Чертова лаванда.

Альберу тяжело вздохнул, ощущая себя самым беззащитным в мире. Он хочет спрятаться от всего, но слабый запах лаванды вокруг сладкого жасмина будто пропадает, замирает, как только Альберу его вдыхает. Его мало, недостаточно мало, не хватает даже для нормального гнезда. Браслет, полностью окутанный феремонами его полноправного мужа, помогает, но Кроссман хочет больше, хочет чтобы сам Кейл навис над ним, укутав мягким покрывалом лаванды, перебивая жасмин. Он хотел, чтобы его поцеловали также мягко и трепетно, как раньше, как всегда, будто Альберу — самое дорогое на свете для него. Но вот только его Кейл все-таки король, который сейчас на заседании улучшает жизнь всем, но только не своей омеге, у которого самый разгар течки. Кроссман хочет, но он не может вести себя по-детски и просто забрать его с собрания, все равно скоро должен прийти. Альберу стягивает с себя халат Кейла, который больше всего пропитан ароматом лаванды и кладет рядом с носом, перекладывает все вещи в более узкий круг, втягивая феромоны с каждой. Это его вторая течка с Кейлом и первая, когда он делает гнездо. Так волнующе. Он хихикает, словно верный пес наблюдая за дверью, и ждет, когда к нему придут и похвалят это гнездо. Кости ломит, он падает на спину, сводя ноги, и повторяет движения, которые бы сделал Кейл. Проводит руками по бедрам, зажимает одну между, закусывает губу, фантомно ощущая касания, как будто они настоящие. Дергается, едва стоит вспомнить ласковые слова, которые ему с утра прошептал бывший главнокомандующий, и кусает халат, сдерживая стоны, летящие с языка. Хочет больше, стучит рукой по матрасу, желая, чтобы Кейл тут же очутился в комнате, и, надувшись, бурчит, что если бы любил, то вообще бы не оставил Альберу и весь день был бы рядом. Дверь со скрипом открывается, а оттуда со смешком за подскочившим Альберу наблюдает альфа. — Ты! — хотел было он закричать, но замер, сложив руки на груди, и отвернувшись к зашторенному окну, фыркнул, всем своим видом пытаясь показать, как он обижен. — Ты не голодный? — мягкий тембр голоса теплотой разливается по венам и Альберу хочет броситься к Кейлу в объятия, чтобы тот сжал его крепко и поцеловал ласково, чтобы наконец почувствовать все касания, чтобы его скрыли от мира, чтобы дали насладиться, чтобы любили. — Нет. — он поворачивается, со сверкаюшими глазами смотря, как Хенитьюз (да-да, у него все еще эта фамилия, хотя Альберу долго психовал и хотел сделать его полностью своим) изучающе смотрит на аккуратное гнездо. Внутри Альберу что-то замирает, он хочет что-то спросить, но теплый голос опережает. — Ты сам его сделал? Сердце предательски громко стучит, Кейл точно его слышит, а Альберу уверенно кивает, сильнее сжимая белый махровый халат, словно его сейчас отберут. — Ты такой молодец. Это твое первое гнездо, не так ли? Кроссман чуть ли не задыхается от радости, пряча улыбку, и несколько раз суматошно кивает. Во время течки он будто теряет весь свой рассудок, больше не является гениальным мыслителем, сводит речь к минимуму и ждет, когда его будут хвалить просто так (по его мнению за великие заслуги). В это время Альберу нужно целовать как можно мягче, смотреть прямо в глаза, такие бесстыдные, прожигающие, и обязательно давать Альберу укусить запаховую железу, вкусить лаванду и, по мнению омеги, подчинить себе, чтобы никто даже не думал, что у него есть шанс завоевать его альфу. — А мне можно в него? — Кейл делает шаг вперед, и Альберу без промедлений соглашается. — Только не задень. — почти молит он, и Кейл кивает, мучительно долго для Альберу расстегивая пуговицы белой рубашки. Почти вырвав рубашку, Кроссман подносит еë к носу, впиваясь короткими ногтями в мягкую ткань и втягивая свежие феромоны со скопившимися в глазах слезами и алыми щеками, Альберу не может отвести голубых глаз от тела, смотря на острый очерк ключиц, прикрытых огненными прядями волос, широкие плечи и красную отметину, от вида которой по всему телу проходит блаженная дрожь. — К тебе никто не подходил? — урчит Альберу, чувствуя, что Кейла даже никто не коснулся, потому что Кроссман запретил. Да. Именно поэтому. — Только Раон. Ему ведь можно, дорогое солнце империи? — Кейл аккуратно забирается на кровать, не сдвинув ни одной вещи и целует в коленку, заставляя Альберу спрятаться под белой рубашкой, но из любопытства продолжать смотреть, спрятав все, кроме хитрых глаз. — Ему можно. — Альберу тяжело дышит, то сводя, то разводя ноги в стороны, и тихо кусает губы. От каждого сухого поцелуя Кейла по телу Кроссмана проходит электрический ток, заставляя выгибаться в спине и поджимать пальца на ногах. Ему так хорошо. Хенитьюз, этот сумасшедший ублюдок, здесь, и Альберу всей грудью вдыхает сладкий аромат лаванды, растекшийся по комнате. От нежных коленей Кейл перешел выше, оставляя поцелуи-бабочки по всей коже, и, не сдержавшись, прикусил бедро, слыша тонкий глухой стон и видя, как покраснел Альберу. — Меня нельзя кусать! — дует губы Кроссман, пока альфа пальцами собирает стекающую смазку и показательно еë облизывает, наблюдая, как Альберу опять прячет лицо, но сразу после открывает только глаза, чтобы то ли продолжать смотреть, то ли жадно водить взглядом. — Да? Но ты такой сладкий. — Ты слаще. — шепчет Кроссман, сдвигая колени вместе и зажимая поглаживающую ладонь Кейла между. — Солнце империи, мой милый Альберу, сейчас только я могу тебя хвалить, согласен? — он сжимает бедра до белых отметин и тихо целует мягкие, словно зефир, щеки, слабо прикусывает одну, приговаривая, какой он вкусный. И Альберу от этого в прямом смысле плавится, не зная, что сказать или сделать, и просто поддаётся моменту, впечатываясь в губы Кейла своими и ощущает вкус кофе. Ещё сегодня утром его пил Кейл, прежде чем уйти. Уйти. Он ведь не уйдет снова? Только от этой мысли внутри все сжимается и переворачивается, пальцы сжимают предплечья Кейла в надежде, что это не иллюзия, не галлюцинация, что все реально, и Хенитьюз не уйдет. Ни за что. Альберу плавится и внутри, и снаружи, от горячих касаний губ и крепко сплетенных рук, таких необходимых касаний и мягких поцелуев в щеки. От всего этого просто разрывается на части. — Что мне сделать, Солнце Империи? Альберу приблизился к уху, часто и глубоко дыша, желая что-то сказать, но в итоге лишь укусил плечо, оставляя там неглубокий, едва заметный укус и следы от зубов. — Ты… Ведь знаешь, что делать. Так что хватит. — все же говорит Кроссман, впиваясь ногтями в бледную кожу и целуя место укуса. — Что хватит? — усмехается Кейл, обжигая горячим дыханием мочку уха. — Бесить меня. — Альберу хмурится, неужели Кейл и вправду не понимает, чего хочет омега? Кейл поднимает его, усаживая на бедра, обтянутые темной тканью брюк, и целует, почти вплотную прижимая к себе омегу. Альберу кроет водопадом чувств, когда его едва касается Кейл, ласково, нежно, настолько любяще, что он дрожит, чувствуя, как длинные пальцы проникают внутрь и раздвигаются, так правильно и так хорошо, что плечи Хенитьюза сжимают до синяков. А тот не отводит глаз. Смотрит прожигающе, со своим обычным безучастным выражением лица сумасшедшего ублюдка, но смотрит на Альберу. Только на него. Крупно дрожа, Альберу сбивчиво выдыхает, пытаясь сжать ноги вместе, но разводит их шире, потому что он смотрит так. Так, как будто съест Альберу, но лишь слабо целует грудь и успокаивающе поглаживает трясущиеся бедра, нежно целует в губы, как только Кроссман наклоняется в просящем жесте, и делает все, чтобы тот просто наслаждался. Просто чувствовал себя любимым. — Ты вообще раздеваться планируешь? — хмурится омега, чувствуя, как в него упирается что-то твердое, и раздраженно смотрит на лишнюю часть одежды. Такие нужные и необходимые пальцы альфы выходят из сфинктера, сопровождаемые тихим скулежом, лавандовые губы сминают жасминовые, ловят рвущиеся наружу всхлипы и обжигают горячим дыханием, словно жаром от песка. — Боже, Солнце Роана, как можете вы говорить столь непристойные вещи? Альберу валит Кейла на спину, не заботясь о том, что он все же задел пределы гнезда, и недолго сидит на Хенитьюзе, изучая все оставленные метки на любимом теле, улыбаясь собственной работе. Чуть двигается, кусая губы от одного-единственного соприкосновения и громко выдыхает, не сводя взгляда с покрасневших щек Хенитьюза. Ему нравится. И это лучше всякой похвалы, льющейся с мягких, как пастила, и сладких, как мед, губ Кейла. Одним немного неуклюжим и неаккуратным движением Альберу стянул оставшуюся одежду, прожигающе смотря в красно-карие глаза Кейла. Один их взгляд разжигал внутри какой-то огонь. Похоже, что вечный. Тёмную руку Альберу Кейл прижимает сначала к щеке, а затем к губам, оставляя на внутренней стороне ладони теплый поцелуй, встрепенувший в районе живота Кроссмана всех бабочек и заставляющий их в сумасшествии биться головой о стенки желудка. Это уже слишком. — Ты… Сумасшедший ублюдок… — хрипит Альберу, сидя на впалом животе Хенитьюза, кажется, слыша только стук собственного сердца и короткие поцелуи в руку. — Как пожелаешь, Солнце Империи. Альберу двигается назад, приподнимаясь, и, придерживая горячую плоть, глубоко вздыхает и опускается настолько глубоко, что почти кричит, искусывая губу. Его охватывает жар, когда к надкусанным губам припадает Кейл, сдавливая бедра и медленно сплетаясь с Кроссманом языками. — Хааа… Чертов придурок. Ты должен был лежать, пока я… Амх… Вырисовывая круги по вздрагивающей спине, Кейл целует в вытянутую шею, смотрит неотрывно, так пламенно, поджигая изнутри. Щеки и уши горят, только не видно на темной коже и в полумрачной комнате. Мерно покачивающееся пламя свечи, отражается в карих глазах омеги, как будто это они излучают свет. В покоях короля душно, жарко, как будто воздуха и вовсе нет. Все пространство заполнено смешанными феромонами, удушающими и слишком желанными, но свеча горит, а значит кислород все же есть. Просто так мало, что в легкие не попадает, Альберу задыхается, царапает спину, срывается на хриплый крик и в очередной раз кусает мягкую кожу, легко рвущуюся от маленьких клыков, а потом зализывает, бесконечно извиняясь, но не обещая не делать подобного снова. Внутри будто звезды взрываются от каждого толчка и звучного «Альберу», от каждого томного вдоха и отсутствующего пространства между ними. Лаванда окутывает со всех сторон, кажется течет по венам вместо крови, забила все уголки легких, одурманила бабочек в животе и вальяжно поселилась в сердце. От этого понимания сладость растекается по языку. Громко дыша и практически задыхаясь, Альберу целует все ещё чертового Хенитьюза, истязает его губы и гулко сглатывает, закатывая от наслаждения глаза. Он впивается в волосы цвета вина, оттягивает их, пропуская сквозь пряди пальцы, и, сжимая их, откидывает куда подальше черную ленту, которую сам с утра долго и упорно завязывал. — Мое Солнце империи, — зовет Кейл, надкусывая ключицы, чтобы Альберу обратил на него внимание. Альберу неожиданно даже для себя опускается, тихо ругаясь, и, пытаясь свести ноги, стонет прямо на ухо Кейлу, кусая мочку уха от неожиданно накатившего желания съесть Хенитьюза. Рука с длинными пальцами опускается на член Альберу, который громко вздыхает от неожиданности и сильнее сжимает длинные волосы, водопадом стекающие по плечам и прилипнувшие к ним от пота. Внутри все переворачивается от касаний Кейла, тело вздрагивает, поддаваясь вперед, Кроссман последний раз дергается, носом утыкаясь в плечо Кейла и закрывает глаза, сжимаясь вокруг пульсирующего члена. — Я люблю тебя. — тихо шепчет Кейл, успокаивающе поглаживая по темным волосам и целуя в висок. — Если я забеременею, все дела будешь решать ты, ясно? — устало проговаривает омега, чувствуя, как набухает узел и давит на простату. Он до безумия хочет уснуть в объятиях Кейла и не отпускать его, а потому сжимает крепче, закрывая слипающиеся глаза. — Разумеется, Солнце Империи. — Разумеется, главнокомандующий, герой двух континентов, герой серебряного меча… Щита. Кто ты там еще? — Сумасшедший ублюдок. — Да. Точно. Как это я забыл… — бормочет Альберу, засыпая. Альберу кричит, ругается, в перерывах подтаскивает к себе тазик, извергая завтрак, а после продолжает, но в конце концов, потирает глаза, глубоко вздыхает и все-таки принимает то, что следующие девять месяцев в нем будет развиваться другой организм. Совершенно иной, неясно, альфа, бета или омега, как вообще выжить-то? А ему не рано? Альберу вообще планировал назвачить правителем кого-то из родственников или одного из детей Кейла, а в итоге… Боже, Господи, какого черта, у них реально будет ребенок? Альберу смиряется, опять подтаскивая к себе тазик, и падает на широкую кровать, глубоко вздыхая. Альберу чувствует, как Кейл целует макушку, ероша волосы, и с вечной безэмоциональностью отмечает: — Я все сделаю. — а следом идет его обворожительная, но такая лестная улыбка, с какой Альберу обманывали не раз эти хитрые красно-карие глаза. — Хоть ты и обещал мне беззаботную жизнь. Кроссман ненавидит этот мир. До тех пор, пока не видит девочку, полную копию Кейла и даже, кажется, с такой же улыбкой. Может тогда мир становится чуточку лучше. Но только чуточку.