. — Складки на простыне, — продолжил он. — Мне кажется, что он лег рядом с ней, вероятно, это было последнее, что он сделал. Я впервые заметил их с Уимс — красную шелковую простыню, — но я вернулся и проверил фотографии Барклай и Танака, и они тоже есть там. Я просто не заметил их. Я думаю, что картина в целом привлекла мое внимание. Я должен был это заметить. Кинботт пожала плечами, как будто это была оплошность, которую мог совершить любой. — Но я думаю, тот факт, что он лежит рядом с ними, важен, — добавил Ксавье. Кинботт посмотрела на него, и Торпу показалось, что она действительно читает его мысли. То же самое он чувствовал, когда понял, что за ним наблюдает Аддамс, единственной заботой которой в отношении него было сексуальное желание, раздеть его, мысленно прикоснуться к его груди, животу и внутренней поверхности бедер. Большую часть времени подобные вещи его не беспокоили, но время от времени появлялись воспоминания о той, чьи глаза и выражение лица почти заставили его поверить, что на самом деле Уэнсдей хочет заглянуть под его одежду и, одной лишь силой своего воображения, расположиться рядом с самыми чувствительными частями его анатомии. Такое же чувство он испытывал от мягкой улыбки Уэнсдей, за исключением того, что взгляд Аддамс не отрывался от его глаз. Валери смотрела на него таким же странным взглядом. — Как ты думаешь, почему он это сделал? — спросила она. Торп посмотрел на нее и заколебался. Краем глаза он заметил, что Тайлер тоже смотрит на Кинботт, и понял, что Тайлер тоже заинтересован в их работе. — Я полагаю… он трогал себя… возможно, мастурбировал — хотя не было никаких следов семенной жидкости, — пожал плечами Ксавье. — Но почему таким образом? Почему он наносит ей макияж, укладывает волосы — на этот раз он даже воспользовался лаком для волос, — сказала Валери, опустив взгляд на отчет. — Красит ей ногти… все это? — Она должна выглядеть определенным образом, — ответил Торп, вспоминая их телефонный разговор двумя ночами ранее. — Она должна вписаться в его фантазию… — Фантазия! — сказала Кинботт, ткнув указательным пальцем в воздух. — Иди сюда. Она перекатилась креслом вперед ногами, и протянула фотографии так, чтобы Галпин и Торп могли их видеть. Валери выбрала одну из фотографий Уимс, снятую в изножье кровати, так что на фотографии мертвая женщина лежала в слегка укороченном виде, как бледный мертвый Христос Гольбейна, ее груди без сосков были такими же чувственными в смертельной ране, какими они были при жизни, а более темная шерсть ее вульвы казалась почти раной по контрасту с темными волосами, которые дополняли гладкую, переливающуюся поверхность ее кожи. — В большинстве случаев место преступления, подобное этому, нарушает общую рутину убийства, — сказала Кинботт, ее голос смягчился, как будто она позволяла Торпу услышать ее мысли. — Даже когда кажется, что это убийство, совершенное при необычных обстоятельствах, скажем, во время извращенного секса. Это необычно только для посторонних, не для участников. Они делают что-то, что их удовлетворяет, что-то, что они делали снова и снова, чтобы добиться повторного удовлетворения. Это рутина. Кинботт снова использовала указательный палец и подняла его перед фотографией, как будто это была игла, измеряющая реакцию, позволяя ей покачиваться взад-вперед над фотографией, словно она оценивала собственные слова. — В случаях сексуальных убийств, когда сначала есть добровольный партнер — часто это проститутка, — у нас фактически есть возможность двух процедур, — объяснила она. — Первая — это сценарий, разработанный для достижения их взаимного удовлетворения. Сценарий, к которому убийца прибегал, возможно, сотни раз прежде, в реальности и в своем воображении, без фатального исхода. И затем есть еще один сценарий, который прерывает первый и разыгрывается для удовлетворения только убийцы. Мы должны попытаться провести различие между этими двумя и точно определить место, в котором они расходятся. Палец Кинботт остановился, наклонившись влево. — Где закончилось удовольствие Лариссы Уимс, — ее палец качнулся в другую сторону, — И где началось удовольствие убийцы? — ее палец опустился и коснулся фотографии. — И затем мы должны установить хронологию сценария убийцы, потому что именно с этой хронологии — что он сделал и в какой последовательности он это делал — мы начинаем реконструировать его личность. Кинботт замолчала, держа фотографию и глядя на нее. Торп был близко к ней, достаточно близко, чтобы уловить смутное, интимное ощущение: тепло ее тела, тонкокостность ее шеи и плеч, налитых плотностью зрелости, а не упругими мускулами молодости, ее руки были достаточно худыми, чтобы он мог полностью накрыть одну из ее, если бы он протянул руку и положил ее туда. Так близко Ксавье не мог рассмотреть женское лицо, но он наблюдал за Валери, когда она внимательно изучала фотографии. У нее были густые светлые волосы, которые она небрежно завернула в простой узел. Черты лица были четкими, как будто их вылепили скульптором, над тонкой, довольно строгой нижней губой просматривалась небольшая ямочка. У нее была сильная челюсть, которая вместе со сломанным кончиком носа напоминала Торпу киноверсию строгой британской женщины — военной медсестры или врача. — Гостиничный номер уже снова используется, не так ли? — спросила Кинботт, все еще глядя на тело Уимс. На мгновение Торп не понял, что она имеет в виду. — Да, Heron's Way. Да, это так. — А квартира Танака? — Все еще запечатано. — Тогда мы можем пойти посмотреть это? — Да. Она повернулась к Тайлеру. — Можешь ли ты попросить у ФБР достать файлы на Барклай и Танака? Я согласилась на эту сделку в последнюю минуту и еще не видела их. — Да, я достану их. Кинботт кивнула. — Мы можем сегодня вечером посмотреть квартиры Танака и Уимс? — Конечно. Ричард Уимс на некоторое время съехал. Пока Валери ждала нужные документы, она успела немного пообщаться в кабинете лейтенанта с Эриком Хартманном. Торп заметил, что Кинботт необыкновенно хороша в этом. Она пришла к их начальнику не как специальный агент, и, что самое главное, она не пыталась быть одной из женщин, притворяясь беззаботной знакомой, бравируя товариществом, которого она не заслужила и которое неизбежно звучало фальшиво в глазах подозрительных детективов из отдела убийств. Она была не из тех людей, которые принимают позу, и ее непритязательные манеры сразу же были признаны такими, какие они есть. Документы были доставлены в офис Торпа, и Кинботт устроилась там со свежей чашкой крепкого кофе из кофейни для вечерней смены. В восемь пятнадцать вечера Торп и Кинботт снова лавировали по грязным лужам на территории автопарка, пересекая дорогу под легким дождем и заходя в гараж, чтобы проверить машину. Кинботт подождала, пока Ксавье распишется и получит ключи, а затем они поднялись на наполненном паром лифте на второй уровень. Когда они шли через гараж, Кинботт сняла промокший пиджак и отряхнула его, пока они шли по проходам к машине, в мертвом воздухе висели запахи замасленного цемента и вялых вод протоки. — Господи, — сказала она. — Разве здесь не бывает прохладно по ночам? — Немного, — ответил Торп, отыскивая нужный номерной знак и обходя машину со стороны водителя. — Но разве этот дождь не должен все остудить? — передернула плечами Валери. Ксавье вставил ключ в замочную скважину и посмотрел на нее поверх крыши машины. — Ты никогда не была в Милтоне? — Давным-давно, в двухтысячных. И это было в декабре. Торп кивнул. — Ну, июнь здесь третий по дождливости месяц в году, — сказал Ксавье, поворачивая ключ и запирая щеколду, не сводя с женщины глаз. — И к тому же это третий по жаре месяц в году. В книгах о путешествиях климат Милтона называют «влажный континентальный». Зима длится ориентировочно с октября по март, а весной наступает «грязный период», когда все дороги превращаются в кашу из-за талого снега. Лето в Вермонте теплое, влажное и короткое. И сейчас тут самые высокие летние температуры в Соединенных Штатах, — он улыбнулся. — Но, тебе это понравится.***