Второй шанс на первую любовь

– Доченька, удачи тебе на отчетнике, все будет хорошо! Марина, поблагодарив мать и взяв свой чехол со скрипкой, ринулась в путь до музыкалки. До концерта оставалось совсем мало времени и девчонка боялась опоздать. Опоздать на отчетник в их музыкалке приравнивалось к мучительной смерти. Она пулей долетела до актового зала, сев на скамейку возле двери. Фух, успела. Чуть приведя себя в порядок, Марина решила проверить инструмент. Но не тут-то было. Замок заело так некстати, что комсомолка готова была зарыдать от такой вселенской несправедливости, вдруг обрушившейся ей на плечи. Да что же это такое... Она мучилась с замком, крутила его и так и сяк, но дело не сдвигалось с мертвой точки. На фоне ее титанических трудов по взлому упрямого механизма разворачивалась настоящая драма, на которую девушка намеренно не обращала внимания. Не ее это ума дело. – Пап, ну какая музыкалка, ты ополоумел, я в восьмом классе уже, на бокс пять лет хожу, мне на кой ляд это все надо? Другой мужской голос, более взрослый и матерый по сравнению с первым, свернул эту лавочку, не сходя с места: – Идешь в музыкалку и точка. Что у нас дедово пианино простаивает, будешь матери на ночь Шопена играть, не все же со своими пацанами и этим мутным Кащеем по гаражам лазать и сигареты смолить по подвалам. – Ну пап.... Марина и не заметила бы этой склоки, развернувшейся в шаге от нее, если бы “молодой голос” не обратился к ней: – Ты чего тут копаешься? Помощь нужна? Давай я, мигом все заработает. Русый парень на голову выше нее вырвал из рук инструмент так стремительно, что девушке только и оставалось, что смириться и ждать возвращения своего сокровища. – Ну на, думаю, все в порядке теперь. Попробуй открыть-закрыть, должно работать. Марина, сама не зная почему, повиновалась. Проверив замки, она подняла глаза на своего спасителя. Парень с карими глазами и рыжеватыми волосами улыбался ей так искреннее, что у нее невольно возник вопрос. Как такой человек мог вести себя так, как только что говорил его отец? Марина Горячева сидела у окна и мешала сахар в чае, погрузившись в свое прошлое с головой. Ее голова, честно говоря, в этом самом прошлом так и осталась. Ломка по прошлой жизни и ее первой любви с карими глазами и таким родным голосом была похуже, чем у героиновых наркоманов в самые дикие сдвиги по фазе. Но как вышло, так уж вышло. После того, что было год назад... Марина до сих пор вздрагивала на улице, когда видела, что навстречу ей идет мужской силуэт. А шрам на бедре, “подарок”, как его окрестили домбытовские, не решилась показывать людям, нося юбки ниже колен. Она после этого случая стремительно уехала из Казани в Москву к бабушке, перевелась в местный пед из Казанского. Вот так одним махом рухнула ее привычная жизнь. И ее первая любовь. – Внученька, ну что ты так терзаешься. Вовка звонил опять, ждет все, пока отойдешь. Я так и не знаю толком, что произошло у вас. Он только сказал, что был виноват и исправил все, как мог и как умел. А от тебя вообще ни капелюшки информации, я же переживаю. Марина упорно молчала. От той блондинки с милыми кудряшками и лучезарными голубыми глазами не осталось и следа. Горячева даже стала выпрямлять волосы, чтобы только не видеть себя прежнюю в отражении. Не видеть ту боль в отражении. Это едва ли помогало, но девушка все надеялась, что ей хоть когда-то уже полегчает. Но пока становилось только хуже. Бабушка, поправив шаль из верблюжьей шерсти, присела рядом за стол и погладила девушку по руке. – Мариша, ты знаешь, у нас с твоим дедом тоже по-всякому бывало. Его посадили при Сталине, как политического. Но он им никогда не был, соседи настучали из зависти. Потом вышел, я дождалась. Стал работать, доработался до директора рынка, жить начали по-людски. Так была у нас ситуация. Меня выкрали, шантажировали его, чтобы сделал то, что им надо. А он их так отчехвостил, что потом по кускам собирали. Весело нам жилось в Казани, весело. Это мы уже потом перебрались в Москву, деду твоему место предложили в универсамах “Березка”, а папа твой с мамой уже были женаты и дома остались, в Татарстане. Ну что ты так убиваешься, себя мучаешь и Вовку, он же любит тебя. Волочится уже год за тобой, как пес побитый, а ты даже по телефону с ним за это время ни разу не поговорила. Марина решила прервать свое молчание. – Это я здесь побитая псина, бабуль. Я. Пожилая женщина сразу посерьезнела, недовольно глядя на внучку: – Вот пока ты так говоришь, все так и будет. Не даешь ты житья, ни себе, ни ему. Я вижу все и слышу тоже все, хоть и старая стала. Ты же на себя перестала походить, на лице ни кровинки, плачешь все время. Он же всегда тебя спасал, как бы у вас там что ни вышло, он и тогда тебя спас. Покаялся перед тобой. Что тебе еще нужно? Отпусти ситуацию, позволь себе быть счастливой. Потом мне спасибо скажешь за то, что тебя на путь истинный, дурочку, наставила. Что тебе еще нужно? Марина вспомнила, как во время их отношений Володя снаряжал Маратика, чтобы тот таскал Горячевой “посылки”. Суворов-средний то колготки где-то достанет, то жвачку, то духи с помадой, то еще что по мелочи. Ей все подружки завидовали, что такого парня себе урвала. Фразы бабули вертелись в голове, как пленка в кассетном магнитофоне, порождая новый всплеск воспоминаний. Он же всегда тебя спасал, как бы у вас там что ни вышло, он и тогда тебя спас. Это было правдой. Горькой, но правдой. Но, с другой стороны, если бы не Вова, к ней бы и не лез никто, кому бы она сдалась. Все знали ее как “невесту Адидаса” и обходили десятой дорогой, а Вовкина шпана расшаркивалась в уважении, которое Горячевой на хер не уперлось ни тогда, ни сейчас. Горячева-младшая тяжело вздохнула. – Это все из-за его мутных дел произошло. Я предупреждала, а он меня не послушал. Я не могу это отпустить. Не могу и все. Бабуля, махнув рукой на непутевую внучку, пошла на кухню звонить Рамильевне, как она выразилась. Но Рамильевной тут и не пахло. Быстро переговорив с кем-то по телефону, бабушка сообщила, что пойдет в магазин за молоком для Мурзика. Марина напряглась. Котофей никогда не пылал особой любовью к молоку, то ли дело мясо... Стоило бабуле выйти, как кто-то другой пересек порог дома. Девушка подошла к дверному косяку и, бросив взгляд в коридор, приросла к полу. Родные карие глаза, в которых отпечаталось чувство вины, сверлили ее взглядом так интенсивно, что, казалось, прожгут в ней дыру. – Одно твое слово и я уйду. Марина молчала.