***
Открыв глаза, Крош понял, что и не закрывал их вовсе, просто в один момент неудачно моргнул, и время пролетело. Вставать было трудно, пойти умыться и сменить одежду — еще сложней, но юноша делал это на автомате — одевался и страдал. Когда парень посмотрел на себя в зеркало, он словно увидел другого человека — насыщенные голубые волосы стали как будто грязно-серыми, они утратили свой живой вид, что не мог скрыть даже заплетенный хвост; толстовка висела на нем, как на вешалке, и, как бы банально это не звучало, джинсы повторяли судьбу толстовки; кожа стала нереально бледной; зато на всем этом фоне ярко-синие глаза смотрелись вполне выразительно, они словно светились изнутри, пугая своим цветом. — Зашибись видок, и как Совунья еще не заметила? — спросил свое отражение Крош и попытался улыбнуться так же ярко, как улыбался до этого, словно он не чувствует каждую секунду разъедающую боль в своей груди. Когда парень открыл дверь, у него появилось желание закрыть ее обратно. Нет, за порогом не было урагана, не шел дождь, а пришельцы не захватывали планету. Все было намного хуже — светило яркое Солнце. Все вокруг было настолько ярко, что казалось, будто сияние исходит отовсюду, отчего глаза Кроша начали слезиться. — Крош, Крош, вот ты где! — словно из ниоткуда перед ним появилась розововолосая девушка, при одном взгляде можно было понять, что энергия из нее льется через край. — Мне нужна твоя помощь! Мне Копатыч цветы в горшки пересадил, а вот занести — не занес. Будь другом, помоги, мне же, как девушке, тяжести носить нельзя. — И тебе, Нюша, доброе утро, — потерев глаза, сказал юноша. — А Бараш что, умер? — Очень смешно, — мило наморщив носик, сказала девушка. — Ты же его знаешь, его хрупкая душевная организация не вынесет тяжести земли в его ладонях. А я тебе за это морковный пирог испеку, хочешь? — Если ты решила, что меня можно купить каким-то морковным пирогом, то ты полностью права, — усмехнулся парень. — Ну что ж, показывай свои цветы. Когда Крош пришел к дому Нюши и начал переносить цветы, он и вздохом не намекнул на то, как ему осточертели эти ромашки. Вот кто пересаживает ромашки? Парень ожидал, что в горшках будут какие-нибудь розы, лилии, но не как не садово-полевые цветы. — Нюша, вот ты мне скажи, тебе цветов на улице мало? Зачем ты их в дом-то тянешь? — беря в руки очередной горшок с растением, не удержался от вопросов Крош. — Ну как же, придет зима, и цветы на улице расти из-за холода не будут, а мои в тепле будут жить, — поглаживая лепестки, ответила девушка. — Мммм, понятно… А сколько живут ромашки? — поинтересовался парень. — Ну, года три-четыре, это если говорить о садовых, а потом их надо пересаживать на другое место, — пожала плечами Нюша, словно она говорила об очевидных вещах. — А зимой они цветут? — Крош, ну ты сам подумай, где ты видел цветущие ромашки зимой? Они еще осенью отцветают. Конечно, может этой зимой их можно будет увидеть, если мой план с горшками получится, — девушка мечтательно улыбнулась. — Жду с нетерпением, — улыбнулся в ответ парень, холодея внутри. «Осень, значит…» — немного отрешенно подумал юноша. Когда парню все-таки удалось покинуть цепкие лапки подруги, он сразу же направился в сторону дома Ежика. По дороге он с болью вспоминал строчки, которые однажды прочитал в одной из книг Лосяша: «Ханахаки — редкая болезнь воздушно-дыхательных путей, она обусловлена появлением в легких цветов, которые возникают в результате сильнейшего чувства любви больного по отношению к объекту своей симпатии. Продолжительность жизни людей, пораженных этой болезнью, крайне мала — один сезон цветения растения, которое распространяется по внутренним органам заболевшего. Способ лечения до сих пор не обнаружен». — Крош, Крош, — до боли знакомый голос парень услышал, словно сквозь толщу воды. — Я тебя зову, зову, а ты не откликаешься. Что-то случилось? Прямо перед глазами юноши материализовался Ежик. Лучи солнца играли в непонятные миру игры в его темно-фиолетовых волосах, от чего казалось, что в них поселилась маленькая колдунья, играющая со своей волшебной палочкой, из которой то и дело вылетают волшебные искры. Крош завороженно протянул руку к прядям, забывая о том, что их обладатель все еще ждет ответа на свой вопрос. Когда рука юноши прикоснулась к волосам, вместо ожидаемой мягкости Крош почувствовал, что волосы его друга очень жесткие, но это его ни капельки не смутило. — Попроси Совунью сделать тебе смягчающий бальзам для волос, наподобие того, каким пользуется Нюша, а то у тебя волосы еще чуть-чуть и превратятся в иголки, — с серьезным лицом проговорил парень. — Ты сегодня очень странный… — заметил Ежик. — Конец августа. Лето подходит к концу, как всегда, очень неожиданно. Представляешь, еще чуть-чуть и Копатыч впадет в спячку, Совунья всех достанет со своей купоркой, которую этой зимой нужно будет всю съесть, иначе в следующем году некуда будет ставить банки, а Пин перестанет каждую ночь залазить в свой холодильник, чтобы выспаться в комфортной для себя температуре… а еще ромашки перестанут цвести, — последнюю фразу парень сказал почти шепотом. — Ну да, Крош, если ты не заметил, то такое происходит каждый год, но не стоит забывать, что после зимы начнется весна, а там и лето, и твои ромашки снова зацветут, — пытаясь поддержать друга, сказал Ежик. — А еще ты не мог бы уже убрать руку с моих волос? Я уже понял, что они для тебя слишком колючие. — Ой, прости, я задумался, — словно обжегшись, Крош отдернул руку. — Отвечая на твой вопрос, меня с утра Нюша припахала переносить свои цветочки, ох уж эти девчонки… — А Бараш, я так полагаю, слишком долго вчера сидел за своими стихами? Он, кстати, там еще никакой писательский приз не выиграл? А то уже пора бы. — Выиграл, не выиграл — не знаю, знаю только то, что горшки его девушки таскать приходится мне. А вместо этого я мог бы провести время с тобой. Кстати о времени, куда пойдем? Может, рыбу половим? — Крош заглянул в скрытые линзами очков темно-лиловые глаза напротив. — Я вообще к Лосяшу собирался. Ему недавно с континента прислали книги, и он говорил, когда еще ждал посылку, что там будет книга об эволюции кактусов. Мне бы очень хотелось прочитать ее, — юноша улыбнулся, — так что боюсь, что ты сегодня без меня, ведь, как ты помнишь, Лосяш запретил тебе трогать его книги после того, как ты сжег одну из них. Ты, кстати, так и не сказал, зачем это сделал, а мне очень интересно. — Не думаю, что это важно, — парень заметно нахмурился. — Когда-нибудь ты мне расскажешь, — пригрозил пальцем юноша. — Ну, я пошел. До встречи? — Увидимся, — кивнул головой Крош, а после с тоской смотрел на удаляющегося из поля зрения по цветочным лугам больше-чем-друга. Парню ничего не оставалось кроме того, чтобы просто вернуться домой и насладится полным одиночества днем, ведь насколько он знал Ежика, он погрязнет в своих книгах на целый день и, возможно, на еще один. Все зависит от объема информации. — Ку-ку, ку-ку, — кукушка встретила юношу радостными воплями, отчего ему захотелось кинуть в нее подушкой, а еще лучше молотком, но если он так сделает, Пин будет очень недоволен. — Будь добра, умри, иначе умру я, — сказав это, Крош упал на кровать и притворился недвижимым трупом, лишь бы боль в груди, мучающая его постоянно, пропала.***
Ежик не покидал обитель Лосяша еще три дня, и все эти дни Крош находился дома, по чуть-чуть умирая от боли. Он чувствовал, как с каждым днем становится все слабей, чувствовал, как лепестки приклеиваются к стенкам его гортани, не откашливаясь, не ища выхода из организма того, кто умирал из-за них. В самое тяжелое время ночи, а именно тогда цветы обычно решали, что пора увидеть белый свет, парень хватался за нож, поднося к своим венам на руках, желая ощутить боль в последний раз, боль, которая принесет успокоение его умирающему организму. Но он вспоминал лиловые глаза Ежика, и руки опускались сами собой, ведь ему так хотелось еще раз услышать голос своего возлюбленного, увидеть его улыбку, волшебный блеск волос. — Крош, Крош, — на утро четвертого дня парень сквозь короткий сон услышал настойчивый стук в дверь и голос, который хотел услышать меньше всего. — Если ты мне сейчас не откроешь… — Все, все, Совунья, иду, — не узнавая свой голос, прохрипел юноша. Вставая с кровати, он безумно радовался своей привычке сразу убирать следы своей болезни, иначе женщина выломала дверь прежде, чем он успел бы прибраться. — Спишь все? — это была первая фраза, которую услышал Крош, когда открыл дверь. — Нет бы помочь старшим! Сейчас ведь начинается уборка урожая, а он все прохлаждается в своей пещере! Даже пахнет как из пещеры — сыростью и духотой. — Доброе утро, Совунья, я тоже рад тебя видеть. Как новая тренировка, которую ты хотела попробовать? Кажется, там были элементы йоги? — опершись на косяк двери, парень зевнул. — Ты мне тут зубы не заговаривай, — голос женщины явно смягчился. — Как я уже и сказала, Копатыч приглашает всех на сбор урожая, и ты идешь обязательно. А пока тебя нет, я наведу порядок в твоем доме, ибо, я так полагаю, здесь убираться больше некому. — Спасибо тебе, — кисло выдавил из себя юноша. — Я сейчас мигом переоденусь и на огород. Закрыв дверь изнутри, парню захотелось пойти и утопиться в ванной. Физические нагрузки в его состоянии — то еще развлечение, смертельно увлекательное, так сказать, однако если он не хочет, чтобы его раскрыли, ему придется надеть потонепроницаемую маску счастливого сельского жителя, который безумно рад новому урожаю картошки. Когда парень подошел к огородам Копатыча, Нюша, Бараш и Ежик встретили его «счастливыми» улыбками и «желанием» трудиться целый день напролет. — О, а вот и последний, — выходя из маленького сарайчика и неся в руках две лопаты и два ведра, сказал главный садоводо-огородник. — Ну, бишь, одна пара идет на морковку — один копает, другой складывает, а другая пара на картошку по тому же принципу. Реквизит вот, думаю, вы уже научились им пользоваться. А я пойду собирать огурцы да помидоры… Н-да. — Как же он все-таки похож на медведя — такой же большой и неповоротливый, — заметил Бараш, когда их работодатель отошел. Крош глазами проследил за удаляющимся мужчиной, который чесал затылок своей огромной рукой, и сказал: — Мы с Ежиком чур на морковку, — и заметив недовольный взгляд Нюши, которая хотела уже начать возмущаться, добавил: — А завтра поменяемся. Тут работы все равно явно не на один день. Когда Крош с Ежиком пришли к территории, засаженной морковкой, им захотелось развернуться и уйти, притворившись, что они не видели этого ужаса сельскохозяйственного дела — везде, на сколько мог видеть человеческий глаз, все было заполнено ярко-зеленной ботвой морковки. — А может, ну его, обойдемся без морковки в этом году? — неуверенно сказал Крош. — Хочу напомнить, что это ты обычно ноешь, что за столом слишком мало морковки, вот Копатыч и постарался ради тебя, — хмыкнул Ежик. «Очень своевременно» — с болью подумал парень, удобней хватая выданную лопату. День набирал свои обороты, принося с собой самый пик жары, от которой хотелось спрятаться в прохладной тени, однако парни с упорством беременного слона шли к своей цели — завершению сбора урожая. — Кстати, мы ведь уборку обычно начинаем в середине сентября, с чего это Копатыч так рано за инструменты взялся? — стирая пот со лба, спросил Крош. — Так Лосяш предсказал, что через несколько дней будут заморозки, и многие растения погибнут от холода, — выдохнул друг, — вот все суетиться и начали. — Тогда надо было начать с яблок, они же сморщатся от холода, а не с морковки. Ей же все равно, она в земле, — снова подкапывая корнеплод, дабы выдернуть его из земли, произнес Крош. — Ну это явно не нам решать. Когда рабочий день наконец закончился, все разошлись по домам, обмениваясь очень уставшими взглядами, не имея сил даже сказать слов прощания друг другу. Ввалившись домой, Крош первым делом почувствовал уже непривычный запах свежести и чистоты. Совунья явно постаралась на славу, используя только одной ей известную магию идеальной уборки. Рухнув на явно постиранное покрывало кровати, парень зашелся в ужаснейшем кашле, пытаясь чуть ли не выплюнуть свои легкие. Целый день, проведенный в условиях физического труда на жаре, да еще и рядом с человеком, который занял отдельную нишу в сердце, не пошел юноше на пользу, явно усугубив ситуацию. Уж сколько он раз отводил глаза от капелек пота, стекающих по открытой шее друга, сколько раз представлял, что нежные руки Ежика держат не черенок лопаты, сколько раз мечтал дотронуться до чуть загорелой кожи? И каждый раз его сердце трепетало, а в животе порхали стрекозы, щекоча своими прозрачными крылышками, казалось, все его нутро, отчего дышать становилось все тяжелее и тяжелее. «Ку-ку-ку» — пропела птица, и Крошу захотелось свернуть ей шею, впрочем, себе шею свернуть он тоже хотел, дабы быстрее прекратить страдания.***
Кусты картошки стояли перед парнями ровными рядами, что говорило о том, что сажали картошку с любовью и заботой, надеясь на хороший урожай, и урожай был. Насколько хороший Крош и Ежик еще не знали, однако он был, судя по кучке корнеплодов, выкопанной предшественниками, и пустому участку без растений. — Я выкапываю, ты собираешь, потом спустя время поменяемся, — вздохнул Крош и принялся копать. Несколько часов парни усердно трудились, меняясь время от времени ролями, давая друг другу временную передышку, и все было бы хорошо, если бы в один момент мир в глазах Кроша не окрасился в черный. Надавливая в очередной раз на лопасть лопаты, юноша понял, что происходит что-то не то, а когда в очередной раз моргнул, понял, что глаза он открыть не смог. — Ежик, у меня, кажись, солнечный удар, я ничего не вижу, — потеряно вертясь, испугано произнес парень. — Как это ничего не видишь? — взволнованно спросил друг. — Просто не вижу, как будто ночь, но без звезд и луны… — сказал Крош, а потом почувствовал боль в своей груди. — Я должен сбегать за Совуньей. Она точно будет знать, что делать, а ты пока посиди под деревом, — пытаясь взять себя в руки, промолвил Ежик. — Только скорей, мне очень страшно, — ответил юноша, пока друг вел его под дерево. «У больных зачастую наблюдается кратковременное отключение каких-либо органов чувств, которые, впрочем, в норму приходят очень редко» — как гром среди ясного неба, Крош вспомнил строчки из ненавистной ему книги. — Но ведь это последняя стадия… — прохрипел парень, сдерживая кашель, что выходило у него не очень. Когда Совунья, подгоняемая Ежиком, в обнимку с аптечкой прибежала к огороду, они увидели, как из уголков рта Кроша струйками бежит кровь, а сам он еле дышит. — Крош, Крош, что с тобой? — женщина наклонилась к парню, пытаясь понять, что с ним происходит, и когда тот практически не слышимо прошептал ей несколько слов, она отступила, не зная, что делать. — Как же так… — Совунья, что с ним? Почему ты ничего не делаешь? — с нотками злости спросил Ежик. — Милый, сходи за Копатычем, скажи, что нужны носилки, — все еще находясь в шоке, сказала женщина. Последние слова врача Крош слышал словно сквозь сон, теряя сознание от усталости.***
Просыпался Крош очень тяжело. Морфей из-за всех цеплялся за него стальными клешнями, не желая отпускать из своего царства, однако ему пришлось отступить. Парень смотрел на потолок, на деревянные балки и видел только лишь неясные пятна, не желавшие слиться в одну четкую картинку. Он чувствовал, что в его доме пахнет едой, и слышал, как в другой комнате кто-то возится на кухне. Сделав неимоверные усилия над собой, он сел на край кровати, все в его глазах тут же поплыло, изображение мира стало просматриваться еще хуже. Но Крош знал свой дом очень хорошо, ведь ему не раз приходилось передвигаться по темным комнатам ночью, поэтому, цепляясь за стены, дабы не упасть от нахлынувшей слабости, он поплелся в сторону шума. — Кто ел из моей тарелки? — стараясь сделать свой голос жизнерадостным, парень вошел в обитель еды и тут же услышал звук разбившейся посуды. — Вот обязательно громить мой дом? Я не стал бы ругаться из-за грязных тарелок. — Крош, ты уже проснулся! — А, Ежик, это ты, я уж думал, что это Совунья, хотя, она, даже испугавшись, ничего бы не разбила. И я бы не сказал, что проснулся, ведь вся жизнь — это сон, я бы даже сказал кошмар, просто ночью мы перестаем видеть весь этот происходящий ужас, — произнес юноша, садясь за кухонный стол, который стоял у стены. — Я на Совунью явно не похож… Крош, ты не видишь? — в голосе друга звучало нескрываемое беспокойство. — Вижу, но очень-очень плохо, ты у меня буквально мутным пятном перед глазами стоишь, — тяжелый вздох. — Что же с тобой случилось?.. — Не со мной, а с этим гребаным миром. Со мной явно все в порядке, если это, конечно, можно назвать порядком, — Крош потер переносицу. — Что тебе сказала Совунья? — Ничего, сколько бы я у нее не допытывался, она молчит и поджимает губы, а еще она вместе с другими взрослыми сутками на пролет пропадают в библиотеке Лосяша, ища какую-то информацию, — гремя чайником, сказал Ежик. — Они ничего не найдут, — уверено ответил парень. На время в доме воцарилось молчание, нарушаемое только лишь звуком чайника на плите. — Почему ты так решил? — наконец спросил кактусовед. — Ты ведь уже и сам знаешь ответ, — устало произнес юноша, откинув голову назад. — Я сжёг ту единственную книгу, в которой была информация о моей болезни. — Получается, что ты еще с весны знал о ней… Но зачем? Зачем уничтожать информацию, которая могла бы тебе помочь? — наливая воду в кружки, дрожащим голосом спросил Ежик. — Эта информация не спасла меня. Меня не спасти. Это смертельная болезнь, Ежик. И судя по симптомам мне осталось меньше недели, а все эти чертовы заморозки, думаю, это из-за них, — раздраженно выплюнул последние слова парень. — Как меньше недели? — по кухне снова пронесся звук разбивающейся посуды. — Ежик, милый, ты мне в дорогу решил всю посуду перебить? На счастье, так сказать? — засмеялся Крош, но мгновение спустя пожалел об этом. Сотрясаясь всем телом, парень начал кашлять, и если раньше он думал, что уже прочувствовал всю боль ада, сейчас он понял, что та боль была еще цветочками. В его легких словно плескалась лава, обжигая своими волнами горло. Крош со всех сил старался делать вид, что ему не настолько больно, дабы не волновать Ежика еще больше, однако выходило у него это из рук вон плохо. Когда юноша почувствовал легкое прикосновение к своей спине, он зашелся в еще большем кашле, исторгая из себя цветы. По окончании агонии Крош тяжело дышал, мечтая воткнуть себе вилку в сонную артерию, чтобы кровь просто вытекла из него, принося успокоительную смерть. — Это цветы? — услышал тихий вопрос парень. — Да. Ромашки, если быть точнее. Хочешь, я тебе букетик накашляю, такой дизайнерский элемент будет хорошо смотреться в любом доме, поверь мне, — хрипло сказал Крош, сотрясаясь от еще не до конца ушедшей боли. — И как же называется болезнь, в которой цветы растут прямо в легких… — Ханахаки, название красивое, и ее суть в принципе тоже, а вот течение болезни очень тяжелое, — вытирая руками выступившие слезы, произнес парень. — И как она … — словно не решаясь продолжить свой вопрос, Ежик замолчал. — Появляется? Боюсь, ответить на этот вопрос я тебе не смогу. Пока нет. Может завтра или послезавтра, но не сегодня, прости, — грустно улыбнулся юноша. — Ты там, кстати, кажется чай заваривал, и одна кружка все еще, по-моему, осталась целой. Двое сидели на кухоньке самого обыкновенного дома, пили чай и общались друг с другом так, словно все как обычно, словно легкие одного не разъедает жуткая боль, а из глаз другого не текут слезы бессилия, словно один не притворяется, что видит абсолютно все, а второй, что не хочет просто снять очки и закрыть глаза, чтобы не видеть дороги, на которую свернула жизнь.***
На следующий день Крош так и не сказал, как появилась его болезнь, в другие дни тоже. Практически все дни они проводили вместе, играя в разные настольные игры, рассказывая друг другу разные выдумки, ожидая Совунью, которая приходила практически раз в три часа, дабы проверить состояние больного, еще Ежик вслух читал Крошу книги, принесенные Лосяшем. Все было хорошо, просто замечательно, если забыть о смертельной болезни, которая с каждым разом напоминала о себе все чаще и чаще. — Ежик, я вот помню, что у Лосяша была книга о богах скандинавской мифологии. Не мог бы ты сходить за ней? – попросил однажды Крош, когда его друг спросил, что они будут читать сегодня. — Да, конечно, я мигом, — сказал Ежик и, надев теплую кофту, вышел за дверь. Как только юноша услышал, что он остался один в доме, он крепко зажмурился и поплелся к кухне. Он не видел предметов в кухне, но знал, где они лежат. Решение было принято им уже окончательно, слишком долго он тянул, слишком долго терпел боль. Положив ни чем не примечательный конвертик на стол, он взял в руки нож и, не давая себе даже шанса, чтобы еще раз подумать над ситуацией, провел острым лезвием себе прямо по шее, выпуская наружу кровь из сонной артерии. Одно движение, одна жизнь, одна смерть. — Крош, я пришел. Представляешь, эта книга лежала на самой верхней полке, удивительно, что ты о ней вообще помнил, — когда Ежик пришел домой, в комнатах его ждала лишь только тишина. — Крош, ты где? — парень пошел в сторону кухни, но, не зайдя в нее, остановился как вкопанный. — Крош… Крош! Голубые расплетенные волосы тонули в образовавшейся луже крови, окрашиваясь в грязно-красный цвет, голубо-серые глаза были устремлены в никуда, а из раны на шее парня рос одинокий до ужаса белый цветок ромашки.***
Когда тело Кроша поглотила земля, Ежик вернулся в дом парня. Похороны были очень тяжелые, да и как они могли быть легкими, когда один из членов семьи уходит в царство мертвых? В этот день светило яркое солнце, которое прогнало стоявшую несколько дней холодную погоду, всем думалось, что это Крош попросил заведующего погодой сделать ее хорошей в этот день, чтобы хоть как-то сгладить свой уход. Не стоит говорить о том, как тяжело Копатычу было орудовать лопатой, а Пину столярными инструментами, не стоит говорить о том, как дрожали руки Кар-Карыча, когда он играл похоронный марш, и как горько плакала Совунья и все остальные. Ежик, не думая, прошел на кухню и сел за теперь пустой стол. По его щекам катились слезы, капая на холодную столешницу. Внезапно его взгляд зацепился за одиноко лежащий конверт. Не долго думая, он открыл его и начал читать. «Привет, Ежик (если ты не Ежик, то положи письмо обратно или отдай ему)! Прости, что не предупредил тебя, но я должен был это сделать, мне чертовски больно. Ты спрашивал меня, как появляется эта болезнь, и я пообещал тебе ответить, а я стараюсь сдерживать свои обещания, ты знаешь. «Ханахаки — редкая болезнь воздушно-дыхательных путей, она обусловлена появлением в легких цветов, которые возникают в результате сильнейшего чувства любви больного по отношению к объекту своей симпатии. Продолжительность жизни людей, пораженных этой болезнью, крайне мала — один сезон цветения растения, которое распространяется по внутренним органам заболевшего. Способ лечения до сих пор не обнаружен» — так было написано в той книге, я почему-то дословно запомнил эти слова. Там, конечно, были еще и симптомы, и разделение по стадиям, но я их помню не особо. Любовь — страшная штука, представляешь, она порождает смертельные болезни. Я не мог сказать тебе при жизни то, что решил написать в письме мертвеца… Я люблю тебя. Прости, что вывалил это на тебя сейчас, но если бы я сказал об этом раньше неловкость между нами можно было бы измерять каким-нибудь аппаратом Пина, а это было бы не на руку человеку, который каждую минуту ожидает смерти. Мне бы очень хотелось измерять с тобой скорость движения деревьев, взрывать салюты, получать нагоняи от взрослых, играть на компьютере Лосяша в игры, пришедшие с континента, мне бы очень хотелось кататься с тобой на санках и лепить снеговика. Да, каждый год был очень похож на предыдущий, но они были наполнены моментами радости, временем, проведенным с тобой, временем, когда я умудрился влюбиться в тебя. А теперь этого не будет. Выполнишь мою дурацкую просьбу? Когда выпадет снег, слепи на моей могиле снеговика.Крош»
«Тик-так, тик-так» — мирно тикали часы, которые были не в силах заглушить ту боль, которую испытывал Ежик, утопая в рыданиях.