Сильно.

и без остановок я дышу тобой

Наверное, меня когда-то прокляли. Ну, не когда-то, а в тот ужасный день. Когда Джон, дрожащий, злой, в панике и в шоке, ввалился в мой дом, толкая вперед паренька, который слишком цепко держал в своих маленьких руках копошившийся комочек. Я в растерянных чувствах не знал, что сказать, что спросить. Джон лишь молча потащил детей в ванную, долго мылся сам, пока старший, Дин, будто не осознавший, что произошло, сначала долго играл с малышом Сэмми, даже улыбался, а потом, его будто накрыло. Он очень долго рыдал, уткнувшись лицом в подушку, пугая своими слезами брата, который тоже заплакал. Я понятия не имел, что делать, лишь обнял этого пацаненка, который вырвался, будто тигренок, побежал к отцу, но потом, остановился, покосился, схватил младшего с дивана, и вместе с ним, помчался на кухню, где Джон в одиночку хлебал водку. Он не был идеальным отцом, но тогда он не просто указал сыну, а довольно сильно наругал за слезы, за то, что таскает брата, за то, что не спит. И Дин, обняв мелкого крепче, поплелся снова в гостинную, накрываясь одеялом, держа пухленькую ладошку Сэмми. Поднеся ее к губам, поцеловал пальчики и только тогда уснул, сморенный событиями этого проклятого дня. Джон стал то и дело куда-то исчезать, оставляя своих отпрысков мне. Как бы мне не было жалко этих воробушков, но у меня были и свои охотничьи дела. Но слава небесам, эти дети были ангелами! Единственный шум, который они издавали, так это тихий голос Дина, который что-то щебетал с маленьким. И пускай тот еще ничего не понимал, но старший уже рассказывал и говорил с ним обо всем. Они довольно долго жили у меня. Я видел, как Сэм пошел, не без легкой руки Дина. Слышал его первые слова. А потом уже был свидетелем всех их детских игр, пока папа не замечал. С ними он был суров и холоден. У меня создавалось впечатление, что он вдруг резко перестал их любить. Конечно же я ошибался. Ему просто было больно видеть их. Они - часть Мэри, часть той жизни. И я, смотря в будущее, знал, что будет дальше с этими ребятишками. Научит стрелять, обучит латыни, будет заставлять рисовать обереги... А сейчас, пока эти два чуда еще слишком малы, бросал их, уезжал один, охотился невесть на кого, сначала убивая из злости, а потом, выйдя на след Желтоглазого, на него. Дети, как беспризорники, жили у чужого дядьки, в чужом доме, спали на чужом матраце, который я расстелил на чердаке. Там было чисто, единственным хламом были ненужные мне книги да какой-то чемодан, не знаю, откуда он взялся у меня вообще. Что-то из прошлой жизни. Замки там поржавели, никто открыть бы не смог. Конечно, кроме этого балбеса. Угораздило же его! До сих пор помню тот крик сверху. Как, бросив все дела, помчался на чердак, находя орущего Сэма. Дин крутился около него, стирая пальцами белый порошок с покрасневшего лица брата. Чертов тальк! Малыш умудрился каким-то чудом, не иначе, открыть этот проклятый чемодан, в котором, оказывается лежали какие-то щеточки, палочки и эта коробочка с тальком. Крышка сильно засохла, и видимо, открыв ее, порошок разлетелся, оседая на глаза. Конечно, сразу же ослепляя, разъедая хрупкую слизистую. Я подхватил обоих детей, полетел вниз, в душ, где долго тер мылом младшему глаза, продолжая слушать его крики, пока старший сидел на коленях перед нами и поглаживал ручки своему братишке. Потом, вымыв одного, потянулся за вторым, намыливая руки и так же, для профилактики, лицо. Слава богу, успел. Иначе этот одуванчик лишился бы своих рысьих глаз. А я - жизни. Однажды, мне пришлось поехать на охоту, и я оставил их одних. Дин уже взрослый, Джон научил стрелять, дал ружье, наказал следить за Сэмом. Младший целый день хвостом ходил за старшим, практически не давая ему прохода, а потом, уткнулся, стал что-то рассказывать. И Дин слушал, поправлял, если что было не так. Правда к концу дня тот развеселился слишком уж сильно. Я, уставший после охоты, свалился камнем на диван, почти сразу же засыпая. Сквозь дымку сна слышал хохот Сэмми, его громкий голос. А потом тихий шлепок и обиженное «ай», скрипнувшая дверь, топот ножек, снова хлопок двери. — Тише ты, Бобби отдыхает! Я решил посмотреть, что происходит у этих двоих. Не то, чтобы мне было до этого дело, просто интересно посмотреть. Они всегда были неразлучны, как нитка с иголкой. Удивительные дети. Я чуть приоткрыл дверь комнаты, в которой скрылись дети, краем глаза подглядывая за ними. Младший сидел, отвернувшись к стене, а Дин, устроившись позади его спины, поглаживал круговыми движениями пушистую макушку, на которую и пришелся удар. — Больно? Ну, прости меня, Сэмми. Мир? — Нет, — насупившись, упрямился мальчишка. — Тогда, я тебя защекочу? Так что? — Нет. Дин резко обхватил брата за бока, стал щекотать. Малыш засмеялся, но все ещё пытался делать обиженный вид, а потом, сдавшись, даже взвизгивал от удовольствия, напрочь забывая и об обиде, и о том, что стоит быть тише. — Да! Да, Дин, мир! Отпусти. Ах, Дин! Я, улыбнувшись, вернулся к себе, но спать расхотелось. Эти детишки словно заряжали меня своей энергией. Уже вечером я снова зашел к ним в комнату, и застал их лежащими друг на друге. Дин поглаживал брата по спинке, рассказывая ему очередную сказочку на ночь. — Фермеру стало страшно, он забыл, что и как нужно делать, и с почтением взял со стола старинный меч... [1] Он прервался, заметив мое присутствие, шевельнулся, выглядывая на меня через пушистую макушку Сэмми. — Что-то случилось, дядя Бобби? — Нет, сынок, спите. Я прикрыл дверь, но не ушел, прижался ухом к двери. — Дин, а у меня будет меч? — спросил малыш, сонно шевеля губами. — Всё у тебя будет, — ответил старший, целуя его в лоб, и тут же засыпая. Днем вернулся Джон, и сразу же в доме стало тихо. Дети резко переставали быть детьми, сразу превращаясь во взрослых. Эх, сейчас я вспоминаю это, помню их глаза. В них, не смотря на детские годы, уже были искорки прожитых лет. И, став старше, парни уже могли шутить на тему: «да я уже сто лет Дин» или Сэм. Повзрослев, стали задираться друг на друга. Впервые, Сэму было лет одиннадцать, он притащился из школы с огромным синяком на скуле. Джон забросил его после уроков ко мне, где уже был Дин, а сам снова укатил. Старший подлетел к Сэмми, приподнял подбородок, требовательно заглядывая в глаза. — Кто посмел? — Никто, — взбрыкнул тот, уходя от осмотра. — Еще скажи, что об дверь ударился. — Упал. Дин резко толкнул его, отпихивая от себя и рыкнул: — Ну и сиди тогда. Идиот. Наслаждайся побоями. Решительно ушел, но не прошло и пяти минут, как вернулся, обнял, губами касаясь синяка, будто бы поцелуй мог залечить. — Никому больше не позволю. Руки оторву, — зашептал он, прижимая брата ближе к себе. И все эти касания, объятия, поцелуи были настолько невинны, что у меня и в голове не могло уложиться, что всё это не так просто. Вернее... Не знаю, как выразиться. Они и сами до последнего не знали. Будто никогда ни с кем больше не общались, жили всю жизнь в запертом доме, не выходя на свет божий. Но, живя в обществе, с охотниками, общаясь с людьми, надо было уже знать и понимать, что такое «нельзя». Нет. Они не понимали. И когда это случилось впервые, Дин смотрел на меня испуганно не потому, что боялся осуждения, а потому, что не понимал. В тот день они подрались. Сильно, до крови. Я не знал причины, но успел втиснуться между ними, когда Дин занес руку для очередного удара. Я растолкал их по углам, и когда через полчаса пришёл проверить, застал идиллию: Сэмми лежал между разведенных ног брата, прижавшись к его груди спиной, а тот, перебирая его волосы, что-то нашептывал. Меня они не увидели, продолжая ласкаться и миловаться друг с другом. Я обратил внимание на то, как смотрит на брата Дин. Он смотрел так, словно от этого парнишки зависела вся его жизнь. Он даже иногда склонялся, чтобы слегка провести носом по макушке, втянуть запах чистых волос. Сэм просто сидел, но чуть позже я увидел, как тот поглаживал бедро старшего, не настойчиво, но довольно интимно. Я решил не лезть во все это, решил, что мне кажется, что я сам всё надумываю. Просто эти ребятишки слишком близки, они так дружны, что не могут разделиться. Но когда через пару дней на улице прошел ливень, а эти балбесы выскочили на душную улицу, стали обливаться из вёдер, я смотрел с укоризной и страхом. Вот Дин, абсолютно мокрый и грязный от пыли, которую не прибил дождь, делает брату подсечку, роняя на землю и тут же валится рядом. Их руки переплетаются, крепко сжавшись в замок. Сам Сэмми поворачивает голову, утыкается носом в шею старшему и тот, протягивая свободную руку, скользит ладонью под футболку, поглаживая юное тело братишки. Это длится недолго. Младший Винчестер поднимается, помогает подняться своему «близнецу», отряхивается от пыли. — Пойдем в дом, скоро снова дождь начнется, — доносится до меня его ломающийся голос. — Не хочу, — фыркает Дин, а потом, подмигнув, мчится через забор, через дорогу, где находится огромное кукурузное поле. Сэм не отстает, не может отпустить брата. Не то, чтобы я имел привычку подсматривать, но эти балбесы умчались, когда горизонт заволакивает страшнейшая туча. Если они заболеют, Джон оторвет и им, и мне головы. Потому, прихватив их куртки, я иду за ними, чтобы забрать домой. Но, зайдя на территорию кукурузного царства, не застаю их. Видимо, ушли далеко. И именно тогда я слышу: — Боже, Дин! Пытаюсь определить по звуку. И когда замечаю их, первое, что мне приходит в голову, так это борьба. Я подумал, что эти неразлучные просто борятся. И если бы я знал, что ничерта они не боролись, то... А что, собственно я сделал бы? Прочитал лекцию о том, что инцест - плохо? Что стоило бы, уж не парню четырнадцати лет, у которого бушуют гормоны, а тому, которому восемнадцать, знать, что это плохо. Я не говорю уж про сам секс с мужчиной. Его дело, он мальчик взрослый. Но не с братом же! Я вернулся обратно, так и не найдя в себе сил прервать их. Только краем глаза заметил, как Дин затаскивает на руках почти бессознательного брата себе в спальню. Пробравшись, я снова подглядываю в замочную скважину, видя, как старший целует мокрое от дождя тело Сэма, а тот, разведя ноги как можно шире, шепчет: — Повтори. Сделай это со мной еще раз. Сделай это со мной... Дин-Дин. Он же еще мальчишка. Он даже не может сказать: «повтори, трахни меня». Лишь стеснительно просит «этого». А ты лишил его невинности. В поле под дождем. Романтик херов. И я вижу, как старший Винчестер склоняется, стаскивает джинсы с брата-любовника, целует бедра, тазовые косточки, поднимается губами выше... Нет, я не хочу смотреть на это. Не смогу. Но когда он спускается ко мне, я все же не могу сдержаться. — Ты же знаешь, что ты творишь? — рычу я ему. Я не злюсь, чтобы вы знали. Мне просто неудобно. — Ты о чем? — Дин преспокойно садится за стол, берет пистолет, начинает разбирать. А я упорно вижу, как он этими пальцами, не далее как час назад, ласкал брата. — Я о том, что ты трахаешься с Сэмом. Он поднимает на меня глаза. И я не вижу ни капли сожаления! Абсолютно! — Мы не трахаемся, — спокойно сообщает он мне. — С чего ты взял? Он мой брат. — Именно поэтому, Дин я и говорю с тобой. Он твой брат. А это - инцест. Ты понимаешь... — Хватит, — резко прерывает меня этот малолетний охотник. — Это наши с ним дела. И я понимаю, что его это совсем не совестит. Он не видит в этом проблемы! Он не осознает, что это такое. Для него это... Не знаю, будто так и должно быть. Словно, всё прописано. Знаете, странное ощущение. Они так близки, я бы, наверное, слова не сказал, будь по-другому. Но я видел всё с самого начала. Я воспитал их. Наверное, так и должны чувствовать себя родители. А у этих мальчиков их не было. И вот! Я, кажется спустя несколько лет понимаю это. Понимаю, когда впервые умирает Сэм. Дин не просто сломан. Он разрушен, разбит, он тоже мертв. После нашего разговора, между ними ничего не было. Они так думали. Думали, что я не вижу и не слышу. Винчестеры, конечно, уже не были моими частыми гостями, но когда те приезжали, я невольно вспоминал их связь, понимая, что она крепла и крепла с каждым часом. Днем они вели себя как братья. Ничего такого. Никаких лишних касаний, взглядов, ласк. Зато, стоило ночи окутать мир в темное покрывало, они уединялись, словно жить не могли без губ, без вздохов, без нежностей. Это был секс в Импале, секс на полу в своей комнате, секс на капоте одной из развалюх в моем дворе. Всё это было тихим и размеренным. Да, Дин был прав. Они не трахались. Они любили друг друга. И оба были сломлены. Только поэтому они были так близки. Дин всегда был стойким, сильным, храбрым. И эти обязанности перед отцом, перед Сэмми просто держали его в напряжении. Сколько всего успело случиться, а ведь ему еще так мало лет! Я помню то лето, когда Сэм уехал в Стэнфорд. Дин не просто рвался на охоту, он жил ей тогда. Он не разговаривал ни с Джоном, ни со мной. Просто исполнял приказы, до тех пор, пока без сил не свалился на полу этой самой гостиной. И лежа в бреду, губами шептал лишь одно имя. Как молитву. Тогда он тоже шептал его. Ругался на меня, злился, не давал мне унести Сэма, чтобы, как бы это не было больно, сжечь тело. Он сам вымыл его, залепил рану, будто это могло что-то изменить, переодел в чистую одежду, и аккуратно лег рядом. Как мне стало тогда страшно. Я думал, он сошел с ума. Дин просто лежал, часто и быстро дышал, прижимая безвольное тело брата к себе. Не плакал, нет. Просто скулил и выл. Без слез. Просто выдыхал из своей груди отчаяние. И я слышал звук разбитой души и сломанного сердца. Всё же, пару раз пытался свести счёты с жизнью. Я успел, заставая его с пистолетом в руке. Забрал, закрыл, спрятал. И ударил этого дурака так сильно, что кажется сломал нос. Но тот, будто и не почувствовал боли. Конечно, куда ему до моего удара, когда все его внимание сейчас в соседней комнате. Интересно, сколько оно там пролежит? Нет, наверное надо запереть Дина и сделать всё самому, как бы он потом не злился на меня. Но я не успел. Он куда-то сам сорвался, так и не утерев кровь с лица, а когда вернулся, я уже смотрел на ожившего Сэмми. Я знал, что они снова любят друг друга наверху. Я слышал, но мне сейчас не было неловко. Это понятно. Я всего лишь на минуту заглянул к ним. Дин не просто ласкал, он отдавал, он умирал, он замирал. Он любил. Для него не существовало более никого. — Зачем ты это сделал?! — плакал под ним Сэм, прижимаясь и ластясь, как маленький. — Зачем?! — Люблю тебя, — шепчет ему брат, целуя белую шею. — Сэмми... — Мне без тебя как жить? — Не думай об этом. Всё будет хорошо. Ты жив, это главное. — Он целует его мягкие губы. — Позволь мне? Позволь быть с тобой сегодня... Сейчас. Быть для тебя. И Сэм позволяет, конечно же. Я больше не смотрю и не слушаю, занимаюсь тем, что ищу, как вернуть проданную на перекрестке душу. Вот идиот, а! Идиот... Идиот. Что делать-то теперь! Когда Дин спускается ко мне, ставя передо мной бутылку виски, я молча двигаю ему стакан. — Осуждаешь? — спрашивает Винчестер, разливая алкоголь. — Даже не знаю, что ответить, — честно говорю я. — Скажи мне что-нибудь. Выскажи всё. Я пью. О, слов у меня много! Да только смогу ли я их сказать сейчас? Я просто смотрю ему в глаза. — Я люблю его, Бобби. Я не знаю. Я не люблю его, как любил бы другого парня или девушку. Но и на братскую, увы, это уже не тянет. Я возношу его. Я боготворю его. Это не просто отношения, понимаешь? Он нужен мне. Я - это он. И наоборот. — Ему было четырнадцать, — качаю я головой. — Ему было достаточно, чтобы сказать мне «нет». Я не насиловал его. Но он не отказал мне. Он просто свел меня с ума. — Ты же прекрасно понимаешь, что это всё ненормально. — Да. Но я не хочу по-другому. Я сильно люблю его. Но мы все ещё братья. Я об этом помню и знаю, поверь мне. Но я не могу сказать тебе, что чувствую. Это не объяснить. Это не просто любовь. Не просто влечение. Это... Сильнее. Мощнее. Мне кажется, это убьет меня рано или поздно. — Уже чуть не убило! — злюсь я, швыряя стакан на пол. — Ты чуть не сдох, лежа с его трупом! И что ты натворил сейчас? Душу продал! «Рано или поздно». Так готовься пока! Сколько осталось, полгода?! Дин резко бьет кулаком по столу. — Что прикажешь делать?! Смотреть, как мой брат горел бы? Как он исчез навсегда?! Мой мальчик умер, Бобби. И я сделал бы всё, чтобы вернуть его. Я понимаю в этот момент, что всё, что между ними происходит, называется Одержимостью. Понимаю, когда те меняются местами. Уже Сэм сидит сутками напролет около мертвого брата, когда Адские гончие разодрали его грудь, расцарапывая сердце. Сэм, кажется, мертв снова. Он не прикасается к брату, просто сидит. Он не ест, не пьет. Просто сидит и смотрит. Глаза красные от слез, лопнувшие капилляры не красят, а пугают. И когда, видимо, наступает особый момент истерики, тот просто падает в обморок. Я очень долгое время не могу привести его в чувство, уже думаю, что пора везти к врачу. Но или сильный удар, или всё же нашатырь делают свое дело, Сэм открывает глаза, смотрит на брата, словно ожидая чуда, и тут же бессильно закрывает обратно. Когда всё становится на круги своя, эти двое снова ласкаются. Дин берет его мягко, нежно, боясь сломать. И в итоге, он снова приходит ко мне, снова наливает виски, снова исповедуется. Только уже говорит и про Сэмми, и про их любовь, и про Ад. А я понимаю, что страшнее всего для него не Огненный мир, а смерть брата. Вот что для него пытка. А эти пытки, гончие, Аластор... Рядом не стоят. Я прошу прощения у него. За всё сразу. Что не принял их, что ругался. Сейчас я понимаю, что эти двое - рука об руку всю жизнь. И будут до конца. И даже если Смерть нависнет, то нависнет она над двоими. Уж точно. И наверное, это всё же лучшая жизнь. Нет, не умереть вместе... А прожить так, в любви и счастье. Зная, что тебя любят и ценят взаимно. И Дин улыбается мне, замечает в дверях Сэмми, привлекает его к себе, и когда тот подходит, утыкается носом ему в живот. — Балбесы, — наигранно ворчу я, оставляя их наедине. И, удаляясь, вижу, как Сэм нежно целует брата. Пускай. Они вместе, значит счастливы. Один не может существовать без другого. И это высечено на их сердцах яркими инициалами «D.W. S.W».