Культ разума

      — Послушайте, дети! — воспитательница приюта, именуемого «Благодатным домом», которую все осиротевшие малыши и ребятки постарше кличали «мамой», потреся в руках за деревянную ручку позолоченный миниатюрный колокольчик, призывала всех к тишине. — У меня прекрасные новости!       Женщина сорока лет, с уже более заметными носогубными морщинами, присущими многих взрослых, заправила надоедливую прядку русых волос короткой стрижки за ухо и подошла к мальчишке двенадцати лет, приобнимая того за плечи. Парнишка от неожиданности чутка дернулся, но потом, увидев из под белоснежной, спадающей на глаза, челки маму, спокойно подался в ее объятия, давая ей продолжить.       — Как мы все знаем, — начала «мама» — Ребекка, — нашему Майклу вот-вот стукнет двенадцать лет, — сироты активно закивали, давая понять, что ни капли не забыли про день рождения старшего «брата». — И вот, нам наконец удалось найти ему родителей: милая пара решила его усыновить!       Губы Майкла — смуглого блондинистого мальчишки с проницательными глазами, цвета кроны деревьев праздным летом — тронула легка улыбка. Он оглянулся на своих младших «братьев» и «сестер» и сначала увидел легкую задумчивость. А потом целый взрыв из эмоций.       — ПОЗДРАВЛЯ-А-АЕМ! — в унисон кричали две лучшие подружки семи лет — Лирика и Мишель.       Какой-то малыш дернул мальчика за штанину:       — Ты ведь будешь писать нам письма? Обещаешь? А фото вложишь? Навестишь нас?       — МАЙКЛ! — в голосину кричал парнишка, младше его на несколько лет — Сэм. Курносый и низкий, зато энергии хоть отнимай! — Раз ты скоро уедешь, давай тогда чаще играть вместе!       — Да! — воскликнула его сестра-близняшка Кира, что сравнительно была выше брата. — Помнишь, мы хотели все вместе в прятки в лесу поиграть?       — Ма-а-айкл! — протянул маленький Зак. — Ты уедешь, да? Уедешь? — опечалено дергал он старшего за другую штанину. — Ты же еще когда-нибудь прочитаешь мне ту книжку, да?       Отчужденная от общей толпы девочка пяти лет отстраненно глядела на радующуюся толпу безразличными с виду, но очень тоскливыми внутри желтыми глазами. Ее короткие темные волосы до плеч все время выбивались и спадали на детские ресницы, мешая обзору. Маленькие ладошки невольно сжались в кулачки. Какая-то навязчивая, тянущая печаль в груди разрывала сердце, заставляя малышку поджать розовые губки.       Она не хочет, чтобы «Мика» уходил. Он ее единственный друг, среди этого хоровода детей.       Майкл, солнечно смеясь от такого эмоционального взрыва со стороны «братьев» и «сестер», раздавал всем улыбки, кого-то поглаживал по голове, с кем-то обсуждал целый список игр, в который они обязаны вместе поиграть, а кого-то уже битую минуту пытался аккуратно отцепить от подола белых штанин.       Внезапно, мальчишка обернулся на стоящую в стороне девчонку и нежно улыбнулся ей, протягивая к малышке свои руки.       — Еля, ты чего одна стоишь? — поинтересовался он, не прекращая улыбаться. Еля осталась стоять на месте.       «Благодатный дом» — приют, взявший под свою крышу десятки осиротевших детей. Мягкие, теплые постели, вкусная еда, чистая белоснежная форма... Все это кружилось в танце вокруг радостных ребят, проживающих здесь самые счастливые годы своей жизни, заводя друзей друг между другом, играя вместе, читая книжки, рисуя, гуляя на территории здания... Все были друг для друга самой настоящей семьей, даже большей семьей, чем любая другая семья! Все... Почти все.       Малышка, которая за свою короткую жизнь так и не смогла найти друга и семью в ровесниках, сумела найти все это в единственном лишь одиннадцатилетнем парнишке, которого сама частенько кличала «Микой». И вот... Он уходит.       Поджатые губы дрогнули, а картинка в глазах размылась. Осознание, что вот, она, совсем скоро, совсем одна будет вынуждена проживать в этом приюте бесконечно унылые дни в скудном одиночестве сдавило горло. Она не хотела оставаться одна, в тени «братьев» и «сестер» без никого. Еля всеми силами пыталась противостоять кому в горле, но не сумела, сдаваясь в лапы соленым, горьким слезам, скатывающимся по ее бледной фарфоровой коже.       — Еля! — воскликнул растерянный «Мика», освобождаясь от пут детских рук сирот и приближаясь к маленькой подружке. — Ну чего ты! Что-то случилось?       Девчуля вытерла с чуть припухлых, характерных для маленьких детей, щек прозрачные слезка кулачком, а затем бросилась в объятия единственному своему другу.       — Я не хочу! Н-не хочу, чтобы т-ты уходил! — навзрыд, изредка всхлипывая, рыдала Еля. — Ну почему! Останься со м-мн-ной! Тебе же и з-здесь хорошо, так!?       Майкл, расстроенный от того, что вынужден оставить тут подругу, отвел печальный взор в сторону, буравя им несчастные деревянные половицы, состарившиеся со временем. Он сжал губы, продолжая слушать всхлипы маленькой девочки и дрожь в ее спине и думая, чем же можно успокоить малышку.       Ребекка обеспокоенно подошла к своим «детям», заставляя Майкла обернуться и зыркнуть на женщину.       — Мама, — позвал он, одаривая воспитательницу понимающим ситуацию взглядом, а также обещающим, что Мика с ней справится. «Мама», кивнув, тактично отошла, а Майкл вновь повернулся к Еле. — Ель, — окликнув тихим, спокойным и ласковым тоном, подругу, лежащую в его объятиях, мальчик погладил ее по голове. — Еля-а-а.       Девочка выглянула заплаканными янтарными глазами, прекращая утыкаться носом в плечо блондина. Майкл приподнял уголки губ.       — Я не ухожу от тебя, — ответил Мика. — Я обязательно буду писать тебе письма и, если родители будут не против, приду тебя навестить, — он потрепал малышку по голове. — А когда и тебя удочерят, то я обязательно найду тебя и мы продолжим оставаться лучшими друзьями, — легкая, нежная улыбка расплылась по лицу парнишки, а его душа становилась спокойнее с каждым более ровным вздохом девчули у него в руках.       Еля вытерла намокшие соленой водой глаза и шмыгнула носом, взглянув в глаза Майклу, а затем, чуть дрожащим голосом спросила:       — Ты об-бещаешь?       Хихикнув, мальчишка положил руку на плечо девочке.       — Обещаю.       — Точно обещаешь? — последовал твердый, как какой-нибудь табурет из приютской столовой, и резкий, как повороты за углы у шестилетнего Джона, когда тот играет с другими своими ровесниками в догонялки внутри дома, вопрос.       Мика немного опешил на такой тон Ели, удивленно взирая на нее. Но потом, внезапно опомнившись, порылся в кармане, доставая оттуда одну самодельную фенечку, переплетающую в себе приятные глазу цвета. Он повертел ее немного в руках, определяя лицевую ее сторону, хотя, собственно, со всех сторон смотрелось красиво, положил ее на запястье малышки и завязал веревочки плетения на красивый, аккуратный бантик.       — Точно обещаю, — ответил он, закончив дело с браслетиком на девичьей правой ручке. А затем, подняв свою левую на уровне глаз подруги, приспустил рукав, открывая ее взору похожую фенечку с похожим прелестным сочетанием цветов. — Это в знак нашей дружбы, — пояснил Майкл. Еля потерла глаза и уставилась на свое же запястье. А затем, подумав, перевела тронутый, полный детской надежды взгляд на запястье Мики. — В знак того, что мы навсегда останемся друзьями.       Благополучно проведя насыщенные, полные смеха, шуток и приятного времяпровождения три дня неразлучно со своим другом, Еля вовсе и не заметила, как пролетело время. И вот, стоя в прихожей у входной двери здания, она, находясь в толпе других сирот, вынуждена тоскливо смотреть на Мику в парадной форме, в коей обычно и выпроваживают всех детей, обретающих семью, и маму, стоящую рядом с ним, держащую в руках его чемодан со всем необходимым ему и с улыбкой оглядывающую мальчика.       — Эх, так мы и не успели сыграть в пятнашки... — слегка растроенно произнес Сэм, на что его сестра только поддакивала.       — Ну ничего! — воскликнул оптимистичный ко всему Джон. — Майкл же обещал навещать приют, если его новые родители ему позволят. Может, мы ещё успеем поиграть как следует!       — Не забывай писать нам письма! — грозно напомнила раздражительная ко всему Мишель, вспоминая, сколько детей ушло отсюда и сколько писем от них они получили. Ни одного.       — Да! И если сможешь, отправь фотографии тоже! — вторила подруге более спокойная и терпимая Лирика. — Мы бы с удовольствием поразглядывали их!       — Верно! — громко подтвердил слова Лири маленький Зак. — Пиши нам, пожалуйста-а-а...       По лицу Майкла расплылась довольная и счастливая улыбка, пока он метался от одного ребенка к другому своими изумрудными глазами. Но все же, среди всей толпы сирот, больше всего ему хотелось увидеть лишь Елю, стоящую в самом конце столпившихся ребят и тоскливо взирающую на Мику.       — Мика... — едва слышным шепотом протянула она имя, ставшее родным всего за несколько лет.       Мальчик, найдя в толпе свою маленькую подругу, сначала удовлетворенно улыбнулся себе, а затем с лаской для нее. Он видел, как она беспокойно наблюдала за тем, как он прощается со всеми старыми товарищами, собираясь уйти вперед в новую жизнь. Он видел, как она беспокойно поглядывала на маму, в надежде, что та внезапно остановит проводы и Майкл останется в приюте на еще хотя бы какой-то несчастный день.       Но нет. Этого не произойдет. И от осознания этого жгучее чувство расползлось по груди, заставляя Елю сильнее сжать кулаки. Девочка опустила голову, стиснув зубы от несправедливости этого мира. Почему? Почему жизнь их вот так разлучает?       Но мир ли так несправедлив? Ведь ее друг обретет настоящую семью, которой лишился около одиннадцати лет назад, еще в далеком младенчестве. Выходит, заставляет Елю лить слезы лишь ее собственный эгоизм, заполняющий душу?       И вот, входные дверь открывается из прихожей прямиком на улицу, откуда так и сочится нескончаемая тьма, готовая запутать любого путника. Луна со своими подчиненными звездами укрылись от людских глаз за клочьями темной ваты облаков и лишь огни у ворот показывают, в какую сторону нужно шагать, дабы прийти к пункту назначения.       Ребекка за плечо подтолкнула парня к выходу, намекая, что пора идти. Мика в последний раз взглянул на всех присутствующих, поднимая левую руку к верху, махая ею на прощание. Рукава рубашки и темного пиджака слегка сползают с запястья, оголяя цветную фенечку на нем, парная которой прямо сейчас болтается на ручке Ели. Совсем скоро он уйдет. И, чувствует Еля, больше никогда не встретятся.       Чувства внутри бились о плоть головою, заставляя чувствовать разрывающую сердце боль. Хотелось остановить маму, остановить друга, кричать, умолять остаться, но заветные слова, только-только дойдя от связок до горла встретились со сжатыми зубами, блокируя любые чувства. Они никогда не выйдут наружу. Никогда. Они вернутся обратно, эхом раздеваясь в голове.

«Не уходи. Пожалуйста. Не бросай меня.»

***

      Нетолстое темное одеяло, некогда заботливо греющее молодую хозяйку спального места, сейчас было отторгнуто, свернувшись и превратившись в жалкий комок где-то на углу деревянной постели. Почти тоже самое можно было сказать и о сахарного цвета покрывале — оно напоминало неаккуратный сверток чего-либо, мостившегося на холодном полу. Юное тело же, безустанно продолжало ворочаться. Мягкая, типичной формы подушка свисала с кровати. Ее придерживали лишь тонкие и холодные пальцы свернувшейся в клубок девочки. Острыми ногтями, она оставляла растворяющиеся следы и вмятины на беззащитной вещице, в свой сбивчивый ритм вздрагивая всем телом. Поджимая к себе ноги, тяжело выдыхала и напрасно старалась набрать в легкие побольше воздуха. Глаза сиротки были плотно зажмурены, зрачки бегали, стараясь отыскать луч выхода из царства снов и фантазий, а из продрогших губ можно было услышать лишь быстрое дыхание, смешанное со слишком неясным бормотанием. Темные и тонкие волосы растрепались по округленному изголовью кровати, прилипая ко лбу. Детское личико сейчас выглядело неестественно бледным.       — ...Нет! — наконец вырвалось вместе с жадным глотком воздуха что-то связное, заставив испуганную девочку распахнуть глаза от своего же осипшего голоса. Сердцебиение стало нормализовываться, и все еще ослабшее от психических мук тело резко принялось стараться вогнать девочку в рамки реальности. От таких перемен сирота быстро заморгала, тщетно пытаясь сконцентрироваться на чем-либо. Рука невольно потянулась к лицу и, несильно ущипнув себя же за левую щеку, ей послышался еще один свой глубокий выдох. — Конец... — облегченно прошептала Евлампия, на миг прикрывая глаза. За этим последовали меланхоличные движения и приняв сидячее, чуть ссутулившееся положение, она повернула голову к настенным старинным часам, наблюдая за бегущими позолоченными стрелками. Больше получаса до подъема. В светлой, от просачивающейся сквозь шторы утренних лучей солнца, комнате еще царила тишина, нарушающаяся лишь сопением некоторых ребят. Расставленные в ряд кровати, тумбочки были как идентичны друг другу, так и одновременно совсем не схожи. Таковой являлась одна из спальных комнат славного приюта «Благодатный дом».       Нащупав среди своего бардака повязку и сунув ее в глубокий карман рубашки, девочка прикоснулась босыми ногами к прохладному полу, отчего по озябшему телу прошлась новая доля неприятных мурашек. Потирая виски, Еля свободной рукой расправляла одежду, что прилипла к худому телу. После некоторых махинаций, хватая неподалеку стоящую пару сапог, дитя взялось натягивать их на ступни, предварительно найдя заброшенные перед сном под кровать носки. После тихих упреков себе о своей утренней неуклюжести, заставляющей сироте врезаться и наступать на все попавшие под ноги не убранные с вечера детские игрушки, темноволосая, схватив юбку, наконец вышла за дверь, негромко и раздраженно хлопнув ею напоследок.       Вскоре, сквозь извилистые коридоры и однотипные двери, на пороге ванной комнаты, совмещенной с высокими кабинками уборной появился невысокий силуэт, приняв очертания Евлампии, когда та резким движением нажала на старенький включатель. Чуть мигая, зажегся теплый свет керосиновых ламп, раскрывая просторы все еще унылой, по мнению сироты, ванной. Пробежавшись неточным взглядом по раковинам и подчеркнув для себя самую «подходящую», девочка добралась до нее в несколько шагов. Закинув в плетеную для стирки корзину пижамные штаны и подправив совсем неудобную для воспитанницы юбку — такую же чисто-белую, как и вся форма здесь, одиннадцатилетняя устремила свой взгляд на зеркало.       Из угловатого стекла на нее смотрела бледная девчонка, походившая на свои года. Тонкие пряди неровно ложились на хрупкие плечи. Когда Евлампии было восемь она решилась отстричь волосы, совсем не подозревая, что из-за ее «кривых» — как усмехался ее старший «братец» Рэй — рук, у неё сформируется какая-никакая челка с выраженными в длине крайними прядями и оставшимися на всю жизнь постоянно вылезающими своенравными локонами. Небольшой нос, чуть припухлые губы, местами покрасневшие и обкусанные от нервных припадков, аккуратные черты лица. Ничего цепляющего, совсем наоборот.       Пальцы потянулись к закрывающим правый глаз волосам. Тут же на лице проявилось отвращение и испуг. Сирота скривилась, вжимая плечи и голову. Сколько бы она не смотрела на него, реакция всегда была одна и та же, ведь вместо когда-то яркого янтарного ока, сейчас оставался лишь блеклый и пустой зрачок. Туманный и страшный, как говорили самые маленькие, еще не задумываясь о том, как глубоко могут ранить пустые, казалось бы, слова. Под ним же сиял точно такой же, как под здоровым глазом, мешок — кошмары давали свои плоды.       Мозоли на пальцах никак не затягивались и оставляя едкую, почти незаметную боль от прикосновений раздражались вновь и вновь. Между тем, переплетая пальцами ускользающую нить повязки, дабы скрыть это недоразумение, Евлампия строила довольно странные рожицы, насупившись и явно проклиная эту проблему. Уложив после волосы, девочка потянулась включить воду, закатывая рукава мятой рубашки.       Случайно пройдясь по шрамам, которые тоже следовало скрыть, ее тело вдруг на миг застыло, словно она была всего лишь статуэткой. Сирота почти не слышно сглотнула, а стоящий ком в горле не быстро, но унялся, когда взгляд перетек от красно-зеленой фенечке к холодной струе воды. Горло защимило. Дыхание застыло.       — Дышать... Нужно... — вновь сглатывая подступившую тошноту, с абстрактными всплывающими картинками, воспитанница пошатнулась, стискивая зубы. Ее руки тут же устремились к только недавно уложенным волосам и пытаясь побороть проходящий по телу озноб, Евлампия глубоко выдохнула, пока внутренний отсчет доходил до нуля. Постаравшись выпрямиться, девочка встревоженно и инстинктивно оглянулась, возвращаясь к умыванию.       Бинты на шею, руки ложились уже слишком привычно и поэтому еще раз напоследок пройдясь по своему внешнему виду, она вновь зацепилась за то, что не следовало. Рука потянулась к шее, большим пальцем потерев выгравированные с правой стороны пять цифр. 44194 — гласил код темноволосой.       Обмякшая кисть медленно опустилась, а пальцы схватили край еще не помятой светлой юбки. Вместе с этим простым и быстрым телодвижением, по всему приюту вдруг разнесся гул, насыщенный звоном и отдающимся в длинных коридорах протяжным эхом. Это громоздкий и увесистый колокол, располагающийся снаружи дома, главный медный друг детей, звонко кричал о новом наступлении дня, скорее поднимая даже самых сонных ребят с кроватей к завтраку. Каждое утро, каждые шесть часов, он вновь и вновь пробуждал сирот, зазывая их к предверию нового дня. К играм на свежем воздухе, к вкусным трапезам и разговорам!       От резкого звука девочка негромко пискнула. По отвратительной привычке закрыла уши, куда пробирался слишком громкий и бьющий по разуму звук, крепко прижала к ним сжатые кулаки и зажмурила глаза. В бесконечных просторах мрака мелькали пятна, пестрые и красочные, а посторонний пугающий звон никуда не испарялся, не растворялся во тьме как хотелось бы воспитаннице, совсем наоборот. Он словно увеличивался, как монстры из детских страшилок, настигал истощенный разум бедной сироты, звуковыми волнами доходя до дальных, еще нетронутых затворок сознания, пока девочкаю судорожно пытаясь отдышаться, вновь вернулась к «реальному» миру, мотая головой. Спрятаться было некуда, однако резко все кончилось. Абсолютно все затихло, дав Евлампии пару секунд для того, чтобы возвести хрупкие стены своих границ и безопасности, перед новым трудным для нее этапом. Этапом радостного пробуждения и топота ног с разнообразным гамом, смехом и шумом.       Сирота с опаской выглянула в коридор, в надежде на то, что даже самые быстрые еще не успели спуститься вниз, поскорее влетая в столовую. Все еще пусто. Шум затопил только верхние этажи, спальни и коридоры, отчего можно было лишь приглушенно различать обрывистые голоса и смех — такие внезапные, но до боли знакомые. Несколько робких шагов и, чуть дернувшись от вновь показавшихся странных звуков, Евлампия толкнула, тяжелые на вид, оливковые двери столовой, одной из любимых комнат детей. Она встретила ее прохладой и самой, что ни на есть, светлостью. Это объяснялось симметрично возведенными окнами, которыми трапезная было усеяна вплоть до высокого потолка и главной в центре округленной мозаики, собранной из разных по форме и цвету кусочков, собирающих что-то похожее на огромное окно-калейдоскоп, какие были нарисованы в детских книжках библиотеки. Три больших вертикально стоящих идентичных стола, покрытых чистой белой скатертью, со стоящими задвинутыми деревянными стульчиками и одним выделяющимся главным местом. Местом воспитательницы, зовущей себя мамой. Окинув еще пустующий, задвинутый стул, девочка поежилась и резко обернулась, когда в комнату, хлопая дверьми, начали чуть-ли не перепрыгивая друг-друга начали влетать ребята, успевшие быстрее всех выполнить все свои детские дела и сейчас, как маленькие ураганы, снося все вокруг, неслись помогать с организацией завтрака.       Чуть не потеряв равновесие от водящего вокруг нее круги семилетнего Лани — энергичного и часто встревающего в любые передряги мальчишку, который так и наровился схватить за волосы своего близкого по характеру ровесника Тому, — девочка выдохнула.       —Упс, извини! —послышался виноватый крик, где-то вдалеке, смешиваясь с кашей звуков.       Темноволосая в ответ на это, лишь прикусила окровавленные губы, пытаясь быстро выискать тихий и безопасный уголок, где ее никто бы не смог тронуть. Где не было бы слышно этих громких и пугающих звуков, где она осталась бы одна. Однако, с каждой секундой таких оставалось все меньше и меньше — в трапезную забегало все больше воспитанников, вновь и вновь распахивая двери и погружая столовую в смех и звучные голоса.       Младшие, принимая любые раздолья для игр и суеты, сейчас носились вокруг столов, с криками и извинениями, когда их то и дело ловили ребята постарше, отправляя помогать готовиться к завтраку. Многие же скрывались в решетчатых дверях кладовой — небольшой комнатке, напичканной разными продуктами, заготовками и прочими нужными вещами для каждого приема пищи. Другие ну очень хотели хоть чем-то помочь маме. Отнести чашки? Конечно! Салфетки? Запросто! — они соглашались на любую работу, с широкими улыбками стараясь получить как можно похвалы. И они её получали.       Теребя край рубашки девочка краем глаза заметила статную фигурку женщины, шедшую за руку с малышкой Марней. Эта четырехлетняя девочка с двумя низкими, качающимися от ее же смеха хвостиками, души не чаяла в женщине, воспитавшей их. Их маме. Молодо выглядящей девушке с темными волосами, собранными в ровный низкий пучок. В угольном цвете платье ниже колен, с повязанным на банту противоположного цвета фартуком и теплым взглядом фиалковых глаз. Таковой была типичная картинка для всех детей, пришедших сюда. Евлампия с нескрываемым раздражением сжала кулаки, оставляя новые царапины на своих ладонях от острых ногтей. Женщина же, заметив отстраненную воспитанницу, чуть прищурила глаза и приподняв уголки тонких губ махнула ей рукой, ожидая какой-либо реакции. Однако ее дочурка лишь перевела взгляды к другим детям, на что получила задумчивый взгляд фиалковых очей. Сирота сегодня явно была на взводе и не просто так. Двери вновь распахнулись и из них, чуть ли не падая, показалась рыжая макушка.       — Доброе утро! — в общем шуме, наконец не потонул звонкий голос, голос старшей лучистой девчушки. Эмма, так звали эту одиннадцатилетнюю сироту, что была маленькой зажигалочкой с любопытными изумрудными глазами. Спустив со спины своего младшего «братика» Фила, она тут же замотала головой, попутно энергично здороваясь со всеми проходящими и высматривая своих близких друзей. Почти сразу сориентировавшись и выглядывая из кладовой, в столовой показался второй из старшеньких. Норман — голубоглазый мальчик, с сахарными волосами. Он был единственным, к кому Евлампия из главной троицы-гениев не испытывала отрицательных чувств. Спокойный и рассудительный, он был идеалом для многих. Взяв из пухлых ручонок Шерри поднос с чистыми стаканами и поблагодарив ее, мальчик выпрямился, а на его губах появилась лёгкая улыбка:       — Доброе. Еще только утро, а ты как всегда полна энергии, даже не позавтракав, — констатируя очевидный факт, он начал разливать теплое молоко по высоким кружкам, что стояли на медном подносе в тележке. В ответ на это его сестра, хотела было что-то ответить, однако насмешливый тон явно перебил все её мысли, слова и вопросы:       — Вот именно. Напомни, сколько там тебе годиков? Пять? — поддразнивая её, усмехался вышедший за братом заключающее звено троицы — Рэй. Заносчивый реалист, способный лишь одной фразой вывести из себя Евлампию. Из всей этой разношерстной компании именно он цеплялся к каждому движению, слову и действию девочки, и пока на лице Эммы сыграли все стадии принятия и она, разбушевавшись, начала что-то эмоционально доказывать, Еля, чуть пригнувшись, поспешила занять свое место за столом, которое, по ее несчастью, располалагалось рядом со старшими, но вновь, по не осмотрительности успела врезаться в еще одну сироту. Чуть шипя и потирая ушибленный лоб, темноволосая подняла свой недовольный взгляд на «виновницу» столкновения.       — М... Извини, Гильда, — девочка поспешила удалиться из поля зрения ее робкой десятилетней «сестры», разливающей напитки и чудом не уронившей на нее расплескавшийся горячий чай.       — Ой-ой... Это ты извини, ты не ушиблась? — негромко поинтересовалась зеленоволосая, отдавая миниатюрный расписной чайничек в руки Алисии и принявшись бегло осматривать сжавшуюся сестру. Евлампия лишь пожала плечами и, протянув какое-то многозначное «м-м», попыталась незаметно удалиться с места происшествия, раздумывая о том, как бы побыстрее сбежать, однако тут же была поймана новой проблемой, а точнее высказыванием, которые видимо генерируются у ее «братца» в его светлой головке за несколько секунд.       — Хах, наш светильник светить перестал и больше дороги не различает? —фыркнул мальчик, стреляя взглядом своих темных очей и поправляя длинную черную челку, перекрывающую его левый глаз. Стоящая рядом Гильда, поправив душки очков, недовольно покачала головой, возвращаясь к своей работе. Евлампия же, поджав губы уперлась взглядом в пол, прожигая в нем дыру.       В ответ на это, Эмма что-то звонко запричитала брату про «дружелюбие и любовь к родственникам», а мальчик лишь не сильно стукнул ту по ее рыжей макушке, отчего получил новый всплеск эмоций и тихий добрый смешок Нормана позади.       — И тебе доброе утро, — наконец оскалилась, хрипя девочка, пряча взгляд за выпавшими прядями волос.       — Не слушай его! — вскрикнула темноволосой ее бойкая рыжая «сестра», в мгновение ока оказавшись рядом. — Он просто немного дурак, — чуть убавив тон, добавила Эмма, кивая, отчего ее вылезающая на макушке прядь словно согласилась с ней, покачиваясь в такт. Девочка одарила ее широкой улыбкой, а в ее изумрудных блестящих глазах была видна искренняя поддержка. Несмело потянувшись к Евлампии, дабы взять её за руки, темноволосая вдруг дернулась, ступившись назад. — Ой, извини-извини, — продолжала диалог между собой девочка, махая руками, а на ее лице теперь всплыла виноватая физиономия.       Евлампия удрученно выдохнула и кивнула, пытаясь смириться с новым потоком звуков и информации, который быстро перетек к женщине позади, что нарушила баланс разговора своим хихиканьем. Как птенчик склонив голову и быстро отвернувшись на это, Эмма, позабыв обо всем на свете, подлетела к ней с извинениями:       — Мама! Я могу выйти и зайти заново! — послышалась еще одна волна эмоций от старшей девчушки, пока, между тем, Евлампия же поспешила к своему законному месту, усаживаясь и желая раствориться на своем же стуле.       — Не нужно, я люблю тебя такой, — ласково ответила женщина. Краем глаза Евлампия видела как с любовью мама прижимает свою воспитаннницу к себе, поглаживает по щеке, хвалит. Возможно, в душе Еле хотелось того же самого. — Ну все ребята, рассаживайтесь! — подталкивая дезориентированных и так и наровящихся убежать детей к их стульчикам, женщина ухватилась правой рукой за небольшой колокольчик, служивший вторым главным другом и помощником по совместительству детей, свободной ладонью несильно сжимая запястье ее маленькой шестилетней голубоглазой дочурки, смеющейся и совсем забывшей о завтраке.       — Конни... — неосознанно выпалила сирота, получая в ответ знакомые подозрительные и косящиеся взгляды.       — Ты в порядке? — Норман, успевший занять свое место неподалеку, обеспокоенно пригнулся, чтобы увидеть лицо своей сестры. Евлампия неуверенно кивнула, пряча свой взгляд в тарелке с кашей и облокотившись на правую руку, а мальчик лишь с недоверием окинул ее своим проницательным взглядом, вновь обращая внимание на маму. Девочка, постаравшись абстрагироваться от звучащих отовсюду расспросов об предстоящем уезде ее младшей «сестры» в приемную семью, выдохнула, услышав звук переливающегося колокольчика, блестящего в руках женщины. Это означало конец разговорам. Хотя бы на короткое время.       — Давайте же помолимся за еду, — чуть повысив тон напомнила воспитательница, тут же переплетая между собой пальцы и склонив голову, прикрывая глаза. Ожидая того же от своих детей, комната на несколько мгновений наполнилась тишиной и за это время Евлампия успела повторить за взрослой. — Поблагодарим господа Бога за то, что все тридцать девять человек здесь живут в мире и согласии. Скажем ему спасибо! — торжественно, без запинки произнесла женщина, а за ней одним единым хором воскликнули дети:       — Спасибо! — как по щелчку пальца, комнату вмиг охватила пелена задора и шума. Вилки, ложки заработали так быстро как могли, все ребята успели нагулять себе аппетит. Почти все. Перемешивая столовым прибором овсяную кашу, совсем не влезавшую с утра пораньше в желудок, Евлампия лишь смутно следила за происходящим, короткими зевками насыщаясь воздухом, а не полноценной едой.       — Ты у меня такая разбалованная, Конни, — донеслось до ушей сиротки и ее как будто ледяной водой окатило. Ложка моментально выпала из рук, а в горле внезапно застряло густое чувство вины. Схватившись за скатерть, что успели обрести на себя только полученные пятна, девочка попыталась прийти в себя, вновь получая от сидящих рядом сочувствующие и странные взгляды.       — Но сегодня ведь можно! — ответил высокий детский голосок.

«Сегодня ведь можно...» — отдалось эхом и сопровождалось весь завтрак в голове у разбитого ребенка.

***

Возраст — десять, тип — первый

      В громоздких, но привычных наушниках раздался механический, до тошноты противный и заученный женский голос, так и звучащий синтетикой и фальшивостью и предвещающий о последующей нагрузке на детский мозг в виде желания ответить правильно на каждый вопрос.       Евлампия поджала губы, хмуря брови и вглядываясь в крупный сенсорный экран на ее одноместной парте, стараясь сконцентрироваться, но все же взгляд иногда невольно продолжал бегать по тьме вокруг и фонарикам — единственным источникам света, исходящим от других экранчиков других детей. Не смотря на то, что темноволосой совсем скоро исполнится одиннадцать лет, компьютер, судя по всему, интересует только то, сколько ей полных лет. Да и не то чтобы это кого-то волновало.       Девичьи пальцы сжали не совсем удобный, формы прямоугольного параллелепипеда сканер в руках, уши навострились, вслушиваясь в кратковременную тишь в наушниках, и, прокашлявшись, внимала к следующим словам голоса, как бы она того ни не хотела.

На ответ для каждого вопроса отводится десять секунд.

      Ежедневные тесты — крайне обыденная и рутинная вещь для всех сирот этого приюта. Все дети, начиная с четырех лет, начинают их решать каждое утро, под предлогом матери Изабеллы того, что это отлично заменит нам школу, да и саму учебу в целом.       Впрочем, тесты мало кто любил. Вернее, почти никто. Единственное помещение, снабженное технологиями более приблеженными к их 2045-му году находились именно в комнате проведения тестов, создавая то ли интерес, то ли настороженность. А затем, садясь на свои места, свет внезапно исчезает, включаются непонятные экранчики, напоминающие уменьшенные вариации телевизора, кой малыши любили разглядывать в книжках с картинками, и приходится сидеть, в поте лица стараясь ответить на каждый заданный машиной вопрос в течении десяти секунд. Не очень приятное времяпровождение. Постоянное виснувшее в помещении напряжение во время их написания дает об этом знать почти сразу же. Ну и, также, тревожные и принужденные лица детей.       Но, возможно, за этими светлыми экранчиками с вариантами ответов кроется что-то более интересное.

Три...

      Но, при всей нелюбви осиротевших детей к этим злосчастным тестам, они, как назло были обязательны для всех. Ну, кроме детей младше четырех лет, конечно. И потому, ежедневные тесты давно въелись в подкорку сознания и стали частью обыденной жизни сирот.       Зато сразу после них начиналось всеми любимое свободное время, во время которого все ребята предоставлялись сами себе и могли играть абсолютно во что угодно, что не опасно для жизни и здоровья, вплоть до самого обеда. Может от того свободное время казалось буквально глотком свободы, солнцем среди серого неба, радугой во время грозы, спокойствием и радостью средь бури?

Два...

      Неопрятные пряди темных волос спали на единственный видящий глаз, заставляя заморачиваться и снова пытаться убрать их за ухо, но лишнего времени на то не было. И сил, собственно, тоже.       Сгорбившись и ссутулившись на месте над маленьким «планшетом», о котором чей-то постепенно стиравшийся из памяти спокойный голос когда-то читал малышке Джемиме, она приготовилась к новой очередной партии ежедневных вопросов, касающихся самых разных наук и сфер.

Один...

      Брови еще больше свелись к переносице, заставляя девочку понять, что та невольно хмурится. Но делать с этим что-то не особо хотелось. Сменит выражение лица на нейтральное сейчас, задействуя свои жизненные силы, а потом, во время проведения теста, снова начнет хмуриться. Бессмысленная, по ее мнению, трата энергии.

Начали!

      Хрупкие, худощавые и костлявые девичьи плечи вздрогнули от резкого тона синтетического голоса, бьющего прямиком по барабанным перепонкам. Руки тоже дрогнули, но это почти не помешало ей покрепче ухватить сканер, занося над кодами вариантов ответа вопроса, который даже не успел целиком воспроизвестись в наушниках и эхом удариться о все стенки черепной коробки.       Вопрос за вопросом, задание за заданием. Уже заученные конструкции и схемы предложений спокойно позволяют предугадать хотя бы очертание следующей задачи, а рука не совсем свободно проводила по штрих-кодам специальным приспособлением, то и дело ограничиваясь в движениях — привычка, выработанная временем, как камень, наточенный водой.       Оставалось отсчитывать количество вопросов до конца невыносимого теста, давящего сверху на несчастную детскую душу. Давление с каждым следующим заданием все больше и больше стесняло Евлампию, пока и вовсе та чуть ли не загналась в угол в виде стула, парты и, светящегося порталом в другой, совершенно не такой, мир сенсорного экрана.       — Три... — еле слышным, неразборчивым шепотом девочка уже даровала самой себе обратный отсчет. Но лишь времени до конца теста.

Вопрос 298: укажите последовательность, идентичную этой:...

      Скрип от проведения сенсора по экрану вызвал табун омерзительных, противных мурашек, заставляя Евлампию поежиться на месте. А вот громкий, раздражающий звук в наушниках, оповещающий о правильности указанного ребенком ответа, на время даже оглушил девицу, заставляя на мгновение зажмуриться и затем, открывая глаза, вновь ослепнуть от яркости экрана.       — Два... — ее осипший голос прохрипел в ее же ушах

Вопрос 299: выберете верный разворот данной фигуры...

      Тихие удары, указывающие на остаток времени медленно капали на нервы, а полоска времени в углу экрана заставляла понервничать, пока девочка искала глазами нужный и, по ее мнению, правильный ответ, который, к сожалению, нашелся не скоро. Скрип из под сканера оказался еще громче, чем в прошлый раз, а звук, оповещающий о верном ответе заставил вздрогнуть всем телом. Пальцы сильнее сжали, отдаленно напоминающее крупную прямоугольной формы ручку, приспособление.       — Один... — последний звук, последний вздох. Дыхание замерло в ожидании, пока рука дрожала.

Вопрос 300: найдите значение z в показанном ниже уравнении...

      Глаза слегка раскрылись. Быстрый счет в уме сбивался тревогой и нервозностью, заставляющий девочку дрожать всем телом. Взгляд отчаянно метался среди вариантов ответа, пока время медленно истекало и из длинной прямой превращалось в короткий отрезок, а затем и вовсе в мелкую черточку.       Евлампия стиснула зубы и совсем силой надавила на сканер, под давлением времени отвечая наугад и жмурясь, ожидая услышать противный, мерзкий и громкий, как дети перед сном порой, звук. Но этого не произошло. Вместо этого болью в голове отдался раздражающий ее продолговатый и мелодичный звук удачи.       В знак окончания теста кругом по технически оборудованной комнате включился свет, заставляя всех находящихся в помещении жмуриться и оглядываться. Евлампия тоже на время зажмурилась. А еще вздохнула и улеглась на парте, прикрыв глаза и пряча взор от яркого света. Но, к сожалению, совсем скоро в эту же комнату вернулась Изабелла, такой же, какой и уходила, но с какими-то подозрительными бумагами в руках, греющими ее руки. Видимо, те только-только вышли из под покровительства принтера — еще одна удивительная вещь в приюте. Жаль только, что пользоваться ею могла только мама и только чтобы распечатать результаты проведенного ежедневного теста.       Темноволосая поднялась и выпрямилась, слегка потянувшись и потерев глаз, а также украдкой оглядываясь по сторонам, лицезрея с нетерпением ожидающих озвучки результатов детей, взирающих на мать, в надежде поднять свой средний балл. Вскоре, девочка тоже глянула на женщину, стоящую перед всеми присутствующими детьми и перебирая бумаги, вчитываясь в содержимое.       — Норман, Рэй, Эмма... — задумчиво протянула Изабелла, остановившись на первых строках документа. — ...Евлампия... — на последнем имени плечи самой Евлампии дрогнули, а вот женщина напротив улыбнулась, гордясь за своих «детей». — Как всегда идеально: три сотни баллов! — Теперь темновласая могла более менее спокойно выдохнуть, отводя взгляд от воспитательницы. — Вы отлично постарались! Молодцы!       По помещению пулей послышались бурные, звонкие аплодисменты, давящие своей резкостью и твердостью на уши не хуже расплывчатого, неопределенного колокола, а также перешептывания, такие мягкие, добрые, словно ранний рассвет, сопровождающийся коралловым градиентом неба, но в то же время такие пугающие, нагоняющие тревогу и заставляющие нервно перебирать в руках края рубашки.       Эмма счастливо улыбнулась, как только результаты ежедневного теста были озвучены, и ярким солнцем обняла «маму» Изабеллу. Атмосфера давно стала приятнее. Как минимум, как только синтетический голос и громкоголосые звуки в наушниках замолкли. Рыжуля обернулась на своих друзей, одаривая ребят своей радостью и заставляя Нормана мягко улыбнуться в ответ, а Рэя закатить глаза. Даже сдавая абсолютно каждый ежедневный тест идеально, Эмма все равно радовалась своему успеху так же, как в первый раз. Словно в первые она добилась сего совершенства. Она, наверное, и является одной из тех (если не единственной), кому эти злосчастные тесты не не нравятся.       Что Эмма, то и Рэй с Норманом — тоже в рядах здешних отличников, если можно так сказать, которые, в последнее время, безустанно сдают все тесты безупречно, словно это как помочь малышу дотянуться до верхней полки. Норман — несравненный гений, который способен сдать любой тест на высший балл, а Рэй — отличный стратег и единственный, кто мог бы посоперничать с Норманом. Они вместе с Эммой — спортивной девчушкой, расположенной к физическим нагрузкам и легко усваивающей любой материал — составляли идеальную команду.       А Евлампия...

А что Евлампия?

      Брюнетка согнулась над партой, нервно хватаясь за края рукавов, и надеялась, что ее в ее уголке никто не достает, никто не вспомнит. Боль в многострадальном позвоночнике — частая тема. Ноющая, протяжная и так и просящая выпрямить спину. Настолько частая, что владелица сколиоза уже давно к ней привыкла, игнорируя и, порой, даже не замечала, что не могло не вызвать беспокойства у матери и некоторых других детей. И в то же время девочка слушала в одно ухо бурные, напрягающие обсуждения и не совсем приятные ярые дискуссии сироток, а через другое эти самы обсуждения равнодушно вылетали прохладным ветерочком и растворялись как в пространстве, так и в черепной коробке девицы, словно и не существовало их никогда.       Сиротки же, в свою очередь, неожиданно замолкли, прикрыли рты и, отведя взгляд, задумались — осознали, что им совсем нечего добавить про старшую «сестру» Евлампию. Оно и понятно — на фоне всего яркого, цветного, полного жизни и детских красок, разнообразия приюта та казалась монотонным пятном, покрытым пылью, как когда-то по секрету выразился кому-то один из малышей. И выглядит это пятно порой до того тоскливо, что иногда кажется, что оно и не отсюда вовсе. Ну, или дело в том, что она мало с кем общается, а тем более — мало с кем общается с особым интересом. От тишины Евлампия бросила один нервный взгляд из под челки на детей.       Она умна так же, как и Норман? Нет. Может, тогда физически сильна, как Эмма? Мимо. Или, возможно, хороший стратег и тактик, как Рэй? Ну... Евлампия, порою, играет в шахматы с Доном, абсолютно всегда выигрывая... Считается?       Гул окончательно стих. Возгласы стали разговорами, разговоры шепотом, а шепот и вовсе пропал, начиная убавлять громкость, а затем исчез. По помещению остались гулять только нервные шорохи рубашки от того, как Евлампия, рефлекторно кусая губы, нервно перебирает края ткани и скрип зубов Дона, которые он стиснул. А затем, разъяренный мальчишка со всей силы ударил по своей парте ладошками, вызывая громкий хлопок, отчего темноволосая дернула плечами, а сам он с разгневанным выражением лица уставился на своего некровного брата по приюту.       — НОРМАН! — воскликнул он, а затем прорычал: — Вызываю тебя на игру в догонялки!

***

      Округлое солнце поднялось выше над прямым горизонтом, рассеивая розово-коралловый градиент, который туманом еще ранним утром заполонил все небесное королевство, не пропуская воздушную синеву на подиум. Облака, выглядящие сборищем сахарной ваты, кою сироты охотно рассматривали на картинках приютской библиотеки, словно большие корабли мирно плыли по небу. А в это время, под их непомерно большими тенями, буквально пасмурной тьмой посреди яркой, осветленной лужайки, пряталась Евлампия, которую больше радовала перспектива сидеть у здания подле колодца, нежели играть в «Ну-Опять-Норман-Водит-Ну-Что-ж-Такое-То-Я-Не-Хочу-Проигрывать-В-Первые-Секунды-Игры», как называл это Тома.       Тихий, омертвевший колодец с холодом стоял на своем положенном месте, отдавая прохладой воды на дне. Девочка, облокотившись на каменную, ледяную поверхность, прикрыла глаз, не вдумчиво слушая отдаленные возгласы детей вдалеке. Нет, она не хотела слушать, совсем. Эта детская радость, смех, игры, развлечения детей «Благодатного дома» вызывали неприятное тошнотворное чувство в животе. Но она не могла ничего с собой поделать. Облако накрыло колодец и девочку рядом с ним с головой.       День вне теней, на удивление, ясный. Где-то вдали леса тихое, неясное и расплывчатое журчание ручейка. А где-то по местности гуляет едва ощутимый ветерок, задевающий худощавые плечи Евлампии и заставляя ту поежиться, а по плечам пробежать табун неприятных мурашек, помогающих с трудом сохранить тепло.       Почувствовался слегка ощутимый толчок в плечо, казавшийся лишь еще одним дуновением ветра.       — Евла-ампи-и-ия-а-а! — тонкий детский голосок звонкими колокольчиками мягко коснулся слуха, заставляя девочку поморщиться, пожмуриться и приоткрыть один единственный, правильно выполняющий свою работу, глаз и перевести его на источник звука — Юджина.       Юджин — малыш четырех лет, проживающий с темноволосой в одной комнате, отличающийся бледной кожей и темно-красной густой челкой, спадающей на лицо и закрывая ему глаза. На вопросы других детей видно ли ему хоть что-то мальчишка только пожимал плечами и убегал восвояси либо играть с Филом, либо искать свою дорогую подругу среди старших детей — Евлампию.       Малыш улыбнулся и тихим, мягким, словно теплая сторона подушки прохладным, морозным вечером, голосом продолжил:       — Так ты все-таки не спишь! — он неосознанно дернул плечи к верху и бесшумно хлопнул в малюсенькие ладошки. — Значит, братец Рэй ошибся.       — Он что-то говорил? — с презрением вспоминая знакомого по количеству глаз спросила старшая. Юджин, казалось, хотел что-то с воодушевлением сказать перед этим, но был сбит с мысли новым вопросом.       — А, да! — неслышно воскликнул мальчишка. — Сказал что-то вроде... — а тут поступило тянущее безмолвие, которое дало девице фору хоть немножко привыкнуть к доброму утреннему свету. — А! — снова послышался возглас со стороны Юджина. — Он сказал что-то вроде: «светильник по-любому уснул где-то в канаве, так как утром светить негде».       Евлампия закатила глаз, услышав этот «шедевр современного юмора», которому порядком около трех лет. Девочка потерла переносицу, нахмурившись и устало вздохнув, как Юджин снова заговорил:       — Евлампия, пойдем играть с остальными! — привычным детским, но непривычно тихим для ребенка тоном, заявил он, вскинув руки вверх. — Я даже не помню, когда ты играла вместе со всеми, — добавил малыш. — Если ты вообще когда-нибудь играла вместе со всеми...       Взгляд Евлампии отплыл в сторону.       Играть со всеми? Играть со всеми, в шуме и гаме, разрастающимуся и отскакивая от всех поверхностей черепной коробки, зато радуясь и смеясь с родственниками... Но родственников здесь ни у кого не было — все лишь связанные обстоятельствами.       — Нет, спасибо, — в пол голоса ответила темноволосая.       — Ну Евлампия..! — протянул Юджин, поджимая губы. В такие моменты мальчишка напоминал ей одну девочку, чем-то похожую на него. Может, возрастом? Характером? Или тем, что тоже является частью всей системы, всех обстоятельств, в которых что он, что та девочка — лишь пустые фигуры, которым может выпасть возможность дойти до края доски.       — Да! — послышался звонкий девичий голосок ребенка постарше года на два. — Я ни разу не играла с тобой. Может, хотя бы в этот день?.. Пожалуйста, — умоляюще протянул голос, — поиграй с нами, Еля.       И так замерзшие плечи сильно вздрогнули. Веки в неком страхе, овладевающем телом, расширились, а губы дрогнули, в попытке задать один единственный вопрос:       — ...Кто?       — Еля! — ласково улыбнулась недавно подошедшая Конни. — У тебя же так имя сокращается? — медлительно, но старательно и четко спросила шестилетняя девчушка.       Противная челка прилипла ко лбу. Евлампия со всех сил сжала ладони, впиваясь ногтями в бледнющую кожу и оставляя на ней отпечатки, следы. Губы сжались.

А затем растянулись в непонятливой пустой улыбке.

      Евлампия слегка рассмеялась, что было похоже на журчание ручейка в дали леса. Так скованно, напряженно, но свежо.       — Ха-ха! Ты права. Тебе удобнее звать меня так, да, Конни? — улыбаясь, девочка скрестила руки на груди. Впиваясь ногтями в рубашку и плечи.       Маленькая мышка с двумя хвостиками, закрепленными двумя цветными резинками, воодушевленно кивнула, заставляя свою прическу в такт покачнуться хозяйке, так же, как и ушки мягкого крольчонка в ее руках.       — Верно! Тебе очень идет! Мистер Кролик тоже так считает, — зайчонок в руках Конни, не без ее помощи, кивнул. — Так ты пойдешь играть со всеми в догонялки, Еля?       Улыбка с лица Евлампии постепенно сплывала, пока не стала лишь ее легчайшим подобием, а пальцы все сильнее и сильнее впивались в кожу сквозь рубашку, оставляя еле заметные синяки.       — Да, — вырвалось из обветренных, покусанных губ, в углах которых остались коросты. — Думаю, да.       Дети подскочили с места, радостно восклицая и давая друг другу пять, а затем и вовсе убегая в сторону всех играющих, возглашая о присоединении нового участника в игру, в то время как Евлампия так и осталась одна у колодца.

Еля. Конечно.

      Взгляд отчаянно пронзил потвердевшую траву, пока зубы стиснулись, ладони сжались в кулаки, костяшки которых выпирали острыми лезвиями, а челка полностью закрыла собой все небо, солнце и жизнь.

У нее нет ничего общего с «ней».

***

      Еще не опавшие листья высоких деревьев перекликались гущей блеклых оттенков между собой. Между тем, Евлампия, запрокинув голову и засмотревшись на пеструю, выделяющуюся крону дуба, совсем абстрагировалась от бурно начинающейся игры — вдалеке лишь мельком были слышны недовольны возгласы убегающих младших.       Счет чисел мальчишечьим голосом разносился по округе, давая знать детям сколько у них еще есть времени на то, чтобы спрятаться от самого считающего — Нормана, которого вновь выбрали водящим.       — Еля! — позвала Конни, отошедшая от Дона, напоминая о том, что, между прочим, началась игра. Евлампия оторвалась от своего занятия и, опомнившись, кивнула, убегая вместе с остальными сиротами к грани леса и поляны.       Солнце слепительно било в очи непривыкшим глазам сирот, только-только выбежавшим из не очень хорошо освещенной комнаты. Лучи пробивались сквозь крону растений, освещая лесную тропинку вперед, пока зеленая травка нежилась в объятиях солнечного тепла. Деревья... Высокие, длинные древесные стволы, по каждому из которых, на удивление, несложно забраться, особенно самым выносливым детишкам, а занозу, почему-то, не подцепит даже самый неуклюжий человек. Бревна эластичными веревками вились к самому небосводу, который в свою очередь мягкими градиентами расплывался над облаками, не видя в своих глазах и птицы, а ветки дубов и елей украшала зелень самых разных оттенков зеленого и немного пожелтевшего. Протоптанная тропа дружелюбной змеей ластилась к ногам, пролегая средь всего леса вдоль и поперек. Как ни странно, но ни единого камня на пути, об который можно было бы запнуться, не было. Да и, на всей территории приюта впринципе. Ветки, казалось бы, колючих кустарников наровились ударить по коленям, по стоило только какому-нибудь осиротевшему ребенку приблизиться, как они сразу смягчались и пропускали его вперед. Дальше по тропинке устраивал забегу журчащий ручеек, ровно протекающий в положенном ему месте. Вода появлялась ниоткуда и вытекала тоже никуда — лишь одному бревну, являющимся проводником средь берегов, известен род и пункт назначения идеально крестально-чистой воды.       Каждый ребенок под покровом «Благодатного Дома» знал эту местность как свои пять пальцев, легко ею пользуясь при различных играх. Казалось бы: Норман не силен физически, а потому множество детей, особенно Дон и Эмма, легко превосходящие парнишку в силе и скорости, должны бы его обыграть. Но нет. У Нормана, все же, свои козыри в рукаве. Иначе бы ему не удавалось ловить всех детей еще до окончания времени игры, которое, как обычно, Рэй засек на своем секундомере.       Дети скоро подбежали к ручью. Кто-то ловко перепрыгивал его, кто-то падал прямо в воду, от чего задорные капли разлетались во все стороны. А кто-то — Дон, который умудрился подскользнуться и, падая, захватить себя в объятия холодного течения Евлампию.       — ЛАМПА-А! — отчаянно воскликнул он, пытаясь удержаться за подругу. Скоро послышался громкий всплеск воды.       — ДОН, ИДИОТ! — послышался звонкий, но до ужаса хриплый девичий голос в ответ.       Капли воды стекали по ладоням и вдоль голеностопов, а мокрая рубашка прилегла к телу вместе с намоченной майкой, заставляя сильную дрожь пробежаться по всему телу, а девочку от этого дернуть плечами и поджать чуть посиневшие губы. Ладно, признаться честно, вода не была уж слишком холодной, но только выбравшись из нее, когда ветер обдул плечи Евлампии она тут же поменяла свое мнение о температуры воды в ручье.       — Прости, — извинился парнишка, протягивая руку подруге-... приятельнице, помогая встать. — Уверена, что сможешь дальше играть? Может, пойдешь обратно на поляну? А то мало ли, заболеешь еще.       Евлампия хмыкнула, принимая помощь, и, слегка пошатываясь, встала на ноги. Девочка оглянулась на выдающих из ручья сирот, резво подпрыгивающих и бегущих дальше.       — Нет, пожалуй, — она слегка хмуро мотнула головой. — Все в порядке. Иди, тебя, наверное, уже заждались, — она криво приподняла уголки губ, хриплым голосом с больным горлом заверяя Дона. Почему-то, она не могла найти в себе силы назвать Конни, стоящей на этом же берегу со своим зайкой в руках, по имени.       Дон не совсем уверенно кивнул и повернулся к малышке, с которой скоро удалился к началу леса со словами «Все обычно бегут в глубь чащи, давай спрячемся в начале? Так Норман нас ни за что не поймает!», на что Конни радостно что-то пискнула и вместе с другом скрылась за листвой.       Всплески воды стихли. Все дети разбежались кто куда, скрываясь за кроной деревьев и зеленым оперением кустарников, а ручей продолжал журчать. Евлампия глубоко и устало вздохнула. Скоро Норман посчитает до конца и пойдет искать. Она до нитки промокла и бегать как минимум не сможет — будет сломлена холодом и дрожью. Сил не было, а глубокая, напрягающая и пугающая тишина разразилась ещё одним тяжкии вздохом девицы. И зачем она только согласилась на это?

Из-за нее. Или них?

      Темноволосая подошла к бегущему потоку воды и уселась на ближнем берегу. Ноги в сапогах окунулись в прохладную кристально-прозрачную и чистую, без капли мусора или грязи, жидкость, немного болтаясь, чему сопротивление воды и течения слегка мешалось. Взгляд опустился на беспокойную водную гладь. Даже она не казалась свободной — не смела выходить из мелкого ущелья между двумя берегами, лишь покорно двигалась по своей тропе вперед туда, куда сама не знала. От движений ногами по водной глади расползались резкие окружности, сначала являясь небольшими кружками, которые вскоре расширялись, расширялись расширялись... А затем через мгновение и вовсе исчезали в гонимом течении, убегая вместе с матушкой-рекой далеко-далеко, а главное не то, что надолго — навсегда, навеки, которые глаз человеческий не увидит. Легкий ветерок приобнял Евлампию за плечи, напоминая ей, что она, не желая дальше играть и не желая возвращаться к остальным детям, оставаясь в полнейшем одиночестве, сидит на самом краю берега. А правда ли она просто не хочет играть дальше, скоро потеряв интерес даже до начала самой игры? Нет. Просто сил изначально не было. Никогда не было.       А что делать? Прятаться? В чем смысл этой игры? Сидеть в, кажется, надежном месте, со всей надеждой, что останешься не пойманным, слово прятки под одеялом от выдуманного собственным разумом монстра? А потом вновь все мечты и надежды в дребезги разрушаться, осколками разлетаясь по всей земле, когда чья-то рука окажется на твоем плече, а за спиной послышется чье-то «нашел!». Мысли такого рода ещё долго вальсом кружились в голове темноволосой, пока та всячески пыталась оправдать свое банальное отсутствие сил: физических, моральных...       Евлампия вздохнула и подняла голову к небу, которое всеми силами пытаются загородить высокие ели. А в это время небо лазурным киселем словно река протекало над головой. Надоедливая челка кололо щеки, а девичья рука невольно потянулась к повязке, тут же дрогнув, только коснувшись белоснежной ткани. Зубы и губы сжались, острые ногти впились в кожу, оставляя следы, а взгляд рефлекторно зажмурился, пока чувство вины продолжало жадно поглощать детский и неокрепший разум. Хотя трудно оставаться неокрепшим в этом мире. По телу пробежала дрожь, когда очередной поток холодного воздуха тронул ее плечи. Но Евлампию холод больше не волновал, наоборот — давал почувствовать в себе хоть каплю чего-то живого. Внезапное и неизвестное чувство страха и вины расползлось по всему телу, а пальцы смяли края рубашки, пока взор отчаянно буравил гладь прозрачного течения и пытался найти в нем себе оправдания.       Это была не она. Она — совершенно другой человек.       От осознания другого взгляд слегка мутнел, заставляя очаг ненависти взбрызгивать своими вспышками и заражать этим мрачным ощущением весь разум ребенка. Если ее можно назвать ребенком.       И до этого влажная рубашка внезапно стала ледянее морозной погоды, воздух кругом стал острее любого холода, небо — еще более серым, чем любая туча, солнце — бледнее даже кожи давно не видевшей сна Евлампии. Зубы девочки стиснулись, а кисти рук теперь же сжимали когда-то ярко-зеленую, теперь же — серую и невидимую траву.       — Нашел, — раздался знакомый и приятный слуху голос совсем рядом.       Плечи с гонимой вокруг деревьев ветром тревогой дернулись, заставляя звонкий хруст одиноким путником гулять в ушах. И не понять — то ли это хруст несчастных суставов, то ли негромкий, хриплый, но молящий о безопасности взвизг Ели. Дыхание участилось, не планируя останавливаться в ближайшее время. Такое ощущение, будто оно думало, что сама Евлампия вот-вот просто скончается от нехватки такого нужного, но в то же время такого пугающего острого кислорода. Хотя, скорее всего, так оно и было. Девочка поджала губы, раскрывая веки и устремляя похолодневший от испуга и потускневший от понимания собственного существования взгляд в траву, лишь слегка захватывая боковым зрением чью-то белую одежду.       — А?       Небо просветлело, бескрайним ковром становясь крышей всему сущему, становясь нежнее и мягче любого молока. А облака... Эта белая вата перьями распластилась по самому небосводу, образуя пятна. Недовольное наглостью некоторых облаков солнце, только-только выйдя из-за туч, озарило лица двух детей домашним, родным и теплым светом, заставляя в их глазах играть солнечными зайчиками озорные и детские блики. Ну, или блики удивления, что больше подходило очнувшейся и взъерошенной Евлампии. Она не одна.       Темноволосая проморгалась, чутка озираясь вокруг. Тишина. Только журчание ручья напрочь сбивает мысли.       — Ты задремала, — объяснил мальчишка ее возраста, — так еще вся одежда и ботинки промокли. Хочешь снова заболеть? — Норман слегка нахмурил светлые брови.       И правда: воспоминания о последней болезни были не самыми приятными. Одиночество в пустой, но полной медикаментами комнате, запах спирта, тишина и угнетение, страх и вина, позволяющие всем эмоциям, чувствам и прошлому пожирать все внутренности девицы.

Но да. Она хотела.

      — Нет, — прокашлявшись, прохрипела младшая, мотая головой, заставляя челку чуть откинуться по разным бокам и дать проход зрению, — это случайно получилось, — Евлампия отвела свой оправдывающийся взор, сгорбившись и обращая внимание на округлый, поблескивающий на солнце камушек, который постепенно пытается унести с собой светлая, так и искрящаяся чувствами и снами, прохладная река. Пара мелких волн — и беспородистый камень уносит в даль, к северу, вместе с южным, сейчас уже едва ощутимым, ветерком. Евлампия закусила губу.

...Ведь это единственный способ, дающий почувствовать ей себя хоть в какой-то безопасности.

      — Да ну? — Норман, хмыкнув, недоверчиво слегка изогнул бровь. А затем с неким беспокойством глянул на «сестру». — Тебе, должно быть, холодно, — поспешно рассудил он, глядя на слегка дрожащие от холода детские плечи и уже снимая со своей рубашки молочный вязаный кардиган, заставляя подругу слегка опешить.       — Нет, не стоит... — голос с хрипотцой сошел на нет, превращаясь в сухой, схожий с опавшими поздней осенью листьями, кашель, пока лицо снова пряталось за спадающей на взгляд темной челкой. — Ты же сам мерзнешь.       На эти слова на лице мальчика отобразилась лишь легкая улыбка с маленькой непонятной и детской насмешной, вгоняющей Евлампию в непонимание и неловкость.       — Все в порядке, держи, — теплый кардиган протянулся к девице вместе с мальчишечьими ладошками.       Евлампия немного поджала губы и протянула тонкую, бледную кисть руки, суставы пальцев которой были излишне ярко выражены, а голубоватые вены паутиной распластились по тыльной стороне ладони. Пальцы слегка дрогнули, прикасаясь к мягкой вязаной кофте, но скоро девочка уже смелее взяла протянутое другом и слегка дерганными движениями, подрагивая от холода, накинула себе на плечи. Стало значительно теплее. Дуновения воздуха уже не казались чем-то смертельным, а пальцы сжимали одежды на плечах, так жадно хватаясь за преподнесенное тепло, находя в нем надежду. Евлампия поджала искусанные до мелких ранок и слегка холодного оттенка, от мерзлоты, губы.       — Мне тебя проводить? — светловолосый вновь обратил внимание подруги на себя, напоминая о теплой, гретой солнцем зеленой поляне возле дома, куда возвращаются все, кого поймали.       А девочке как минимум нужно дойти до дома — в мокрой, неприятной одежде не мудрено и простудиться, чем легко обеспокоить и того занятую маму или тревожных по этому поводу малышей.       Девочка прочистила горло.       — Нет, спасибо, — в пол голоса ответила она, постепенно, чуть пошатываясь и придерживаясь ближайшей березы, вставая. — Думаю, сама дойду. Не волнуйся об этом.       Уголки губ попытались искривиться в хотя бы жалкой подобии легкой улыбки, но по смиренному кивку Нормана было трудно понять вышло или нет. Евлампия развернулась и ушла прочь от реки, чье журчание еще долго надоедливой, сбивающей мелодией играло звоном в ушах.       Теперь крона деревьев, образующая когда-то спасающие от нещадного солнца тени теперь создавала лишь холод и отчужденность под собой. Евлампия обняла себя за плечи, чтобы хоть как-то сохранить себе остатки тепла, пусть даже на память. Острые травинки резво шуршали и скрипели под девичьими ногами, наряженными в кофейного оттенка сапоги на небольшом, очень-очень низком каблучке. Сейчас, когда-то беспощадное солнце казалось лучиком надежды не окоченеть в пронзающем тело холоде. Сейчас, легкий, свободный и пушистый ветерок казался подконтрольной лишь Богу самой большой и глобальной проблемой всей вселенной. А пока журчание течения все так же напевалось в голове, мысли просто исчезли: никаких раздумий, желаний, страхов (помимо того, как бы не замёрзнуть по пути к теплу), эмоций, чувств, тревог. Пустошь. Лишь тот самый мягкий ветерок, дуновением вносящий любую всплывающую думу.       Взгляд опустился под подошву. Носок кожаного сапога детского размера ноги вольно пинал мелкий камешек — мелкую занозу на пути. Пустошь. Полное отсутствие мыслей. Хотя, это не значит, что также отсутствуют тревога, любящая обнимать девочку со спины, своими щупальцами поражая насквозь, и вина, чьим десертом Евлампия и является. Нет, никак нет. Они — ее верные спутники. И всегда ими будут. При возвращении к дому, при играх, при размышлениях, при сне. При жизни и смерти. Единственное, благодаря чему она все еще не свихнулась — простейшего рода игнор. Игнорирование проблем и прошлого, избегание их. Только вот каким бы прошлым то ни было, оно всегда встретиться впереди, идущим на встречу.       Поляна, где собирались пойманные в игре дети, бескрайне светла и тепла. И не столько светла и тепла под лучами солнца, сколько от счастливых и радостных лиц детей, заставляющих невольно сжимать кулаки и тупить взгляд в землю. На удивление, игра только началась (скорее всего. Евлампия не могла знать наверняка, ибо проснулась не так давно), а тут уже собиралась некоторая группка детей. Под одним дубом сидел Рэй, читающий очередную книгу и даже не начинавший играть. Не так далеко от Рэя располагался Нат, бурно что-то обсуждающих вместе с Томой и Лани. А еще, вместе с самой Евлампией из леса также вышла видимо найденная Норманом Анна — светлокосая девчушка девяти лет.       Заставил Темновласку очнуться легкий, но не менее холодный от того ветерок, от которого девочка вздрогнула поморщилась, шагая в сторону самого здания приюта, именуемого «Благодатным домом». Да уж, за порогом, у теплого деревянного пола было гораздо теплее и ветра тут совсем не было, что не могла не радовать. Но даже со всем этим, Евлампия не спешила снимать теплый кардиган или убирать руки, сложенные на груди. Все же, тепло теплом, но намокшая каплями осеннего ручья одежда свою мешающую спокойной жизни функцию выполняла на «ура».       Уже полностью сухая девочка вышла в новой чистой одежде, взятой со склада детского дома, коей была белоснежная гладкая рубашка, сравнимая с листом бумаги, на которых так любили рисовать малыши, и того же цвета юбка по колено, мягкая на ощупь, но не всегда удобная. И, все же, на этот раз уже кардиган самой девочки лежал на плечах. Зато вот тот, что предназначался Норману — в руках. Физически стало лучше, а морально...       Руки слегка задрожали. То ли от прохладного давящего воздуха, то ли от пробирающих до костей трех всадников апокалипсиса: совести, вины и ненависти. Чувство лжи самому себе, чувство самовнушения въедалось иглами под кожу, но она терпела. Пусть будет одна игла, пусть будет тысячи, но она ни за что не поверит, что они — один и тот же человек.

Она не «Она».

      Как ни странно, пойманных детей собралось еще больше. Они продолжали скапливаться на поляне. И, если в начале более старших детей было мало, то теперь среди нашествия малышей наблюдались и Гильда с Доном. Евлампия хмыкнула, наблюдая растерянное лицо второго. И правда, значит осталась лишь...

Эмма.

***

      — Ха-а-а! — чья-то рыжая макушка приземлилась на траву затылком к небу, а ее одиннадцатилетняя обладательница, лежа на животе, непонимающе молотила руками несчастную салатовую траву, так идеально растущую по всей территории. —Ну почему я опять проиграла!?       Последняя прищепка зацепила ранее в край водянистую рубашку на протянутой нити средь нескольких столбов. Развесив всю одежду на импровизированной сушилке, дабы та быстрее высохла, Евлампия, встряхнув руками, выдохнула и уставилась в землю. Мыслей не было от слова совсем. Голова совершенно пуста, без целей, без смысла, без раздумий и любопытства. А все внимание неосознанно было направлено на голосящую Эмму, в сторону которой темноволосая обратила свой взор.       — Что, опять спать собралась? — хихикнул Норман, облокачиваясь о соседний деревянный столб. Он уже давно вновь накинул вернувшийся из рук подруги кардиган.       Облака заполонили небо, стаей время от времени обходя солнце. Мятежный ветер гнал эти белоснежные ватные коробом по своему прозрачному и невидимому глазу, но ощутимому телом течению. Наблюдать за этой картиной можно было бы целую вечность, если не больше. Две вечности. Пять...       — Нет, — хрипло отвечала Евлампия.       Кроме детского гула и шелеста листвы не слышно ничего. Такого рода «тишина» по-своему успокаивала разум. Трава проминалась под детскими ногами, перебрасываемый из чьих-то рук в чужие мяч кружил в воздухе, а Эмма, лежащая под дубом совсем рядом с Рэем отчаянно колотила руками зелень, совсем уже отчаявшись после того, как вновь была поймана светловолосым другом Норманом в догонялках. Эта картина, состоящая из расстроенной Эммы, спокойно что-то объясняющего Рэя и ветра заставляла невольно приподнять уголки губ. Плохо, кажется, ни о чем не думать, когда не сталкивался с бескрайним валом неудержимых и навязчивых мыслей. Норман, кажется, тоже ушел куда-то в себя, глубоко задумавшись и разглядывая мягкую и живую почву под ботинками.       Лучи света ловко проскальзывали сквозь копны ватных облаков, наступающих на синий небосвод. Солнце, что сейчас находилась прямо-прямо над головами детей освещало их радостные и счастливые от игр лица. Марня, смеясь, бежала к Филу с красным и полосатым мячом в руках, Ланнион гонялся за Натом вместе с Томой за одно, Алисия о чем-то бурно хихикала с Анной, а Эмма была готова обессиленно упасть от переизбытка новой информации.       — НОРМАН! — раздался, ранее опечаленный проигрышем, голосистый Дон, подскочивший со своего места. Гильда косо посмотрела на друга, уже приготовившись томно вздыхать. — Я требую реванша! — и Гильда томно вздохнула. — В этот раз водят все, кроме тебя!       Евлампия на рефлексах молча и резво зыркнула на блондина, на лице которого расцвела привычная улыбка. Он лишь кивнул.

***

      Ветер — простое природное явление. Для людей он давно перестал быть чем-то особенным, даже побывал в роли оскорбления, состоя во фразе «ветер в голове». Но даже эти легкие дуновения воздуха имеют свой смысл. Такой же легкий и простой, но невидимый глазу человека, как и само явление. Ветер способен быть разрушительным, превращаясь в неписанную бурю, разрушающую все и всех на своем пути, несущую смерть и руины, несущую печаль утрату. Но даже так, на веку приюта ветерок таким никогда не становился, оставаясь лишь легкими порывами дрожащего воздуха. Тот, кто смеет не бояться и самого господа Бога, тот, кто способен уничтожить все лишь по одному своему желанию продолжает нести с листьями деревьев в руках жизнь и добро, любовь и ласку, в этом и есть его смысл. И ветер этот свой смысл знал и понимал прекрасно. Так смеют ли люди, не знающие даже самих себя, называть себя царями природы? Царями всего сущего? Да, и в принципе возглавлять себя над всей пищевой цепочкой?..       Евлампия людей не осуждала — не имела на то прав. Да и могла ли? Она, блудным путником, так и продолжала скитаться по руинам и степям своего собственного сознания, словно ветер, только тяжелый и воистину безразличный ко всему вокруг. Столько дней, ночей, недель, месяцев, лет прошло за этим скитанием и все без толку — смысла она в себе не видела и сомневалась, есть ли он в ней вообще. Может, смысл кроется не в скитаниях, а во внимании на жизнь и на смерть, на голод и сытость? И стоит только бросить лишний взгляд на произрастающий хрупкий цветок, которому по своему виду не суждено прожить и недели, который даже за эту неделю крепнет и познает смысл своей кратковременной жизни, как в столь серый мир придет ясность? Может, Еле стоило попробовать. Но в этой жизни не судьба — не успеет бросить даже этого несчастного взгляда.       Две сироты, правда, не видно кто именно, ибо русые пряди отчаянно гонимые ветром лезли в лицо, стояли. Просто стояли спиной к янтарному взору, пока продолжали изучать взглядами даль. Даль за непреодолимой преградой. Точнее, за невысоким заборчиком по колено, очень даже преодолимым, к слову. Просто из всей любви к их дорогой «матери» на веку Евлампии еще никто так и не осмелился взглянуть, что же там такое, что представляет большую опасность для сирот, но в то же время неспособное преодолеть даже такую... Декоративную огородку для сада, полного цветами?       — Выходит, Норман проиграл? — спросила девочка, чем явно заставила напугаться двоих друзей. Точнее, Эмму и самого Нормана. Те вздрогнули и невольно обернулись на хриплый, тихий, но, в связи с такой же тишиной кругом, нарушаемой только шуршанием листвы и травы под ногами, точно слышимый голос.       Эмма набрала в легкие воздуха, вновь обращаясь к столь злосчастному заборчику, дотрагиваясь до ограды рукой:       — А... Да, видимо, — рыжая погрузилась в непробиваемую пулей дымку мыслей. Все происходящее вокруг очень приторно сладкое, как и самая обычная сладость — очень подозрительная, может сделать плохо людскому организму, но ее продолжают есть из-за вкуса. Замкнутый круг, способный привести к летальному исходу. — Мама говорила, что там очень опасно.       — Очевидно, что это все ложь, — вновь раздался голос со спины, заставляя уже троицу сирот вздрогнуть разом и обернуться. Как бы странно это ни было — перед ними стоял брюнет, повыше Евлампии, сжимая корешок недочитанной книги в руке. Несомненно, увидеть здесь Рэя, как правило не участвующего ни в каких общих играх как минимум странно. Ему что-то нужно от них? Может, у него поднялась температура и он стал творить несвойственные себе вещи?       — Рэй? — Норман, удивившись внезапному появлению друга, опешил.       — Эй, мы что, уже не играем? — в выборе «скрасить свою жизнь и найти новые знакомства на новом месте», который Еле представила Изабелла, размещался целый список потенциальных друзей для девочки и состоял он преимущественно из ее ровесников (точнее, они стояли в начале списка, а так там находились абсолютно все дети). И, пока шатенка выбирала между Рэем, с коим в будущем их отношения станут крайне натянутыми и, в какой-то мере, саркастическими и язвительными, и Норманом, с которым, все же, в конечном итоге, смогла завести диалог, Дон давно сделал выбор за свою приемную сестру. Они стали друзьями, по крайней мере, так считал сам Дон, а только услышав голос мальчика, Евлампия была готова прыгать в ближайший куст и прятаться. К сожалению, ближайшие кусты находились не в ресурсе укрыть замеченную громкостью и так и искрящейся активностью Дона беднягу.       Сзади увиделись и остальные дети, самые-самые разнообразные внешностью и характером, возрастом и способностями — буквально солянка из сирот! Еля поджала губы. Ну, теперь, когда игра подошла к концу, как и постепенно подходит первая половина свободного времени (во второй, Еля надеется, она сумеет спрятаться от некоторых не сдающихся особ, готовых после первой за последние лет шесть партии в догонялок Евлампии вытянуть ее силой поиграть снова. Намек — эти особы Эмма, Дон, Тома и Лани), может, самое время вернуться в приют?

Нет.

      Во время сочившихся из всех извилин мозга стратегий по избеганию еще пяти партий догонялок, трех — пряток и около шести — пряток-догонялок (универсальная модернизированная версия двух скрещенных игр с добавленными правилами, усложнением условий и большей азартностью, кою предоставили Ланнион со своим другом по разуму — Томой), внезапно трещина дала по сознанию. Почему она дала себе право веселиться? Почему она позволяет себе какие-то игры? Почему она вообще себе что-то позволяет? Нельзя.       Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя, нельзя, нельзя.       Это ведь все из-за нее, верно? Ей такое непозволительно. Смеет ли она вообще делать хоть что-то, кроме того, как гнить в самом пыльном углу «Благодатного дома»? Нет. Это произошло из-за нее. Их всех не стало из-за нее. Они все кричали и молили о жизни всевышнего из-за нее.       В ушах зазвенело. Настойчиво и ненавистно, презирающе. Ногти постепенно впивались остриями в плоть, под самую кожу, оставляя полукруглые отметины, дыхание замедлилось, словно сам живой организм хотел закончить свою жизнедеятельность прямо здесь и сейчас. Зрачки увеличились, а зубы стиснулись до побеления губ. Голова раскалывалась, а внутри черепной коробки витала лишь одна мысль...       — Когда я уеду, то обязательно пришлю Вам кучу писем! И фотографии тоже. И, если мама с папой разрешат, я хочу приехать к вам в гости, — мылашка Конни лучезарно улыбалась, деля шкуру не убитого медведя на ходу и лаская в руках мягкого на ощупь крольчонка Берни. Крольчонку, видимо даже нравится, несмотря на твою что он — неодушевленная игрушка. — Еля, а ты что хочешь сделать во внешнем мире?       Дрожащий взгляд метнулся к светловласке. Ее светлые голубые глаза невинно смеряли старшую мирным взором, пока их обладательница лениво улыбалась, заставляя Евлампию поджать губы. Почему? Почему она ее спрашивает? Конни — цветок, хрупкий и невинный, такой, какие шатенка всегда проходит мимо, стараясь лишний раз не заглядываться. Цветок, который за свою необычайно короткую жизнь уже в полной мере осознает себя, свой смысл, свое признание и своих людей. Прекрасный, казалось бы маленький цветок, наполняющий собой весь этот мир вокруг себя. Так почему она спрашивает Евлампию об этом? Почему с ней разговаривает? Почему смотрит на нее?       — Я хочу... — нервно и хрипло протянула девочка, опуская взгляд в землю.       Свой же голос самой Евлампии казался чертовски тихим, заставляя лишний раз сжать зубы и прокашляться, чтобы повторить чуть более слышно для малышки. Она ведь будет ждать ее ответа до последнего, да? Сейчас разговоры других сирот со всех сторон превратились в бессвязный шум. Облака затмили солнце, ветер колыхнул травинку, отчего та пощекотала ноги девицы. Та набрала воздуха, и...       — Я хочу встретится с одним дорогим мне человеком.       Томный звон колокола. Конец первой половины свободного времени, сиротам пора возвращаться в приют.

***

      Уходящая главная звезда, возвращаясь с бесконечных владений и простор неба, предзнаменовала окончание долгого, бесконечного тянущегося дня. Безвольно переваливаясь за горизонт, солнце перекрашивало уставший небосвод в мягкие оттенки персикового и блестящего от сияющих звезд темно-синего. Внимательно выстраивая ярусы дивного заката, оно тщательно наблюдало за градиентом цветов. Сначала капля знакомого небесного, затем нотки пурпурного, плавно уходящего и забивающегося в ярко-рыжем, и, напоследок, малиновый, завершающий гармонию обыденного явления, что предшествовало ночи. Друзья-облака давно покинули место проведения импровизированного театра, главной сцены какой сейчас было просторное поле. На его мягкой, щекочущей траве, наслаждаясь последними мигами свободного времени, резвились ребята. Все еще жадно сохраняя в себе тепло от ласковых и обнимающих лучей солнца, приятная, греющая животы поверхность располагала детей к тому, чтобы поудобнее устроиться на ней за плетением венков из оставшихся, еще не закрывшихся полевых бутонов цветов или чтением очередной немудренной книжки из библиотеки. Высокие и статные деревья, склонив прозрачные макушки, совсем притихли, обнажая пение первых ранних сверчков. Неподалеку от дома еще можно было разглядеть силуэты прыгающей малышни, играющей в мяч или скакалки, старших ребят под раскидистым вязом и статную, высокую фигуру мамы. Она — хозяйка этого места, лишь наблюдатель. Изучала с хитрым, как у лисиц, взглядом. Что именно? Понять невозможно. Бегающие зрачки метались к каждому ребенку, она рыскала, отмечала и убеждалась. Улыбалась как-то неестественно, в ее взгляде фиалковых глаз можно было заметить что-то столь неуловимое, недосягаемое, словно собственная тень.       — Ребята, пора домой! — вместе с внезапным ласковым обращением женщины послышался переливающийся звон все того же утреннего колокольчика, никак не изменившегося и до сей поры помогающего обратить на себя внимание всех шумных ребят, энергия в каких почему-то еще лилась через край.       Наконец, замечая главу приюта, все пары острых и озорных глазок повернулись к инициатору звука. Кто-то, тотчас вскакивая, бросали все дела и, желая поскорее начать завершающий вкусный прием пищи, бежал к маме со всех ног, надеясь на порцию какого-нибудь вкусненького десерта. Некоторые же — уставшие, нехотя поднимались с пригретых местечек, потягиваясь плелись, зевая и желая отправиться лишь в глубокий спокойный сон. Все, кроме Евлампии и, возможно, Рэя, находящегося в доме. К слову, первая уже давно находилась около полупрозрачной входной двери приюта. Скрестив руки на груди и облокотившись на холодную светлую стену, девочка как-то отрешенно выделялась на фоне этой всей этой идеальной картинки. В ней не хватало детальки пазла их идеального зашторенного мирка, который она решила вырвать собственноручно, наконец обнажить часть, что она держит в тени. Однако, этого никто не замечал. Позабывшись в веселье, упиваясь им, ребята даже не замечали ее. Слишком отдаленную, слишком блеклую. Хмурый взгляд сироты не сулил ничего хорошего и собранные в кучу брови также не выдавали и капли положительных нот, а в тусклом янтарном блике глаза лишь мерцало, сворачиваясь в клубки отвращения — недовольство. Впрочем, это было не изменчиво.       —Ура-а! Ужин! —пролетевшая мимо нее Эмма оставила легкий запах полевых цветов и смердящее чувство страха и дискомфорта. Распахивая настежь заднюю дверь, отчего та чуть ли не сорвалась с хлипких петель, рыжая с криками и звучным эхом, дразнящим и повторяющим за ней, скрылась в большой комнате. За ней поспешили последовать её примеру все остальные, с улыбками и негромкими, разговорами вваливаясь в столовую. Замыкала это небольшое, вольное и, по скромному мнению Евлампии, «буйное» стадо, сама воспитательница, которая, в последний раз окинув цепким взглядом темнеющий лес и напоследок роняя взгляд на темные часики, повернулась к Евлампии, что в сея потоке не успела путно сориентироваться. С нескрываемым раздражением ребенок вздыхал, пока ожидал последних медлительных ребят, преодолевающих всего пару низких широких ступеней.       — Ты в порядке, дорогая? — захлопнув вещицу в руках и чуть наклонившись, дабы попытаться уловить бегающий взгляд сироты, мама ненароком опечаленно сомкнула брови от вида неродной дочурки.       — Ага, — бросила тускло девочка, возвращаясь к реальности только через пару секунд. Опомнившись, она на миг подняла голову и постаралась слепить из своего лица что-то на подобии улыбки. Не получилось. Женщина на это, лишь сузив фиалковые глаза, в которых на миг блеснуло что-то незнакомое, как-то многозначительно хмыкнула. Оставляя между собой и ребенком нить недоговоренности, по какой Евлампия шагала уже не первый год, воспитательница, журя девочку о каких-то незначительных вещах насчет здоровья, подтолкнула ее ко двери, подгоняя в дом.       В просторной, наполненной давящими для Евлампии запахами и не затихающими разговорами трапезной комнате вновь объявилась суета, достигая до дальних уголков кладовой, в которой шныряли и искали разные продукты младшие — совсем не умеющие читать. Старшие ребята, в преимуществе Эмма, брали на себя дополнительные работы. Рыжая макушка сновала с одного стола к другому, стараясь успеть все и везде, при этом умудряясь носить как официантка две стопки тарелок в обеих руках, совершенно ничего не роняя. «Пусть еще на голову положит», как всегда вклинивался со своими ненужными советами Рэй.       Евлампия же, закатывая на это глаза, была абсолютна бесполезна по своему мнению и наверняка по мнению многих детей, поглядывающих на нее искоса. После пары странных зрительных контактов с мамой, пытаясь обработать липкую к разуму информацию, девочка особо-то и не следила за мелькающими бегающими фигурками, сидя за своим дальним местом стола. Их было слишком много, чтобы взгляд заострился на ком-то, и чтобы сирота вновь начала свою скучную, но отвлекающую от навязчивых мыслей игру. Так было всегда, однако сегодня ожидалось цунами эмоций.       Оно понятно. От шума, нарастающего с топотом детских ног лишь тошнило. Хотелось свернуться в клубок, жалкий и незаметный. Именно это и представлял из себя сидящий силуэт девочки. Вздрагивая тонкими плечами каждый раз, когда кто-то мельтешил неподалёку Евлампия лишь прерывисто вздыхала. Однако, так продолжалось лишь до тех пор, пока чья-то тень протяжно и жалобно не нависла над ней, перекрывая знакомой чёлкой обзор на трещины и неровности деревянного стола, который еще не успели накрыть свежей скатертью. Разве ее вообще не украли Тома с Лани?       — Норман рассказал мне как ты плюхнулась в речку. Не перегорела? — голос, с легким смешком навис точно так же, отчего сирота невольно подняла голову, отвлекаясь от реки мыслей. Ее потухший взгляд на миг столкнулся с вязким цветом болота, жухлой травы и еще чего-то отвратительного, чего не успела придумать девочка. Вздернув нос, Рэй вновь явно чем-то недоволен. Однако, Евлампия не назвала бы это недовольство знакомым. Эти странные постукивания по столу и скривленная физиономия похуже утренней выдавала легкую нервозность, навещавшую мальчика незаметно и редко. Евлампия, не особо разбиралась в людях и совсем не стремилась к этому как какой-нибудь Норман, наоборот, спихнув все на очередной идиотизм, она лишь цыкнула, нарочно растягивая слова:       — Попро-о-буй еще раз что-нибудь приду-умать. Слишком банально, даже для тебя, — со скучающим тоном, растянувшись в едкой улыбке процедила некровная сестра, демонстративно отворачиваясь и получая в спину тяжелый, ощущаемый взгляд. Молча и победно хихикая, девочка даже слегка опешила когда на столе появилась круглая тарелка с пищей. Убежавшая Эмма, крикнула только «Держите, Мисс!», растворяясь в толпе. — Еда-а... — почти безмолвно прошептала девушка, глазами проедая дыру и щупая на столе ложку. Она не собиралась ждать других. Во всяком случае, не сейчас.

***

      В широких извилистых коридорах, местами похожих на лабиринт, и ранее освещенных теплыми лучами славного и доброго солнца, сквозящего сквозь решетки на окнах, сейчас остался лишь запертый, искусственный свет старинных на вид фонарей. Стараясь затронуть самые темные и, по словам младших, страшные углы, он тянулся жгучими языками пламени, исходящими от свечей, и пытался добраться и показать внутренности пыльных мест, монстров, выдуманных лишь фантазиями детей. Высокие свечи в небольших источниках света ярко окутывали небольшое данное им пространство, жгли и пытались вырваться наружу. Но не могли, оставаясь запертыми в своей узорчатой темной клетке. Евлампия, протянув на миг худую руку, крепко сжала кулак, чувствуя неприятное от острых ногтей покалывание в ладони и имитируя пойманный непослушный огонек. В блике рабочего янтарного глаза показались отражения буйных веселящихся змей — пестрые и красочные, совсем неподходящие под уставший и вялый вид сгорбленной в неприметную фигурку сироты. Однако, чуть было повернувшись на несколько градусов левее, как тут же яркое пламя перестало играться с новоиспеченным скучным другом, отрекаясь и вновь погружаясь в свою долгую и муторную работу.       — Ребята! Конни уже почти собралась, идемте в комнату, кто хочет помо-очь! — голосистый и звонкий крик, с растянутым последним словом принадлежал Эмме, что выглядывала из-за лестницы, опираясь лишь на ее тонкие перила. За ней же, можно было разглядеть прятавшихся малышей — Фила и Шерри. На чистом лице старшей горела широкая улыбка, а не спавшие румяна от игр на улице придавали юному телу еще больше живности. В изумрудных глазах горела искренняя радость и счастье. Оставив эту важную новость на совесть других, и тут уже упорхнув наверх, подхватывая на руки ребят, за Эммой последовали только ритмичные стуки каблучков по дереву.       Шум и возня от столовой медленно перетекала к главной обладательнице всего внимания — шестилетней Конни. Милой девочки, с пухлыми щечками и ярко-голубыми большими глазами. Когда-то давно, мама сравнивала их с летним небом, не покрытым ни одним плывущим облачком. Сегодня она навсегда исчезнет из их жизни. Уйдет, забирая вещи, а со временем и воспоминания. Так уж повелось, никто не может остаться здесь навсегда.       — Да... Навсегда... — задумчиво вторила себе девочка, неосознанно шепча это хриплым голосом.       — Ты идешь? — на удивление никак резко не отреагировав на тихий голос, Евлампия лишь медленно и как-то бездушно повернулась к подошедшей сестре, что видимо уже не обращала внимания на постоянные разговоры сестры с собой.       — Гильда, — негромко и своеобразно поприветствовала девочка свою зеленоволосую сестру, что из под окуляров смотрела на нее довольно печальными, серыми, как тучное небо, глазами. Из-за нее? Или уезжающей Конни? Евлампия не знала и не хотела знать. Но, скорее, ответу был второй вариант. Вряд ли сейчас кому-то есть дело до девочки, что стоит поодаль в коридоре и разговаривает со свечами на стенах. И сейчас ее не хватало на то, чтобы вновь убежать разговора, не хватало на ее типичные «хмурые взгляды». Вместо этого, она односложно и прямо выпалила:       — Позже, — оставляя младшую в недоумении и парящей напряженной тишине, она не продолжила свою резко обрывистую речь, и внимание Гильды с коротким кивком быстро перевелось на шуструю девятилетнюю Найлу, что, вприпрыжку схватив нерастопную девочку за руку, и даже не обратив внимание на стоящего рядом старшего ребенка, увела зеленоволосую к деревянной лестнице. Смеясь, она эмоционально рассказывала о том, как они собирали чемоданчик Конни, сначала складывая одно, затем другое, а потом... Потом Евлампия перестала концентрировать слух на слишком веселых и громких разговорах, вновь возвращаясь в неконтролируемый поток мыслей.       — Конни... — темноволосая запрокинула голову наверх, поджимая нижнюю губу, на которой успела застыть несвежая кровь. — Прости...? — не то вопрошающе, не то жалобно шепнула воспитанница. Нижнюю губу уже преследовал какой-то тремор, означающий, по крайней мере раньше, неминуемые слезы. Сразу за этим выдыхая, Евлампия протянула с какой-то странной и кривой улыбкой «ха-а-а».       — Неужели это все, на что я способна? — тон повышался с каждым словом, словно девочка шла по крутой лестнице, что вела лишь к истокам ада. В мыслях горел страх, от беспокойства вязало в животе. Вновь примкнув взгляд к рукам, Евлампия прикоснулась к своему лицу. Полностью закрывая пострадавшую часть, темноволосая еще раз глубоко выдохнула: — На небе одно солнце... У монеты две стороны... — голос заклинило, ком в горле останавливал слова, но девочка продолжала твердо говорить заученные на зубок фразы. —В неделе... Семь дней, — глухо закончил ребенок. Рука медленно вернулась восвояси, а блестящие глаза от слез вновь потухли. Было так странно. Ощущения смешались, словно две стороны морали девочки вылили воедино. Мораль — а какова она? В темной головке Евлампии мораль разрезалась с жизнью, в которую её окунули. Топили, с грязным наслаждением наблюдая за тем, как она захлёбывается. А девочка хотела лишь простого. Простой жизни, в которой она будет кому-то нужна. Такие грезы прозвучали бы странно для каждой сироты. Как это никому не нужна? Ты же нужна нашей маме и нам, каждый человек нужен кому-то! Девочка не могла ответить. Она не могла обойти ту поддельную заботу, которой был пропитан каждый в этом доме. Она не могла концентрироваться на ярких улыбках, не могла отвечать теми же масками, вдребезги срывающимся лишь у врат. Ведь в конце концов про всех забудут. Стирающиеся воспоминания будут сметаться, как пыль с полок. Лишенная хозяина кровать найдет нового кандидата на ее место, так же как и задвинутый пустующий стульчик в столовой. Да, Конни будет кем заменить.       Еще один ребенок, такой же ребенок, к которому подойдут с той же заботой, которого так же забудут. Забудут также, как и саму Евлампию. Топот ног заставил прерваться сумасбродным мыслям. Ребята собрались и поспешно, стараясь настроить сбитое дыхание, девочка все же решила поприсутствовать на «церемонии» уезда «сестры».       В небольшом полукруге детей, имитирующем их так называемые места этого небольшого торжества, столпились все ребята. Теплый свет, источаемый от типичных для этого дома фонарей согревал холл, не пропуская тьму окон, выходящих к стороне врат. Те, кто помладше, занимали передние места, ближе к счастливице, в нетерпении крутясь на месте и ожидая каких-то слов от главного зачинщика веселья. Старшие же располагались поодаль, позади. Чуть спокойнее, возможно в них не плескалось столько эмоций, восхищения, горечи. Или же, всю работу брала на себя Эмма. Сейчас ее кулачки чуть подрагивали, а в ярких лесных глазах скапливались крупицы хрустальных слез, которые она так тщетно пыталась сдержать, шмыгая раскрасневшимся носом и пытаясь перевести взгляд куда-то помимо больших грустных глаз Конни. Точно также выглядел Дон. Как ни крути, с Конни они были близки. Сама малышка занимала почетное место в сердцевинке этого спектакля, а рядышком скромно местилась мама. Она молчала. Мягко и лукаво поглядывала на ребят, покачивая не тяжелым чемоданчиком и молчала. В такие моменты, она всегда будто замирала, не мешала, давала сполна насладиться последними мгновениями настолько, насколько это возможно.       Спустя пару мгновений твердый и тяжелый воздух наконец разрезал детский высокий голосок:       — Я буду скучать. По всем-всем вам...— скомкано начала малышка, по детски сжимая в руках довольно увесистого на вид зайку Берни, подаренного ей на шестой день рождения. Все пары глаз уставились на нее и Евлампия не осталась исключением, окинув ее сочувственным взглядом. Конни была одета в парадный костюмчик, который получал каждый ребенок в свой особенный день. Состоял он довольно из простых вещей: молочной отглаженной блузки с вытянутыми, подвернутыми рукавами, кофейной жилетки, сливающейся с юбкой, которая различалась с их обычной формой лишь цветом. Завершала образ миловидная шляпка, гармонирующая с остальными цветами. Евлампия не могла не признаться себе, что хотела бы примерить такой же. За простыми фразами шестилетнего ребенка, на тонких нитях повисло неловкое молчание, которое могло оборваться громким плачем, отчего Евлампия повела плечами, упираясь взглядом в пол.       В сердце щемило, сквозило и происходило еще что-то, чему нельзя было дать точное название. Несмотря на закон, который выработала сама девочка, и который гласил «чем больше привязываешься — тем хуже», лучше не становилось. С каждым новым уездом, каждые два месяца, сирота успокаивала себя только тем, что все скоро закончится. Для нее.       — Я глупенькая, не такая смышленая как вы, — малышка едва слышно сглотнула, переводя взгляд на игрушку, — но всё будет хорошо, ведь зайка со мной... —она вновь замолчала, —Но... Но... Все же, я не хочу уходить отсюда!       Детские слезы, объятия, завершающие пожелания:       — Пиши нам!       — Не забывай про нас!       — Приезжай к нам!       Всё это молниеносно проносилось в голове, словно заготовленные фразы, вновь отыгрывашие свой акт. Чувства нахлынули острой рекой, смешались в субстанцию, рвотным рефлексом подступая горлу и раздражая его. Добавляли красок мельтешащие на задворках разговоры о родителях Конни, о ее будущем, силуэт которой растворялся все дальше по протоптанной за много лет дорожке. Она исчезала, растворялась, и никто не хотел ничего сделать с этим. Младшие с интересом тянулись к окнам, вставали на цыпочки, толкались, лишь бы узнать — что же там у врат?       Евлампии знать не хотелось. С громким хлопком двери и последней улыбчивой фразой «До скорого!» внутри что-то треснуло, и сейчас оттуда активно выделялась гниль, разрасталась и заполняла все тело. Впоследствии, оно становилось чем-то неактивным, пластилиновым и ноги, набитые ватой с трудом смогли сделать неловкий шаг назад. Затем тело парализовало. Теперь, к конечностям будто подвязали гири, а голова налилась свинцом. Со странным отвращением, девочка не могла ни отвернуться, ни продолжить смотреть на эту приторно-сладкую картинку, отчего она лишь странно жмурила глаза и мотала головой.       — Ты в порядке? — чья-то рука мягко легла на продрогшее плечо, и воспитанница наконец пошатнулась, словно новорожденный, осваивая первые движения. Только сейчас она заметила, что на нее странно смотрели. Опять. Быть может, она вновь что-то шептала себе? Или того хуже, говорила в голос? Или на нее обозлились из-за ее эмоций? Сироте не хотелось об этом думать, крутить клубок ниток, завязывать в нем новые узлы. Проигнорировав обеспокоенного Нормана, она, что есть силы зашагала прочь, плотно накрыв уши кулаками и попыталась сосредоточиться на собственном рваном дыхании.       Хлипкая дверь в еще пустую ванную комнату, вновь чуть не «слетела» с петель, теперь уже от рук Евлампии, тело которой безвольно опустилось на холодный кафель. Прижимая руки ко рту, сирота пыталась отдышаться, пока в голове проскакивали неконтролируемые мысли. Капающая вода с не закрытого крана давила на истощенный разум.       — Хватит, хватит, хватит, — словно мантру вела она, царапая кожу острыми ногтями до кровавых подтеков. За них опять придется объясняться маме, но сейчас девочку это совсем не волновало. Тошнотворные, липкое чувство сковало ее, погружая все ниже и ниже и заставляя с рвотными позывами подлететь к унитазу. Руки дрожали, повязка слетела, распластавшись на полу, пачкаясь в пыли и пытаясь нащупать ее, воспитанница с ужасом услышала топот ног, что заставил ее подорваться с места. Непослушная лента как на зло сейчас была особенно скользкой и спустя несколько нецензурных высказываний, девочка все же смогла привести себя в порядок, теперь уже аккуратно вылезая из ванны и все равно чуть ли не сталкиваясь с другими сиротами. Все было каким-то медленным, мутным и странным. Точно сон.       — Когда это уже закончится... — облокотившись на стену, простонала сирота и приложила ладонь ко лбу, пытаясь собраться с остатками свежих нетронутых мыслей и сходить за стаканом холодной водой. В коридорах еще ярко звучали дети, голова все еще раскалывалась на кусочки, а ноги тряслись. Зябко оглянувшись, Евлампия с тяжёлым вздохом подошла к широким оливковым дверям столовой, за которыми в этот же миг прозвучал до жути громкий крик Эммы, наполненный возмущением.       — КО-О-ОННИ?! — темноволосая сирота по привычке зажмурилась, стараясь абстрагировать и так больную голову.       «ДА ЧТО ОПЯТЬ?!» — так и хотелось ворваться и прикрикнуть на сестру. Когда все вдруг резко затихло, темноволосая с опаской огляделась, прислушиваясь. Дыхание выровнялось и, закусив губу, перед девочкой стоял несносный для неё выбор:       — Либо уйти, оставшись без спасительного стакана, либо подслушать и проскочить в удобный момент, ни с кем и ни с чем не сталкиваясь. Выбор не очевиден, — нервно усмехнувшись пролепетала девочка, путаясь в своих же словах.       Навострив уши, она примкнула к холодной двери, вслушиваясь. По телу пробежала волна мурашек и к звукам добавился посторонний монотонный шум, невнятные разговоры и уже ритмичный стук сердца. Отпрянув, недовольная результатом, девочка топнула ногой, хмурясь. Теперь, в «здравом» состоянии она могла что-то осмыслить, но выхода не находилось. Пересекаться с кем-либо из старших жуть как не хотелось, но они бы в любом случае вышли из комнаты. Чуть покрутившись, постояв еще пару минут, с едким вздохом Евлампия потянула за ручку, тут же встречаясь на пороге со смущенной Гильдой. Тихо ойкнув и сжав в руках метелку, девочка с каким-то бормотанием поспешила удалиться, словно вторая застала ее за чем-то запрещенным. Оставив Евлампию одну посреди широкого прохода и заставив темноволосую лишь изогнуть одну бровь, девочка все же переступила порог, замечая три макушки у запасного выхода. Внутри резко что-то заныло, а предчувствие не подсказывало ничего положительного.       — Что тут...? — фраза оборвалась, а вместе с ней воздух в легких. Взгляд цепко ухватился за двух старших ребят, выбегающих из дома и внутри тотчас что-то рухнуло. Девочка не понимала. Не понимала того, что происходит. Недавно разложенные мысли по полкам развалились и теперь в голове кипело одно — страх.       — Что ты здесь делаешь? Почему не спишь? — тихо закрывая дверь и не впуская ночную прохладу, на сироту обернулся Рэй, обращаясь к ней не очень громко. Несмотря на произошедшее, на нарушение главного правила приюта, он выглядел принципиально спокойным, несмотря на то, что он явно не ожидал увидеть здесь сестру.       — Куда... они пошли? — жалобно и даже жалко протянула Евлампия, оступаясь и пошатываясь. Ее взгляд метался по комнате, она тщетно надеялась, что это глупый розыгрыш, что-то странное и ненастоящее. — Это же запрещено. Запрещено выходить сейчас...       В голову ударил недостающий пазл. Истошный вопль, Эмма с Норманом.       — Они пошли к воротам? — не вдыхая до ужаса разряженный воздух промолвила темноволосая, облизывая сухие губы. Выстроенная цепь иллюзионного спокойствия, собирающаяся годами, мелкими крупицами полетела вниз, разбиваясь вдребезги. Ложное умиротворение и все то, чего смогла добиться сирота — все это в миг стерлось двумя фигурками, пропадающими вдали.       — Это не твое дело, — оскалился мальчик, чуть закидывая голову вверх и осознавая свое выигрышное положение, над забитым от страха ребенка. — Мне интереснее спросить, почему тебя это интересует? — Акцентируя внимание на слове «тебя», он отложил метла друзей, небрежно откидывая их на стену. Сделав шаг вперед, он приподнял брови, ожидая ответа.       —Не мое дело? Но... Их же не должно быть там. Их не должно быть там, Рэй,—почти взмолила девочка, организм которой медленно приходил в упадок, а разум отказывался соображать.       — Ты что-то знаешь? — игнорируя вопросы сестры, парень сомкнул брови и скрестил руки на груди.       — Я? Что ты имеешь ввиду? — голос подрагивал, а руки замерли у груди. Внутри всё ныло и болело. По сердцу словно текло раскаленное железо, пробираясь до костей и живота, согревая его до отвратительного жара. Внутри не укладывалось произошедшее. Совсем никак.       — Я имею ввиду секрет приюта. Ты ведь что-то знаешь, Евлампия? — мальчик усмехнулся, словно не осознавая серьезность ситуации. С интересом, он разглядывал крошки хлеба на грязной скатерти, отчего девочка заскрипела зубами.       — Ты... Да что ты творишь!? — более привычным хриплым голосом, громче спросила Евлампия, пытаясь хоть как-то обратить на себя внимание. Рэй пожал плечами, окидывая ее пренебрежительным взглядом:       — Всего лишь пытаюсь узнать от тебя что-то, помимо придирок в мою сторону, —его глаза как-то хищно сверкнули, а девочка в ответ на это лишь сжала кулаки, подходя почти вплотную:       — Ты вообще понимаешь, что сделал? — процедила она сквозь зубы, вдруг распахивая глаза, — Погоди стой... Тайна? Так ты тоже все знаешь? — до извилин все еще доходило как-то медленно и прикрыв дрожащие губы рукой, девочка вяло усмехнулась.       — Тоже? — воспитанник победно ухмыльнулся. — Так я прав. Скажи мне, откуда ты знаешь секрет? —продолжал давить он, скрестив руки на груди.       — Какого... Ты хочешь сломать им психику? — из девочки вырвалось что-то между скулежа и мольбы. Ее совершенно не волновали вопросы брата. Сейчас она беспокоилась о другом. Рэй сухо перебил ее, не дав развиться всем выворачивающим на изнанку мыслям:       — Ответь на мой вопрос, — проговаривая каждое слово четко и внятно потребовал он. В ответ на это, Евлампия замотала головой, а затем как-то стеклянно подняла её, сложно неживая тряпичная игрушка. Ее руки сами потянулись к воротнику рубашки брата и потянув за него, она вынудила мальчика наклониться, что с ядовитой ухмылкой прожигал ее насквозь.       — Нет, это ты ответь! Скажи: какого черта ты делаешь!? ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ!? — еще больше повысив тон и совершенно забывая о правилах вскрикнула темноволосая.       — Как я могу рассказать о таком без доверия? — чуть тише спросил второй сирота, с тоном нескрываемого осуждения.       — Да боже, именно из-за того, как я узнала, меня и сослали сюда!