Сказки о том, как Марьяна ходила на кварталовские концерты

Переодеваясь за кулисами в дурацкий костюм для пародии на Стаса Михайлова, Зеленский волновался больше обычного. Ибо, читая вступительный монолог, успел заметить в партере — ближе к задним рядам, но на её излюбленном месте с краю — Марьяну. Ту, которая, как он прекрасно знал, всем существом надеялась, ждала встречи с ним. Долгожданного, пуще воздуха нужного ей прикосновения… Владимир Александрович тоже с нетерпением и волнением ждал этих чудесных для неё и важных для него мгновений. Уж на этот раз нужно не дать ей ускользнуть… Им надо поговорить — не на сцене или в зрительном зале, а наедине. Вот он играет вместе с Еленой Кравец, изображающей смазливую «девочку на подтанцовках» Стаса Михайлова, первую часть номера… Вот ему уже пора спускаться и идти «в народ»… Балагуря со зрителями — «разведёночки мои…» и так далее — и время от времени приглашая молодых женщин на танец под хиты поп-певца, Зеленский «случайно» оказывается там, куда стремился. Около Марьяны… Зрительницы, которых он приглашал, отвечали по-разному: кто согласием, кто отказом — мол, стесняюсь. А Марьяна, как всегда, знáком просит его дать микрофон. — Я как вцеплюсь, — честно признаётся она, — то уже не отцепишь… Я хуже любой разведёнки… А ещё танцевать не умею. — Стас Михайлов, — состроив самодовольную физиономию, отвечал «поп-идол», — научит танцевать кого уго… «Она же предупреждала… — мысленно пожал плечами Владимир Александрович. — Вот теперь и выкручивайся как можешь». Вцепилась в него Марьяна крепко — не пошевельнёшься. Но в то же время держала бесконечно бережно — явно боясь причинить малейшую боль. Так он сам обнимал Лену и Сашу — и уж, конечно, Кирилла, — когда приходили бесценные мгновения встречи после долгой разлуки. А сейчас ответил столь же нежными объятиями этой неприкаянной девушке, которая почему-то не чаяла в нём души. Пусть и не знала его толком… Обнимал он Марьяну, правда, лишь одной рукой — в другой был микрофон, в который самое время было сказать что-то хотя бы мало-мальски смешное. — Шуточки шуточками, — пробурчал он в микрофон, изображая крайнюю обеспокоенность, — а как бы у меня крестик не украли, аки орден у шведского посла… В зале — слава Богу, много ещё сейчас людей, которые чуть ли не наизусть знают фильм «Иван Васильевич меняет профессию»! — раздался дружный смех. — Марьяша, — прошептал ей Зеленский, пока зрители ещё смеялись, — ты после антракта не уйдёшь? Нам поговорить надо… — На улице… — согрел его ухо тёплый, ласковый шёпот. — Я к служебному входу подойду… А сейчас… не найду сил тебя отпустить. «Ну, и как тут выкручиваться?» — хмуро спросил себя Владимир Александрович. А в самом деле: как? Не силой же отрывать от себя… Она предупреждала. А он и раньше чувствовал её беспредельную тоску по нежным прикосновениям. Прикосновениям мужчины… а точнее, именно его, Зеленского. Но чтобы Зеленскому не пришло ничего в голову — такого не бывает… «Хуже любой разведёнки! — не просто пришло, а стукнуло его по голове. — Сейчас проверим, прав ли я…» — Марьяша, — с игривыми нотками произнёс он, — ты рискуешь меня раздразнить. Эти слова попали точнёхонько в цель… Ох, как она отпрянула от него — будто кипятком ошпаренная… Как рухнула на своё сиденье и вжалась спиной в спинку… Закрыла руками пылающее лицо… «Перебор… — мысленно вздохнул Владимир Александрович. — Теперь успокаивай, профессиональный пугатель». — Не пугайся, свет девица, Шамаханская царица. Надо мной не смейся, зал: Я немножечко приврал… Уморительно закатив глаза и с облегчением услышав смех зрителей, Зеленский взглянул на Марьяну. Слава Богу — хоть и дрожит ещё, но не только отняла руки от лица, а и снова просит микрофон… — Ты льстишь Михайлову, — несколько нетвёрдым голосом изрекла она. — Так складно подражать Пушкину, да ещё на ходу, он бы точно не смог. Может, ты пародии перепутал? — Ах да… — с «досадой» хлопнул себя по лбу Владимир Александрович. — Знаешь — иногда я так зарабатываюсь, что забываю, где я вообще — на съёмках какой передачи, или фильма, или сериала, или… — И про Лену Кравец ты тоже забыл, — фыркнула от смеха Марьяна. — Пойди выключи её — а то она как робота-аиста показывала, так до сих пор и не останавливается. Елена, до этого спокойно стоявшая на сцене, начала, как и до «выхода в народ» Зеленского, изображать «робота-аиста». И пародист, вновь войдя в образ Стаса Михайлова, бегом вернулся на сцену и легонько дотронулся до тыльной стороны шеи Кравец — «выключил». А теперь — доиграть номер, и пусть концерт продолжается…

* * *

Когда Владимир Александрович вышел на улицу через служебный вход, в него сразу же вцепились — без всякого предупреждения. Но, хоть он и не успел даже рассмотреть, кто это, узнал Марьяну. Узнал по её нежности… — Марьяша, давай к нам… — прохрипел Зеленский, будто удавленник, чтобы посмешить её. — Ой… — приняв всё за чистую монету, ещё больше ослабила она руки, которыми обнимала его за шею. — Так легче? — Да я притворялся… — со смешком ответил артист. — А вот насчёт «давай к нам» — я серьёзно. У нас в «Квартале» женщина всего одна — вторая ой как не помешала бы. У тебя же получается смешить людей… А может, и пела бы что-нибудь в перерывах между номерами… — Владимир Александрович, не трави душу… — прерывисто вздохнула она, спрятав лицо у него на груди. — Чтобы к вам… надо здоровье иметь лошадиное… А у меня оно — как у осла издыхающего. — Как у раненой лани, — нежно произнёс Зеленский, коснувшись губами её макушки. — Да, я не подумавши ляпнул… Не плачь, Марьяша… Лучше дай мне номер телефона — помощника твоего верного. С превеликим усилием отпустив его — чтобы он смог занести её номер в свой телефон, — она продиктовала цифры и добавила: — У меня уже девять лет один и тот же номер. И меняться не должен. — А у меня часто меняется. Значит, я тебе сообщения буду отправлять каждый раз. А ты, если нужно чего будет — пиши мне… Ты с кем живёшь? — С мамой. Пенсионерка она… А больше никого нет… Но я скоро уезжаю — в Ковшаровку, это под Харьковом. Буду там квартиру снимать… Понимаешь — там близко мой Дом. Моя Родная Земля, на которой мне даже с моим здоровьем никуда не годным дышится легче… А благодаря той работе — помнишь, я говорила, что книги с английского дистанционно перевожу? — я смогу аренду квартиры оплачивать. И… жить. То есть не только мучиться, а и радоваться… А мама ко мне иногда приезжать будет. — Я понял… — невесело вздохнул Зеленский. — Нелёгкая будет жизнь… — Но я её сама выбрала, — твёрдо взглянула ему в глаза Марьяна. — А если… если мне придётся совсем плохо — тогда я напишу тебе. Но только тогда. А ты… — Что, Марьяшенька? — сам прижал её к сердцу Владимир Александрович. Словно Сашу, когда она была ещё совсем карапузихой… — Ты… правда поможешь, если я пришлю сообщение? — Правда, — как никогда серьёзно ответил Зеленский. Прозвучало это неизмеримо убедительнее горячих многословных обещаний, на которые только и способны очень многие люди — и не только мужского пола. И Марьяна поверила. Всем сердцем поверила… — Скажи мне, свет девица… — проговорил он, взглянув в заплаканные, но полные тихой радости серо-зелёные глаза. — Почему… именно я? — Потому что ты добрый… — дрожащим шёпотом ответила она, с трепетной лаской проведя ладонью по его щеке. — Потому что никогда-никогда не обидел бы меня. Как никогда не обижал своих детей. И чужих тоже… Ты сам не знаешь, сколько в тебе доброты… Я тебя люблю. Не так, как твоя Лена тебя любит. А… просто люблю…

* * *

Прошло восемь лет. Восемь очень трудных, наполненных самыми разными событиями — как для Зеленского, так и для Марьяны — лет. В том году, когда Владимира Александровича избрали Президентом Украины, Марьяна угодила в больницу, после чего потеряла последние крохи здоровья. Но знала она, что самый страшный день — тот, в который нужно будет отправить заветное сообщение — ещё не настал. Пока можно бороться самой — нужно бороться… Пришла война, отобрав у Зеленского нормальное зрение и заметно подорвав его силы — во многом физические, но больше всего душевные. У войны не человеческое лицо. У неё морда зверя, не имеющего души. Способного заживо рвать на части маленьких детей, как делали это в глубокой древности дикари — не то люди, не то звери, не то… нечистая сила знает кто. И многие, слишком многие из современных людей ничем не отличаются от этих дикарей. А когда ты смотришь… да когда тебе просто рассказывают о таких зверствах, и ты должен делать всё возможное и невозможное, чтобы это прекратить… поневоле оставишь в зубах осатанелого чудовища-войны огромный кусок здоровья. Но всё же у Марьяны его оставалось несравнимо меньше… Когда войну наконец постигла участь лернейской гидры, и Владимир Александрович смог провести несколько недель в покое и радости вместе с самыми родными людьми, настал тот самый день. День, когда пришло ему сообщение от Марьяны… Было там лишь три слова. Три простых слова, которые заставили его отложить все дела и броситься к той, для которой уже настало то страшное «совсем плохо». Что оно страшное — Зеленский ни на секунду не сомневался, помня твёрдый, серьёзный взгляд серо-зелёных глаз. И пока он снова не увидел этих глаз, этого изменившегося не в лучшую сторону лица, в голове у него пульсировали, звенели простые, но полные беспредельного отчаяния и боли три слова. «Мне нужна помощь». У Виолетты не было такого чудесного помощника-телефона, как у Марьяны. Она не могла отправить Альфредо, где бы он ни был, эти простые три слова, которые долетели бы мгновенно. Но Чудо произошло всё равно — он, Альфредо, успел. Надеясь, отчаянно надеясь успеть хотя бы так, как герой бессмертной оперы, Владимир Александрович то вспоминал другие три слова, которые Марьяна однажды сказала ему — «я тебя люблю», — то снова перед глазами у него вставали кажущиеся сухими и бесстрастными, но живые, трепещущие буквы, что сложились благодаря тонким девичьим пальцам в страшный безмолвный крик. «Мне нужна помощь»…