Расскажи что-нибудь

Это так же неожиданно, как и естественно – то, как Эд кладет голову на тыльную сторону его кисти. Из-за паники его лоб такой теплый… скорее даже горячий. Покрасневшие глаза всё еще влажно блестят, и у Стида не хватает смелости сдвинуться ни на дюйм, хотя запястье изогнуто в крайне неудобном положении на краю ванной. Он успокаивающе сжимает плечо Эда – смотри, я здесь, я никуда не уйду, – и у того сбивается дыхание, после чего он шмыгает и вытирает нос. – Можно мы побудем тут еще немного? – спрашивает он сипло. – Разумеется, – кивает Стид, – но разве тебе не неудобно лежать вот так… ну, съежившись в ванной? Эд качает головой, щекоча кожу Стида жёсткими волосами на виске. – Нет, так отлично. Самое то. Не хочу пока вылезать. Эд прикрывает глаза, делает долгий глубокий вдох, и возможность наблюдать его таким – чувствительным, искренним и доверчивым рядом с собой вызывает у Стида желание оказаться еще ближе, устроиться рядом в узкой ванной, в которую они вместе ну никак не поместятся. Что-то трепыхается в его груди, торопливо и в то же время нежно, словно порхающая колибри; он не припомнит, чтобы ощущал подобное раньше. Эд трется головой о его кисть, и теперь к трепету добавляется нечто иное – боль. Боль, которую он не может вразумительно объяснить; нечто похожее он чувствовал, будучи ребенком, одиноким и напуганным, жаждущим вцепиться во что-то, что могло бы облегчить страдания, сделать жизнь более сносной. Дыхание Эда выравнивается; было бы похоже, что он заснул, если бы не уверенная хватка на жёлтом Стидовом халате, который он теперь еще крепче прижимает к груди. Когда он наконец решает заговорить, его голос вибрацией отдается в руке Стида. – Расскажи мне что-нибудь. – Что рассказать? – Стид понижает голос, опасаясь, что иначе паническое состояние Эда вернётся. Кто бы мог подумать, что однажды я буду перешептываться с самим Черным Бородой, лежащим в моей ванне? Эд пожимает плечом, и рука Стида сползает; большой палец проезжается по потёртому воротнику и оказывается на обнаженной коже ключицы Эда. От прикосновения шея Стида вспыхивает, но он надеется, что приглушенное освещение это скроет, и так и не убирает руку. – Что-нибудь. Что угодно, вообще неважно что. Просто люблю слушать твой голос, знаешь. Нет, Стид не знает. Еще никто не выказывал к нему подобного интереса. На самом деле люди скорее хотели полностью противоположного. Боль в груди отчего-то поднимается к горлу. – Ладно, дай-ка минутку подумать. Он машинально проводит большим пальцем вдоль ключицы Эда; его кожа теплая и гладкая. У Эда на секунду слегка сбивается дыхание, и это так.. прекрасно. – Кажется, придумал, дай только… – он придвигает стул, стараясь при этом и не убирать руку, и не толкнуть Эда. Запястье все еще неестественно изогнуто, и кончики пальцев уже покалывает, но это неважно, потому что Эд теперь ближе, его кожа невероятно нежная, а глаза распахнуты и смотрят на Стида так, будто не видят больше ничего в целом мире. От этого вдох застревает в легких на полпути, и воздуха едва хватает, чтобы снова заговорить. – Ла.. ладно, это, эмм.. пардон, – он откашливается. У Эда дергается уголок губ, и Стид добавляет: – Это история о любви. После такого сентиментального начала он отчасти ожидает, что Эд скорчит гримасу либо запротестует, но тот ничего не говорит и не шевелится, так что Стид продолжает. – Давным-давно в тридесятом королевстве жила-была девушка… – когда он начинает историю, Эд прикрывает глаза и еще чуть сильнее прижимается к нему, хотя металл наверняка впивается ему в бок, – и она была одной из самых красивых девушек во всем королевстве. – И как она выглядела? – Ну, – Стид на секунду задумывается, но никак не может вспомнить, уточнялась ли внешность, – полагаю, красота в глазах смотрящего. – Это еще какого хрена значит? – хмурится Эд. – Это значит, что ты можешь представлять ее, какой захочешь. Что Эд находит красивым? Тот приоткрывает один глаз и разглядывает его. – А обязательно представлять женщину? Румянец перекидывается с шеи Стида на щеки. Пытаясь смотреть куда угодно, только не на Эда, он мнет свободной рукой край своего желтого халата, переброшенный через борт ванны. – Это... твое воображение, так что можешь представлять... кого тебе захочется, – осторожно произносит он. Эд тихо гмыкает. – Ладно, а что потом? Это ему только кажется, или голос Эда прозвучал как-то глубже и оживлённее, чем обычно? От этого по позвоночнику пробегает дрожь, и весь самоконтроль Стида уходит на то, чтобы её скрыть. Он отваживается взглянуть на Эда и с облегчением обнаруживает, что его глаза закрыты. Отчего-то проще вести этот разговор и находиться в такой близости, когда Эд не сверлит его этими своими блестящими карими глазами. Видимо, Стид глазеет дольше, чем предполагал, потому что его неожиданно приводит в чувство постукивание подушечек пальцев по всё еще мнущей край халата руке. – Стид? – его глаза по-прежнему прикрыты, а от прикосновения по костяшкам словно пробегают искры. – Да, прости, прости, я задумался. – Ему ужасно хочется перевернуть ладонь, поймать пальцы Эда в свои и… Он не особенно представляет, что сделал бы после. Сказка, Стид, вернись к чертовой сказке. – Так вот. Она очень красива. Кто-то даже назвал бы ее умопомрачительно красивой, и не будем забывать о ее доброте и нежном сердце. И все знают ее просто под именем Красавица. Красавица также невероятно богата, так как родилась в семье успешного торговца. Разумеется, будучи настолько красивой и богатой, она не обделена вниманием потенциальных женихов со всего королевства. Но, как и многому в жизни, этому не суждено было продлиться долго. С отцом Красавицы приключается несчастье. Его торговые суда тонут, и… – Пираты? – перебивает Эд с ноткой интереса в голосе. – Возможно, – отвечает Стид, будучи при этом совершенно уверенным, что в оригинале ничего о пиратах не говорилось. – Да, возможно, судно захватили пираты. Как бы то ни было, корабли тонут, а вместе с ними – все богатства и фамильное благосостояние. Из-за этого семье приходиться поселиться в небольшом домике за городом, и им едва хватает денег на еду, не то что на дорогие вещи. Но пока ее братья и сестры оплакивают нехватку роскоши, Красавица радуется обычной жизни в лесу со своей семьей. – Простая жизнь… – Эд продолжает водить пальцами по его кисти, и Стид заворожен этой картиной, этими ощущениями. – Не могу ее осуждать. Стид бросает на него взгляд и обнаруживает, что его глаза открыты и следят за движениями собственных пальцев, путешествующих вдоль вен и возвращающихся к костяшкам, отчего у Стида по спине бегут мурашки. И все это время лоб Эда прижат к другой его ладони. – А что дальше? Ты же сказал, это история о любви. В уголки губ Стида закрадывается улыбка. – Мы до этого почти дошли. – Он делает глубокий вдох и пытается продолжить ровным голосом: – В один прекрасный день до отца Красавицы доходит слух, что один из его кораблей спасся, и он поспешно уезжает в ночь, чтобы вернуть часть своих богатств. Но так и не возвращается домой. – На этот раз точно пираты. – Не совсем. Когда Красавица отправляется на его поиски, то обнаруживает, что он находится в плену в замке у Чудовища. Эд немного хмурится, но его гримаса едва заметна за бородой. – Ты не предупреждал, что в истории будут чудовища. – Он убирает руку и прижимает ее к себе; потеря прикосновения ощущается словно потеря конечности. В воображении всплывает Кракен, и Стид думает, не пришло ли то же самое в голову Эда. Он слегка сжимает его плечо, снова проводя большим пальцем вдоль ключицы. – Только одно, и на Чудовище лежит заклятие. – Что за заклятие? – Ну, когда-то он был очень привлекательным мужчиной. Но он был также заносчивым, и одна ведьма наложила на него чары, чтобы он выглядел ужасным и никто не смог полюбить его. Эд поворачивает голову, чтобы посмотреть на него; его взгляд мягкий и грустный. – Так это и закончится? Он останется навечно один, и никто его не полюбит? Стида охватывает резкое желание перегнуться через край ванной и поцеловать его, чтобы заставить исчезнуть выражение боли на его лице; желание настолько всепоглощающее, что ему приходится отвести взгляд. – Разумеется, нет. Я бы никогда не стал рассказывать тебе такую тоскливую историю. Он собирается продолжить, но запястье сводит болезненной судорогой, он не успевает сдержаться, и рука дергается. Эд тут же садится в ванной с встревоженным видом. – Черт, приятель. Мог бы сказать, я бы не стал на тебя так укладываться. Изо всех сил пытаясь отогнать образ укладывающегося на него Эда, Стид качает головой. – Нет-нет, всё в порядке, ерунда. Ложись обратно, я дорасскажу историю, только… Когда Эд устраивается обратно, Стид бережно подкладывает ладонь под его голову и слегка перебирает пальцами густые волосы. – Вот, так хорошо? Ответный вздох Эда звучит почти непристойно. – Да, хорошо. Расскажи, чем всё заканчивается. Свет от горящей свечи мигает, подчеркивая мимические морщинки вокруг его глаз, и теряется в темных прядях его бороды, и Стиду кажется, что он не смог бы отвести взгляд, даже если бы очень постарался. – Она заканчивается любовью, разумеется. Чудовище обещает Красавице отпустить ее отца, но взамен она должна будет навсегда остаться с ним в замке. – Голова Эда под его ладонью тепла и тяжела, и он пытается представить, каково это было бы – вплести пальцы в его волосы, притянуть поближе к себе, поцеловать и ощутить, как у Эда сбивается дыхание… – Поначалу он ужасен, и Красавица его боится. Он зол, жесток и вспыльчив. – Эд снова слегка хмурится, и он глубже запускает пальцы в его пряди. – Но постепенно она начинает понимать его, видеть, что внешность вовсе не является отражением его души. – Это как? – Это значит, она видит, что скрыто под внешностью чудовища, доброту его души, и влюбляется в него. – А он в нее. – Да, – выдыхает Стид, – а он любит ее не только за красоту, но и за ее ум и доброту. И наутро после свадьбы она просыпается рядом не с чудовищем, а с красивым и добрым мужчиной. С плеч Эда наконец спадает напряжение, и он открывает снова повлажневшие глаза. – Он больше не чудовище? – Он никогда и не был чудовищем, Эд. В этом и суть. Эд нетвердо улыбается, и оказывается на удивление просто протянуть к нему руку и смахнуть единственную слезинку, показавшуюся в уголке глаза. – И так заканчивается история про Красавицу и Чудовище. – Расскажешь когда-нибудь еще раз? – Когда пожелаешь, – улыбается Стид. – Потому что ты мой друг? Да, они ведь на этом остановились, разве нет? Друзья. И это вовсе не должно бы отдаваться в груди болью, тяжелой как пушечное ядро, и всё же… – Именно так. Я твой друг. – А я твой. Эд произносит это запросто, как данность. И Стид полагает, что наверное, так и есть, это данность. И дружба – это тоже неплохо, правда. Он всегда хотел иметь друга, а Эд чудесный. Просто до нелепости чудесный. – Давай, Эд, – Стид осторожно убирает руку из-под его головы, встает и негромко охает: колени болят от долгого сидения в неудобной позе, – давай вернемся, пока остальные нас не хватились. Эд протягивает руку, позволяя помочь себе подняться. А если Стид и удерживает его ладонь чуть дольше, чем нужно, чтобы запомнить ощущение его руки в своей… Эд не жалуется.