***
— Какими судьбами? — спрашивает старший с Разъезда, поочередно пожимая им руки. Кащей сверкает своей злодейской улыбкой, и, если бы Вова не знал натуру Кащея лучше, подумал бы, что тот сейчас стрелу забивать будет. Но за все пребывание Вовы в Универсаме и «правление» Кащея, он не может вспомнить ни одного раза, чтобы их группировка в какой-то совсем кровавый конфликт влезла с одобрения старших. Кащей театрально разводит руками в стороны и начинает свою уже отработанную роль. — Злодеяние произошло, — драматично говорит он, бесстыдно осматривая каждого из старших Разъезда, — от ваших же пацанов. Один из разъездовских закатывает глаза — открытое проявление неуважения, за что Вова мог бы спокойно заехать кулаком в наглую морду, но понимает, что тут сейчас главный не он, у Кащея тут своя стратегия, которую Вова хоть и не особо понимал, но принимал. — А чего глаза закатываете, а, — весело спрашивает Кащей, вальяжно усаживаясь напротив троих мужиков, — А мне что делать, когда пятеро ваших нашего пацана толпой душат. Сигаретой не поделитесь, кстати? Тот, кто глаза закатывал, видимо прифигев от внезапно всплывшей информации, первый тянется за пачкой и стреляет Кащею и Вове по сигарете. Вове даже не сильно хотелось курить, за сегодня это будет девятой по счету, но все равно с благодарностью принимает, пока Кащей рассказывает Разъездовским положение дел. — Нет, ну впятером на скорлупу, с ножом, еще и душить, беспредел же, ну! Адидас, — Вова точно ждал, когда Кащей и его в переговоры втянет, поэтому и мускулом не дергает, когда тот наконец-то к нему обращается, — подтверди же, что беспредел. — Беспредел, — согласно кивает Вова, — еще и девку не при делах преследуют, хотя та явно сказала, что ей не интересно. Кащей довольно лыбится и стряхивает пепел, пока один из старших, Вова честно не может даже его прозвище вспомнить, не протягивает руку Кащею. — Вину признаем, с пацанами разговор проведем. И ждет, когда руку в ответ пожмут, признавая, что конфликт закрыт. Вова, честно говоря, конфликт закрытым не считает — Валеру, пацана, которого он лично принимал в Универсам, избили толпой за проявление благородства. За то, что малознакомую девчонку не дал в подворотне против ее воли зажать. И куртку порезали. А Турбо сейчас в Универсаме числился как «нуждающийся» — у него мать недавно с инфарктом слегла, Валерка все деньги маме на лечение таскал. К Вовиному удивлению, Кащей тоже руку жать не спешит. Улыбается, словно акула. — Пацаненку нашему куртку возместите. По лицу старшака разъедовского явно читается «а пиздюлей тебе не возместить?», а Кащей смотрит на него, как кот, обожравшийся сметаны. Вова как зачарованный за этой картиной наблюдает. — Не по-людски получается просто, пацаны, — тушит сигарету, — Пацаны вроде действиями показывают, а не обещаниями. Вова едва сдерживает смешок, потому что ну кто бы говорил. У Кащея хоть и спрятан где-то в сейфе кабинета огнестрел, но его главным оружием всегда было слово. Словами выбился в люди, словами в авторитеты попал, ими же смог заслужить уважение от большинства группировок. И Вову в люди он вывел тоже исключительно своими словами. Ну, возможно еще парочкой подзатыльников, но суть уловима. — Кащей, ты берега-то не путай, — предупреждает старшак, показательно поглаживая кастет на своей руке. Вова за спиной Кащея напрягается и уже готовится бить в ответ. Одно лишнее телодвижение в его или Кащея сторону — и Вова первый полетит в бой. Но Кащею хоть бы хны — все еще улыбается своей самой харизматичной улыбкой, словно чужое мнение его в этом вопросе не очень-то касается, и ждет ответа. Кащей, в принципе, феномен весьма уникальный — ну слишком он молод, чтобы быть главарем, но было в нем что-то такое, что заставляло людей идти с ним на диалог, или, как это вышло с Вовой, убеждало идти за ним до конца. Он тушит сигарету, тем самым показывая, что диалог окончен, и говорит: — Так что, мужики. Куртку когда ждать?***
Вова возле стадиона стоял, сильнее в куртку кутался, пока скорлупа носилась, играя в футбол. Вова наблюдает — с ними даже сыграл бы, да слишком колено болит, по которому не так давно прилетело армейским ботинком одного из мусоров. Быть смотрящим для скорлупы — занятие, на самом деле, выматывающее: то пацаны быканут не на тех, то на самих пацанов налетят, что по итогу ощущал Вова себя больше воспитателем детского сада, хотя, казалось бы, такого ему дома хватало с его бешеным братом-десятилеткой. Но за игрой Вова следить не перестает — Зима, стараясь перехватить мяч у Турбо, бежит на товарища со всей своей богатырской силой, врезается и валит на землю, выбивая из того воздух, а пока Турбо хрипит и пытается сделать вдох с тушей Зимы на себе, пацаны из команды Валеры перехватывают мяч и все равно забивают в чужие ворота. — Вахит, блять, слезь! — шипит Турбо, пока Зима залипает с пустым выражением лица на собственные ворота и лежащий в них мяч. Тут Вове на плечо с хлопком опускается чужая ладонь и в поле зрения появляется Кащей с ехидной улыбкой. — Наш философ опять о великом размышляет? — кивает тот в сторону зависшего Зимы, а потом повышает голос, чтобы вся скорлупа со стадиона услышала, — Турбо, куда в куртке полез? Я вторую с Разъезда не стрясу! И смеется со своей уморительной шутки, пока еще не научившийся понимать Кащеевский юмор Валера сталкивает с себя Зиму и с громким «Ща!» пытается стянуть с себя приличную кожанку, которая его на два размера больше, чтобы продолжить гонять в футбик. Там уже и Зима отвисает и готовится мстить за забитый гол. Вова Кащею руку жмет и уже на автомате пачку достает. Чувствует себя точно собака Павлова — никогда никотиновой зависимостью не страдал и курил разве что для статуса, но стоило в его поле зрения оказаться Кащею, от которого чуть ли не за километр несло табаком, так тут же ощущал резкую потребность раскурить одну-две сигареты. Кащей лыбится довольно, свою красную пачку «Магны» достает и с ней спичечный коробок. А после двух затяжек кивает в сторону двора, мол, пошли на разговор. Эти кивки, качания головой и взмахи рук Вова за последние годы научился считывать без слов, поэтому кричит, что Зима за главного, и идет за Кащеем в сторону их подвала под оглушительные победные вопли вышеупомянутого Зимы, который хоть гол и не забил, но смог запустить Валере мячом по носу. Кащей себе под нос смеется и глаза закатывает, пока Вова сам сдержать улыбки не может. В подвале, сидя в импровизированном Кащеевском кабинете, они тоже смеются. Сначала с обещанных ранее Кащеем анекдотов про Вовочку, а потом с Вовиных историй, как он зачет в институте сдал на одной лишь харизме, потому что вместо подготовки с Зимой в качестве подстраховки магнитолу пиздил. — Я чего позвал, — стряхивает Кащей пепел в пустую бутылку из-под пива, — Надо всем Универсамом начать какие-нибудь темы проворачивать, чтоб доход постоянный пошел. — Можем машины на трассе стопарить, — тут же предлагает Вова свою идею, которую вынашивал с тех пор, как отец весь день жаловался на чертил гаишников, от которых пришлось откупаться, чтобы проехать на нужной скорости, — Трассу перекрывать, а за проезд плату брать. — Не, — тут же отмахивается Кащей, — Рискованно слишком. Скорлупу точно у нас всю загребут. Тут что-то другое нужно. Несмотря на легкий укол обиды, что его «темку» фактически мгновенно отклонили, Вова как завороженный смотрит на Кащея — как тот одной рукой голову свою подпирает, а вторую руку вытягивает так, чтобы сигарету рассмотреть со всех ракурсов. Красиво это. — И что предлагаешь? — Думать тут надо, Вов, ду-мать, — растягивает Кащей. А потом его словно озаряет идеей, да так он ей восхищается, что от радости сигарету бросает и по колену себя хлопает, — Придумал! — Нужно как ты, — заговорчески шепчет Кащей, наклоняясь к Вове так близко, словно собирается рассказать ему свой самый сокровенный секрет, чтобы никто-никто не услышал, — Нужно на харизме вывозить. Вот уж не думал Вова, что его зачет по математическому анализу так подсобит в их пацанских делах. Казалось же, что вроде не такое уж пацанское это дело — в институт ходить, а вот оно как оказалось. — И что на харизме? — Как уличные музыканты будем! Пока один-два развлекают, другие тащат кошельки и прочее дерьмо, — Кащей делает драматическую паузу, — Или сделать так, чтобы люди сами нам деньги давали во время выступления. А остальные прогревают. А звучит, думает Вова. Хотя не без недочетов план. — Ты осторожничаешь, чтобы не поймали никого? — Уж очень возвращаться на нары в Казахстан не хочу, — хрипло смеется Кащей, — А вот говорить я умею. — Ты все на одних словах решить не сможешь, — вдруг говорит Вова, не боясь прозвучать грубо, — Не нужно о проблемах говорить. Решать их надо. В глазах у Кащея читается, что он и в каких позах с мнением Адидаса делал, но при этом ничего кроме улыбки в ответ не дает, хотя любой другой с ноги бы получил явно. Но сейчас Кащей лишь смеется, курит, но не осаждает. У них всегда так — только Адидас может слово против сказать и не получить за это. А если повезет, то даже переубедить получится. Но явно не в этот раз.***
Кащей курит постоянно — Вова может пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз он за эти годы видел Кащея без сижки, у него пачки с сигаретами запрятаны везде — в кабинете, в подвале, в кухонном ящике, под подушкой, в каждой куртке и во всех карманах брюк. Вова сбился в подсчете сколько Кащей от старших за курево получал, когда они оба еще худощавой скорлупой были. Курил Кащей, когда помогал Вове побитого брата со школы забрать. Курил, зашивая Вове рассеченную бровь, а сигарету из рта не выпускал, даже когда от ментов убегал. Вот и сейчас Кащей тоже курил. Они вдвоем сидят на его кухне — один не спеша пиво потягивает, а второй пьет тархун. Кащей раньше в шутку притаскивал Вове детские лимонады на их совместные вечера, чтобы посмеяться над трезвенником, а потом они оба как-то сами не заметили, как это вошло в привычку. — Отцу еще не рассказал, что институт бросил? Любому другому за отца и институт Вова прописал бы. Но Кащею можно, Кащею, если честно, можно почти все, что Вова не позволил бы никому. А тот понимает, по-акульи улыбается и пользуется во всю. Да и понятно, что спрашивает он не для того, чтобы говна на вентилятор накинуть. Реально интересуется. Как-никак, но это один Вова на весь «Универсам» такой уникальный — из обеспеченной полной семьи, с родителями, которые в своих детях души не чаят. Для Кащея, которому отец в двенадцать нос сломал за стащенную пачку сигарет, Вовина семья воспринималась американским сериалом с идеальной, но нереалистичной и недостижимой картинкой. — Не сказал ещё, — Вова пепел стряхивает в банку из-под растворимого кофе, Кащей от него глаз не отрывает, — У Маратки возраст переходный начался. Сейчас от него проблем хватает, я пока масла в огонь подливать не собираюсь. При упоминании Марата Кащей понимающе, даже как-то сочувственно кивает, и делает новый глоток пива. Из всех Универсамовских только Кащей с его младшим братом был знаком. И руку при встрече бешеному-десятилетке жал, хоть и не пришитый он. Смеялся, что Адидас-младший растет, еще у Вовы оторвать авторитет сумеет, как будто потенциал в нем видел. Кащей словно со всеми на одной волне, к нему прислушиваются даже старшие из других группировок, а сам он из любой ситуации выходит сухим из воды. Хотя сам — человек сплошной косяк, не знающий меры в удовольствиях и своих сиесекундных желаниях. И вот вечно ему изъебнуться как-то надо. Прямо как сейчас, когда заметно захмелевший Кащей дошел до той стадии опьянения, что ему нужно посекундно расписать, почему Вова — мировой мужик, умнейший человек, которому никакие институты не нужны, чтобы в жизни состояться. Вова все это слушает с приятным чувством тепла где-то в районе сердца и смущённо улыбается. — Так бы и расцеловал тебя всего такого идеального! — в эмоциональном порыве поддержки выкрикивает Кащей, а потом замирает одновременно с Вовой. Смотрит долго на Адидаса. И выглядит так, словно в голове проводит сложнейшие математические вычисления, хотя из образования у него девять классов, и то математику за него всегда Вова решал. У самого Вовы в голове пустота абсолютная, когда Кащей на него смотрит. А потом Кащей резко подрывается, хватает Вову за грудки, притягивает к себе и целует. Да так, как Суворов до этого ни с одной девчонкой не целовался. — Кащей, — хрипит Вова между поцелуями, но его игнорируют. — Кащей, не по-пацански вообще, — а сам руками цепляется сильнее, к себе прижимает. — Да похуй, — шепчет оседлавший его колени Кащей и руки в чужих волосах путает. И уже Вова тянется за поцелуем, залезая руками под чужую майку-алкашку. Так странно, вроде ни капли алкоголя в крови, а кружится голова так, словно это он, а не Кащей, выдрал в одно рыло три бутылки пива за вечер. Чувство неправильности и абсолютного кайфа выбивало из колеи, но почему-то именно с Кащеем, сидящим на его коленях, оставляющим засосы в районе кадыка, Вова как никогда ощущает себя дома.***
Это вошло в привычку. Кащей никому не доверяет, но Вове доверяет всего себя. Показывает не только гниль свою, которая время от времени в нем проскальзывает, но и слабости. На могилу отца даже отвел. Вова глубину момента осознавал тогда, но привязанности Кащея к мёртвому алкашу, который все детство его пиздил так, что весь район крики слышал, так и не понял. На договоры ходит исключительно с Вовой, без сомнений доверяя ему свою спину. И Вова дает все в ответ — несколько дней ночует у Кащея в его унаследованной однушке, когда отец всё-таки узнал, что документы из института Вова забрал. Кащею же Вова в плечо утыкался, стараясь тяжелое дыхание от нахлынувшего отчаяния успокоить, пока Кащей, чтобы его к себе сильнее прижать даже сигарету тушил. И именно Кащей его подбивает с отцом помириться, апеллируя Мараткой, который, наверное, без старшего брата в их огромной квартире с ума сходит. Да и пьет Кащей словно меньше, а вот крутится вокруг следящего за скорлупой Вовы больше. Вот и сейчас у них сбор малышни, на которых Кащей обычно не появляется, слишком увлеченный своим гедоническим образом жизни. А тут стоит рядом и увлеченно рассказывает очередной анекдот про Вовочку. И никогда им двоим это не надоест. На сбор раньше назначенного времени приходят негласные Вовины фавориты и личные универсамовские попугаи-неразлучники Турбо и Зима. Валера, как губка впитавший в себя правила улицы, за все свое время пребывания в группировке ни разу не схлопотал в морду за то же курево, например. Уличный отличник получался. А Вахит — отдельная история, которую словами обычными не описать. Пацан словно в другой Вселенной проживал и возвращался в наш мир простой исключительно, чтобы выдать какую-то несвязную кору. — А вот и светило нашего Универсама прибыло! — сипло смеется Кащей, пожимая руку сначала Зиме, а потом Турбо, на котором задерживает взгляд. Вернее на куртке его. Цокает языком и делает вид, словно кожанкой налюбоваться не может, — Ну модник-огородник! Турбо неловко кивает головой, а Вова сочувственно смотрит на него — никто новой курткой Валеры не восхищался так сильно, как это делал Кащей, выбивший ее у Разъезда. Но куртка, по мнению Вовы, реально добротная была — кожаная, теплая, Валерка в ней даже в феврале не мерзнет, да и цвета прикольные такие, как у рок-звезд с Мараткиных плакатов. Жаль только старшие с Разъезда не сильно захотели разбираться, кого их скорлупа там впятером отмудохала, поэтому, чтоб не прогадать, взяли куртку сорок восьмого размера, которая на щуплом пятнадцатилетнем Валере висела чуть ли не до колен. — А че собираемся-то? Случилось что? — спрашивает Турбо, пряча руки в карманах и обращаясь больше к Адидасу, с которым времени проводил гораздо больше. А со скорлупой как с собаками — кто воспитанием занимается, того хозяином и считают. — Просто профилактическая беседа, — говорит Вова. — Дело есть, — одновременно с ним говорит Кащей. Турбо непонимающе косит глаза и поворачивается к лучшему другу в надежде, что тот лучше знает, что делать: Зима рядом стоит и залипает на нашивку, которую, как Вова знает, Вахит сам же и пришил к кожанке Турбо для эффектности. Очевидно, весь диалог у него пролетел мимо ушей, и не на того человека Валера положился. Вова на Кащея смотрит и по одной только морде его наглой понимает, что тот что-то задумал. Но что-то не мерзкое — рядом с Вовой Кащей старается сильно на говно не изводиться и намеренно гадости никому не делать. — Адидас, — ехидно тянет Кащей и пихает Вову локтем в бок, — нужно как-то скорлупу нашу поощрять, не думаешь? Вова скептично поднимает брови, но кивает, чтобы Кащей продолжал. Турбо стоит, вытаращив глаза, стараясь понять, а что сейчас происходит. Зима все так же смотрит на нашивку и, судя по всему, проживает свою десятую жизнь на далекой-далекой планете. И вот именно с него Кащей глаз-то и не сводит, опасно сверкая ими. Выбрал себе жертву. — Наши Турбо с Зимой всегда без опозданий приходят, заранее даже, — лыбится Кащей и лезет к себе в карман кожаного пальто, где обычно сигареты держит, — Ну-ка. Достает свою излюбленную «Магну» и открывает пачку, в которой аккурат четыре сигареты осталось. — Угощаю, — успокаивает он Валеру, у которого читается в глазах недоверие, — На, бери. Когда еще старшие сами предложат да еще и угостят, а? А Турбо все равно взгляд на Адидаса переводит, ищет в чужих глазах разрешение. Кащею хоть бы хны — в любой другой ситуации вспылил бы да в морду прописал за неуважение его авторитета, но тут, казалось, он и не заметил даже, ведь взгляда от Зимы не отводил. Вова кивает и сам предложенную сигарету берет, а Турбо за ним следом. Вахит все так же втыкает куда-то в пустоту. — Зима, — тянет Кащей, но пацан даже не моргает, поэтому пачкой почти у чужого носа вертит и говорит резче, — Зима. Вахит резко моргает и словно из транса выходит, глазами начинает бегать то по Кащею, то по пачке, что ему прямо в морду утыкается. — А? — все еще не вдупляет пацан. — Хуй на, Зима, с возвращением в Казань, — театрально возмущается Кащей, — Сигарету бери, говорю. Угощаю. Вахит опять непонимающе моргает, словно не отошедший от сна котенок, и на автомате, до сих пор не особо понимая где он и кто он, тянется к себе в карман спортивок, игнорируя, как сильно за спиной Кащея начинает махать головой Турбо. — Да не, у меня свои есть, — достает пачку сигарет и резко замирает, осознавая, что он сейчас сделал, — Бля. Вова не знает, что он хочет сделать сильнее: рассмеяться или пробить себе ладонью лицо. Ну, пробить лицо придется, очевидно, Вахиту за то, что он в крысу не под присмотром пыхтит. Кащей точно знает, что хочет, а потому сипло смеется, запрокинув голову назад. — Эх, Зима, Зима. Бог свидетель, я не хотел этого, — и замахивается.***
Два года так проходит. Два года ненавязчивых касаний на людях и очень даже навязчивых касаний, когда они наедине. Страшно вспоминать, что повидал Кащеевский кабинет и его позорная тачка, в которой тот Вову на речку возил рыбачить. Только вот удочки никто из них в тот день не брал с собой. Они как дополнения друг друга — Кащей раскрывает Вову с новых сторон, в то время как Вова не дает ему по наклонной в своих вредных привычках потонуть. Раскладной диван в Кащеевской однушке, на котором они всегда умудрялись вдвоем поместиться, стал для Адидаса роднее кровати с импортным матрасом в родительском доме. Вот и сейчас они лежат на узком диване, Кащей ему куда-то в ключицу храпит, пока Вова кудри чужие перебирает. И пониманием кроет, что узнает кто — пиздец обоим. За такое не пиздят, не отшивают. За такое убивают и на трупы харкают еще. А они даже за эти два года не нашли времени или смелости обговорить друг с другом, что это между ними вообще происходит. Не отношения же это. У Кащея дома шампуней и гелей для душа не водилось. Вова сильнее Кащея к себе прижимает и утыкается носом в кудри эти, от которых еще лет пять вести начало, и в нос бьет запах хозяйственного мыла. Кащей во сне в ответ обнимает, и Вова чуть отклоняется, чтобы на морду эту наглую посмотреть. А морда и не морда вовсе! Нормальное человеческое лицо, спокойное такое, без ехидства и гнили. Без выебонов его и желания задавить всех своим авторитетом. И никто ж не видит его таким и не увидит, только Вова. Адидас непроизвольно мажет губами по чужому лбу, и резко накатывает осознанием: Пиздец. Он понятия не имеет, чем это все закончится, смогут ли они получить свой счастливый конец, и есть ли вообще «они». Ему нужно с Кащеем поговорить о том, что между ними происходит вообще. Но не сегодня. И не завтра. Когда Вова набирается смелости поднять вопрос, Кащей уматывает с корешами-блатными на дело в Казахстан, отмахиваясь от всех Адидасовских попыток диалог начать, а Вове через день повестка приходит. На вокзале его провожают отец, мачеха, Маратик, да Турбо с Зимой, которые по случаю даже прилично оделись, чтоб перед интеллигенцией не позориться. Прощаются с теплом, обнимают крепко-крепко, ведь понимают, что возможно никогда не увидят больше. А у Вовы под сердцем колет от того, что рядом нет ахреневшей морды, которая даже в такой ситуации подбодрить смогла бы. Сидя уже в вагоне плацкарта и смотря на махающего с плеч Турбо Марата, Вова успокаивает себя. Они с Кащеем поговорят, когда оба вернутся в Казань, и должно стать легче.