Даже мой парень...

Звуки извне проникают невнятными приглушенными волнами сквозь закрытую дверь тесной ванной комнаты на втором этаже ненавистной тебе дачи. Ненавистной, потому что ты еле добрался сюда один, на такси, желая сделать сюрприз имениннику. Ни тебе, ни сюрпризу, как оказалось, не обрадовались. Встретили фразой «На хуя припёрся?» и потащили наверх по лестнице, опасаясь внимания прибывших первых гостей. Музыка отзывается странным эхом в окончательно поехавшей голове и тяжёлым, смазанным, сбитым ритмом почти совпадает с болезненными толчками, которыми методично вдалбливаются в твой зад. Ты упираешься ладонями в холодный влажный кафель, пытаясь удержаться в неудобной позе и не съехать окончательно вниз. И не поехать умом тоже отчаянно пытаешься. Именно сейчас, в этот самый момент, когда тебя дерут второпях, как сортирную блядь, дерут по принципу «чего добру пропадать, раз пришёл», до тебя наконец-то доходит, какой ты всё-таки идиот. И тупые твои попытки «клин клином», и унизительный первый раз, как и все последующие с неизменной приставкой «недо», и иллюзия влюблённости — всё это ничто иное, как редкостный, отборный идиотизм. Ты даже не успеваешь как следует возбудиться, а сзади уже дышат громче, дёргаются активнее и кончают. Отлично поздравил, умница! Разве не этого ты хотел? Тогда в чём дело, чего не весел? А! Не так ты хотел! Но у тебя, в принципе, всё в жизни выходит не так, давно бы пора привыкнуть. Ты разворачиваешься молча и смотришь подкрашенными, чуть раскосыми глазами на своего парня. На своего ли? — Ты должен уехать. Прямо сейчас. Я же просил не светиться. Ты хоть понимаешь, сколько здесь будет людей, разных людей, Жень. И вот эти твои пидорские… На тебе бесцеремонно поправляют дизайнерскую аляпистую рубашку, которую ты так долго выбирал, с раздражением проводят по твоим губам пальцами, стирая бесцветный блеск и обречённо выдыхают: — Пойми ты, возникнут вопросы, полетят предъявы. Нам это надо? Девушка здесь моя, опять же… — Девушка? — Давай еще поревнуй! Да ничего не поменяется меж нами, не ссы. Просто прикрытие. Ну так что? Вызвать тебе такси или сам? Постарайся незаметно свалить. Жень? А ты даже ответить не можешь. Ничего ты не можешь, только смотреть, как будто видишь впервые. Ну или в последний раз. От тебя быстро уходят. Не привыкать. В этот раз даже кристально похуй. Тебе есть с чем сравнить. Поворачиваешься к зеркалу. Осматриваешь себя. Красавчик, нарядился к празднику. Happy birthday, бля! Твою надвигающуюся истерику прерывает вызов от брата. — Жень, а ты где? У меня тут сюрприз для тебя нарисовался. — Я сам как сюрприз, брат, только неудачный. Забери меня, а? — Случилось чего? Мелкий? Адрес, быстро! Адрес ты не диктуешь, просто говоришь, чья это дача. Брат знает. И о вас догадывается. Просто сейчас ты его догадки подтвердил. Застёгиваешь ремень на узких джинсах, разглаживаешь цветные складки на том плече, где нет рукава — что бы там ни покуривал модельер, он знал толк в эпатажных вещах, чертяка. Подумав, снимаешь резинку с длинных светло-русых волос, которые тут же лёгким послушным каскадом падают за спину. Пора. На улице подождёшь, не холодно. Как тебя и просили, тихо, не привлекая внимания, спускаешься вниз. Вот только уйти тебе не дают. Три хохочущие девчонки подхватывают под руки и волокут тебя, упирающегося, в сторону кухни. Одну ты узнаёшь, видел недавно в клубе. Она тебя узнаёт тоже, заливисто смеётся, переходя на визг, лапает бесцеремонно. — Девочки, это же тот самый бармен-лапочка, про которого я вам рассказывала. Это же чудо какое-то! Как ты здесь очутился? «Потрахаться заходил», — хочется съязвить, но ты держишься, улыбаешься в ответ. — Ой, а ты можешь сделать нам «грязного джина», а? Пожалуйста-пожалуйста! — ладошки лодочкой, губёхи трубочкой, ну дура-дурочкой. Ты ответить ничего не успеваешь, а тебе уже шейкер со льдом суют. Видимо, до тебя они здесь уже пытались наболтать алкашки на глаз. Потом думаешь: «Почему нет?» Вспоминаешь, что джин и сухой вермут ты сам сюда завозил неделю назад и даже радуешься их остаткам, годным как раз для пары бокалов. Находишь водку, выжимаешь лайм прямо рукой и взбалтываешь. — Да ты наш краш! А ещё можешь? — наглеют девки, когда ты переливаешь готовое пойло в коктейльные бокалы, и что-то там ещё наперебой говорят, но их голоса тонут в громкой музыке. Ты сдаёшься, находишь ром и решаешься сделать им ещё и «Дайкири». Пока колдуешь над сахарным сиропом, сзади тебя обнимают и в самое ухо напевают: — Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём! И тут же доносится грубое: — Вы где этого пидарюгу откопали? Нормальных мужиков нет? На грубияна «нормального» девки дружно шипят и из кухни его гонят. А ты решаешь, что можешь подождать брата и здесь, потягивая собственноручно сделанный коктейль и слушая вполуха девичьи сплетни. — Вот я случайно узнала, что наш именинник собирается Ане сделать предложение. Замираешь. Какое-то время гипнотизируешь кусочек лайма, коряво насаженный на тонкий ободок бокала, небрежным движением вынимаешь цветные трубочки и залпом выпиваешь горько-сладкую бурду. Улыбаешься. Улыбка у тебя красивая, ты знаешь. И покер-фэйс ты умеешь держать. А теперь плечи расправил, встал и пошёл! Можно же и с помолвкой людей поздравить, с тебя не убудет. Ты, главное, улыбайся! Войдя в гостиную, ты попадаешь под разноцветный дождь ярких мерцающих бликов. Настраивают цветомузыку. Цветные пятна мелькают по твоему радужному вызывающему прикиду и, сливаясь с ним, превращают всего тебя в переливающуюся мишень. К тебе моментально притягиваются все взгляды. А ты хватаешь в руки открытую бутылку коньяка и делаешь несколько обжигающих глотков прямо из горлышка. Дыхание перехватывает внезапный резкий спазм, на глазах выступают слёзы, но ты салютуешь бутылкой имениннику и его девушке и снова прикладываешься. Огненный жидкий шар спускается по пищеводу вниз, позволяя наконец-то полноценно дышать. И даже нести какой-то поздравительный бред, от которого самому становится смешно. — Слышь, сладенький-пьяненький, ты чей такой нарядный? — долетает откуда-то с краю, но ты даже не оборачиваешься. Какие-то тупые подъёбки, смехуёчки. Ты делаешь ещё один глоток, отмечая, что идёт уже мягче. — Как же вы меня достали! — всё-таки отвечаешь на очередную колкость. — Что, блядь, со мной не так? Кого ебёт, как я выгляжу? — разводишь руками, демонстрируя свой внешний вид. Цветная карусель вокруг тебя вкупе с выпитым алкоголем делают своё дело, ты пьянеешь мгновенно, и даже доносящиеся сквозь музыку фразы сливаются в одну звенящую какофонию: — Во даёт! — Кто это? Его кто-нибудь знает? — Сэма брат младший. — Да ладно! Это Сэм с Заводского который? Чемпион? — Да какой он, блядь, чемпион. Ушли из бокса давно на пару с Ромкой Каримовым. Там скандал же был. Вот батя у него мировой мужик, тренер известный. — Слушь, так вроде из-за этого пидарчонка и был скандал! А ты выходишь почти в центр, пританцовывая, как и полагается скандальному пидарчонку. Уже без коньяка, потому что больше в тебя не лезет. — Пиздец. Хоть бы отца не позорил, педик. У таких людей и такие дети. — А какие такие? — весело интересуешься. — Некого позорить, я с шестнадцати лет с ними не живу. Как только рассмотрели, что я «не такой», так и выгнали! С тех пор кем меня только не считали, как только не называли. Гей, хуесос, пидовка… А я до восемнадцати лет, кроме как в школу да в универ, и не выходил никуда. Но всё равно пидовка. Даже мой парень… Теперь уже бывший парень считает меня педиком, доступной дыркой, с которой главное не запалиться перед людьми. Да, любимый? Только знаешь, что? Из нас двоих пидарас это ты! И трахаешься ты хуёво. Пусть мне сравнить не с кем, но хуёво всё равно. Невесте твоей не завидую. Кто-то в этот момент потише делает музыку, кто-то продолжает выкрикивать гадости. Но тебе до такой степени похер. Ты пребываешь в состоянии эйфории и улыбка твоя уже не искусственная, а самая что ни на есть настоящая, злорадная, правда, но это ничего, зато идеально вписывается в торжество момента. А именинник-то зассал. И девка на его коленках нахмуренная сидит, мыслительную деятельность изображает. Он ее пальцами по щеке знай наглаживает, а движения такие зацикленные, будто на нервяке транс поймал. Ты совсем некстати вспоминаешь, где эти пальцы недавно побывали, и улыбка твоя становится почти зловещей. Ты всегда знал, что ваши недоотношения ненадолго. Возможно, тебе даже было несколько раз хорошо, как любому человеку, дорвавшемуся до секса. И ты почти убедил себя не думать про всякие там «не-так-не-с-тем». Ведь убедил же? Нет? Но сейчас пора завязывать. Это всего лишь маленькая неприятность, о которой скоро забудешь. Ты пережил большее. Таким мелочам тебя уже не сломить. Собравшись сказать ещё что-нибудь на прощание, ты слышишь вдруг за спиной взволнованный голос брата: — Жень? Что за шоу, твою мать, ты здесь устроил? И с облегчением выдыхаешь. Вовремя приехал. Ты просто очень хочешь домой. Вот прямо сейчас. Брат заберёт тебя, и ты забудешь всё, как дурной сон. И пусть в тебя летит новая порция оскорблений, нельзя позволить твоему старшему на них вестись. Нужно просто уйти. Но стоит тебе обернуться, как понимаешь: всё, что происходило здесь до этого момента, это так, херня. Настоящий пиздец подкрался только сейчас. Вот он, рядом стоит, замер, только руку протяни. Глаза у него чёрные-чёрные, как небо в грозу. И столько там всего намешано, в черноте той: и удивление, и ярость, и разочарование. Последний ингредиент особенно болезненно ощущается, не правда ли? Вот, значит, о каком сюрпризе тебе брат говорил. Вернулся. Только опоздал немного, да? Не сдержал слова. А ты помнишь, как вам воздуха двоим не хватало, как ожогами кожа вспыхивала от прикосновений простых? И как хотелось намного больше поцелуев украдкой. Но вместо этого лишь шёпот горячий: «Нельзя, нельзя!» — Не уезжай! Что ты придумал, зачем? Я же умру без тебя, Ром! Я же не выдержу! — Глупый мой Женька, маленький. Ты пойми, если останусь, то я не выдержу. А потом не прощу себя никогда. Два года пролетят незаметно. Ты поживёшь пока у брата, школу закончишь. А я денег нам заработаю. И я вернусь за тобой, Женька. В день твоего совершеннолетия вернусь, обещаю. Ты веришь мне, мелкий? Ты верил. И ждал. Только он не приехал ни в обговоренный день, ни после. Вот тогда ты и запретил себе верить и ждать. А сейчас ты запрещаешь себе на него смотреть. Нельзя, нельзя! Еще не хватало здесь позорно разреветься. Срываешься с места и бежишь прочь, не обращая внимание на чьи-то возмущённые возгласы и звуки потасовки. Да, праздник явно удался! Ты жадно хватаешь ртом прохладный воздух, оказавшись за пределами дома, и ищешь глазами вашу машину среди тесно припаркованных других. Но к ней не идёшь, тебя буквально складывает пополам болезненным спазмом. Падаешь коленями в сырую траву и освобождаешься от горечи не успевшего ещё прижиться алкоголя. Долго отплёвываешься и пытаешься нащупать в карманах хотя бы жвачку. Нужно избавиться от неприятного привкуса во рту. Через какое-то время в воротах появляется брат. Один. Ты не спрашиваешь, где его друг, сам видишь знакомые две фигуры на крыльце. Он всё-таки выдернул твоего уже бывшего ёбыря на разговор. Тебя душит стыд, в прямом смысле, даже воздуха не хватает. А брат твой не помогает сейчас, а сильнее засаживает: — Ты трахался с этим ушлёпком? Ты молча киваешь, наблюдая, как на помощь этому ушлёпку выходят два типа, но их тут же разворачивают обратно. — Совсем охуел, Жень? И как давно? Хотя нет, не отвечай, иначе я тебя сейчас ударю. В жизни тебя пальцем не трогал, мелкий, и другим не давал, но сейчас конкретно так уебать хочется. — А то ты не знал, с кем я общался в последнее время! — Знал! Но не думал, что так далеко всё зайдёт. — Конечно! Я же должен до старости девственником оставаться, потому что кое у кого пунктик на возрасте! Ты кричишь и не замечаешь, как к вам подошёл самый правильный человек на свете. А потом слышишь его: — Ты никому ничего не должен, Женька. Слышишь и желаешь сквозь землю провалиться. Брат, понимая тебя, молча протягивает ключи от тачки. А потом спиной чувствуешь на себе их тревожные взгляды, пока со всех ног несёшься в машину. Уже сидя в водительском кресле, борешься с желанием повернуть ключ и сорваться с места, оставить этих двоих там, на дороге. Особенно этого, на которого ты смотришь, не дыша, в зеркало заднего вида. Смотришь, как он к костяшкам своим разбитым салфетки прикладывает. И ты боишься. Тебе придётся с ним в одной машине домой ехать, в такой опасной близости. Ты не готов. Чувствуешь себя грязным. Правильно чувствуешь, ведь тебя только что выебли, потому что два месяца назад ты решил, что не будешь больше ждать, и другому, чужому себя, свой первый раз отдал. Назло. Тому, с кем они постоянно воевали. Молодец, да? Всё правильно сделал. А это что? Слёзы? От гордости за себя, наверное. Ты вот ревёшь и не слышишь, а они о тебе сейчас говорят. Оба нервничают, злятся. У брата твоего даже закурить не получается с первой попытки. Вон как руки дрожат от прямого вопроса в лоб: — Значит, знал, что он с ним? Кивает только и в глаза другу лучшему избегает смотреть. Не доглядел за тобой. Или просто устал. Любой устал бы на его месте. Вспомни себя два года назад, когда уехал тот, без которого ты дышать отказывался. Первая твоя любовь, твоя мечта несбывшаяся. От тебя уехал, сбежал, испугавшись твоей юности, невинности, убийственной нежности. Кто тебя, шестнадцатилетнего, брошенного, дезориентированного, обиженного по кусочкам склеивал да жить заставлял? Правильно — брат. — Я не мог вернуться на его восемнадцатилетие, физически не мог, причину ты знаешь. — Дело в том, что Женьке класть на твои причины, на твои всратые принципы, на твои вечные форсмажоры. Он с ума сходил, он ждал. В последний момент связался с этим… И я не стал мешать, потому что он живым казался. Впервые после твоего отъезда. Но, видимо, я ошибся, мы все ошиблись. Что делать будешь? — Я вернулся к нему, за ним. — Да ты просто Мессия, бро! Осталось только ниц пасть и возрадоваться. Не хер было съёбывать. — Вот что ты несёшь? Он был ребёнком! Ребёнком! Да ты бы сам меня урыл, не сдержись я тогда. И я не видел для себя иного выхода. — А сейчас? Какой выход ты видишь сейчас? Лезть к нему не позволю, слышишь? Теперь ему время понадобится и… сам пусть решает, короче. Ещё не известно, что с ним этот уёбок нахуевертил. — Разберёмся. Он мне нужен. По-прежнему нужен. — А ты ему? — Хороший вопрос, но я упёртый, буду до последнего пытаться вернуть, завоевать. — Палку не перегни, завоеватель. Давай для начала домой его отвезём. Это он, придурок малолетний, думает, что родаки от него отвернулись. А мне каждый день приходится ответ держать: что дитятко кушало, хорошо ли спало и как у нас с настроением. И это они ещё не в курсе за мой грандиозный проёб. А узнают, что ещё и ты вернулся — всё, пиши пропало. Готов? — Ко всему готов, только вот в машину сейчас страшно садиться. Что говорить, как вести себя? — Просто молчи. Дай ему отойти. Да-а-а, чувствую, ждут меня весёлые времена. Они подходят к машине, а ты сжимаешься весь в болезненный комок. Сквозь вату в ушах слышишь просьбу пересесть назад. Стараешься не смотреть, даже головы не поднимаешь. Сердце колотится почему-то у самого горла — не вздохнуть, не проглотить скопившуюся вязкую слюну. Тошнота снова подступает. А эти двое ведут себя непринуждённо, переговариваются, посмеиваются. Музыку включили, меломаны. Выбрать не могут, дурачатся, каналы крутят. Ты думаешь: «Какого это брат пустил его за руль?» Твои глаза, предатели, тебя не слушаются — так и норовят посмотреть в это чёртово зеркало, отражающее любимое когда-то лицо. Когда-то? Два месяца назад тебе казалось, что… Неважно. Уже ничего не важно. Улыбается. И настойчиво пытается поймать твой взгляд. Не понимает, как тебе страшно-стыдно-обидно сейчас. В те моменты, когда он следит за дорогой, успеваешь за доли секунды его рассмотреть. Ещё и ещё. Урывками, мгновенными кадрами, навсегда на подкорку падающими поверх старых образов. Красивый. Всегда был таким. Не то что ты со своими непомерно широкими скулами. Он тебя в детстве щекастиком звал, помнишь? Всё ты помнишь. Как они от маленького тебя убегали, а ты голосил: «Музики, ну подоздити-и-и-и, не могу быстло безать, у меня молда тлисётся!» Из-за этой морды ты и волосы отрастил, чтобы скулы скрывали. Тебе хотелось быть для него самым-самым. Чтобы, когда вернулся, посмотрел на тебя и охуел. Так, в принципе, и вышло. Он охуел. Даже не сомневайся. — Оставь, Сэм, оставь эту песню! От его голоса снова жаром обдало. Забыл ты его. Как же. Он что? Подпевает? Ты начинаешь вслушиваться в слова. С английским у тебя сносно-терпимо. И то, потому что он тебя подтягивал. Лингвист-выпендрёжник хренов. В совершенстве владеет пятью языками. Вы с братом в совершенстве владеете только матерным. С английским у брата получше, чем у тебя, поэтому он начинает потихоньку хихикать. Ты вслушиваешься внимательнее и краснеешь. Что за… ? My whole family thinks I'm gay I guess it's always been that way — Смотри-ка, прямо как наш мелкий, — уже в открытую угорает твой брат. — Помнишь, что за пургу он нёс у гоблина этого? — Тихо-тихо, дай послушать… Хе-хе, это про мелкого, точно! И этот туда же. Весёлый парень, хули! My whole family now is shocked, I'm in the closet and the door is locked. — А ты помнишь его самый первый скандал с предками? Он же тогда реально в шкафу пол дня просидел! И они уже не смеются, они орут в два голоса. Два дебила. Делают вид, что тебя здесь нет. А ты здесь. Ни жив ни мёртв. Тебе одновременно хочется разреветься от обиды на весь белый свет и засмеяться с ними. Потому что это… Да это же просто пиздец какой-то! I don't mean to yell but I fear I must, Cause I'm losing the people that I thought I could trust. Even my boyfriend thinks I'm gay... И именно на этой строчке. Именно на ней. Остановка на светофоре. И он умудряется поймать твой растерянный придурковатый взгляд в зеркале. А ты больше не отводишь глаза. Вы даже замираете так на какое-то время. Знакомые с детства огоньки-чёртики-искорки. Ты больше не сдерживаешься. От твоей улыбки ему хорошо и спокойно. Ты знаешь. И пусть он не твой парень. Пока. Но он единственный, кто думает о тебе правильно.