North wind

16.12.20ХХ г.

«Герой номер один погиб в сражении» «Новый символ мира нас покинул»

      Именно такие заголовки появляются в газетах наутро. Именно эта новость разносится радио и телепередачами. И это единственное утро, когда Бакуго не хочет слушать новости. Утро, когда он не может их слушать.       Он медленно открывает глаза и видит перед собой только белый потолок. В нос ударяет специфичный запах дезинфицирующих средств и медикаментов. А в голове набатом бьет только одна мысль: «Пусть это все будет просто сном. Самым дерьмовым в жизни кошмаром, но только не реальностью. Боже, прошу тебя!».       Но бог глух к таким мольбам.       Ближе к обеду приходит Киришима. Он виновато прячет глаза и не решается сразу подойти ближе. Мнется пару минут у входа в палату и, пересилив себя, входит. Видимо, говорил себе, что это будет немужественно, если он так и останется стоять там.       Он принес с собой фрукты. Но они оба понимают, что фруктами здесь не помочь. Фрукты не могут отмотать время назад. Фрукты не воскресят самого дорогого тебе человека. Фрукты не помогут сказать «люблю» дорогому человеку…       Бакуго не смотрел на своего друга, что был непривычно молчалив. Не в силах повернуть голову в его сторону, он смотрел ровно в стену напротив. И серый оттенок этих стен дарил хрупкое чувство защищенности. Говорить совсем не хотелось. Хотелось быть обманутым. Хотелось только…не знать. — Он… — начал Кацуки после затянувшегося молчания, но сил продолжить предложение так и не нашел в себе.       Он все ещё с небывалой нежностью лелеял в сердце надежду. Надежду, что и так умирала от ран, нанесенных воспоминаниями о прошедшей битве. Она просила пощады, судорожно хватаясь за любую возможность. И разум откликался на эту просьбу, подсовывая самые разные маловероятные варианты развития событий, выстраивая маленький мирок. Маленький, хрустальный, сияющий, в котором Изуку жив, и в каждой грани этого мира отражается его мягкая улыбка. Там он просто решил уйти из героики или тяжело ранен, но жив, а все вокруг просто дезинформация, спланированная кем-то или нет, Кацуки ещё не определился. — Да… — Киришима прерывает поток его мысли. Красноволосый и так его понял. Без слов.       Одним точным ударом это слово убило надежду внутри, и с её последним вздохом по щеке Бакуго потекла слеза. Он перевел взгляд за окно, где ветер безжалостно подгонял крупные хлопья снега, а видимость была нулевая. Его глаза вмиг потускнели, будто их покинула жизнь. Хотя Кацуки мог поклясться, что это и произошло в тот самый момент. Всего одно слово лишило его мир красок и хоть какого-то смысла. В груди образовалась дыра, где раньше теплом разливалась щемящая сердце нежность. В миг стало так невыносимо холодно. Будто снежная буря, что разгулялась за окном, нашла свое пристанище где-то между ребрами. И от этого обжигающего холода хотелось умереть. Он не успел. Так и не успел рассказать, как сердце начинало заходиться рядом с ним. Как каждая переломанная кость на его теле отдавалась болью в груди. Как становилось тепло на душе от детского прозвища, произнесенного его голосом. А теперь некому рассказывать… Кацуки никогда не был особо набожным, религия для него была чем-то второстепенным. Но сейчас он четко осознал, что бог — то ещё мудло.       В комнате воцарилась тишина. Она монолитной плитой упала на их головы и тут же разлилась по всей палате, грозя утопить в своей вязкости. Но чувствовал это только Эйджиро, и не выдержав, он решается избавиться от этой тишины хоть как-то. Гость медленно стал доставать из пакета апельсины и яблоки, тихо шурша полиэтиленом. — Если хочешь что-то сказать… Эмм... Или, может, тебе что-то нужно… только скажи и мы сразу же…       Киришима посмотрел на Бакуго и тяжело вздохнул, опять опуская взгляд в пол. Он знал, что его другу было нужно, но это было не в его силах. Никто не обучал их в академии воскрешать умерших, какое упущение. Кацуки все так же смотрел пустым взглядом в окно, только по щекам текли тоненькие ручейки слез. Тут он был бессилен. — Прости… — Эйджиро провел рукой по плечу в больничной рубашке и направился к выходу. Ему было физически больно видеть его таким. Только у входа он обернулся и, глядя на осунувшиеся плечи, понял, что в прошедшей битве умерло на самом деле двое.       Не успел герой покинуть этаж, как услышал пронзительный крик и грохот. Он побежал к источнику звука и ни капли не был удивлен, когда увидел дверь в уже знакомую палату. Киришима успел вовремя, ведь мало кто может справиться с Бакуго в порыве гнева и ярости.       Он мог. А теперь вот некому. *** 2 года спустя       Кладбище — не самое приветливое место, а ранним утром особенно. Солнце ещё не добралось сюда, а легкий туман бережно окутывал могилы. Тишина заполняет все вокруг. Не слышно даже шелеста сухой травы. Будто из уважения к умершим природа решила замолчать тут навечно. А полумрак мешает найти любой ориентир, путая редких гостей. Но это не беда, ведь этот посетитель может и с закрытыми глазами найти нужную ему могилу.       Медленно, тяжело передвигая ногами, молодой мужчина проходил между надгробий по промерзлой земле. Его когда-то соломенного цвета волосы, теперь больше напоминали седину. А в глаза так и не вернулся азарт и тяга к жизни. Они, кажется, даже потускнели совсем. Холодный ветер заставляет его поежиться и сильнее укутаться в серое пальто. Он остановился возле могилы с множеством цветов и писем. Два года прошло, а их меньше не становится. — Привет, Деку, — блондин приседает возле могилы и стряхивает с надгробия первые снежинки этой зимы. — Прости, что редко прихожу к тебе. А что ты хотел? Так много работы оставил после себя, — его губы тронула грустная усмешка, а в глазах отразились слезы. Он так и не научился держать себя в руках в этом месте. — Давай-ка лучше глянем, что тебе написали.       Кацуки поднимает первое попавшееся письмо, аккуратно открывает его и вчитывается в написанный детским корявым почерком текст. Он читает, пока всё вокруг не начинает плыть от слез, что пеленой застилают глаза. — Хэй, тебе все ещё дети пишут, представляешь? Ты все ещё их кумир, Деку, — он слегка улыбается и стряхивает слезы небрежным движением руки. — Ты спас её родителей, задрот. А ещё их псину тоже… Она хочет стать в будущем таким же героем, как и ты…       Блондин на минуту замолкает, давая себе выдохнуть. Даже не заметил, как успел задержать дыхание. Он открывает рот, но ничего не произносит, судорожно выдыхая клубок пара. Только сжимает в руках письмо маленькой девочки. Его голова медленно наклоняется вниз, а колени сталкиваются с землей. В один миг его лицо меняется, а маска спокойствия дает трещину. Губы, бледные от холода, начинают дрожать. Брови немного приподымаются и тянутся навстречу друг другу. А внутри, будто что-то взрывается, что-то открывает старые раны, позволяя снова, захлебываясь, купаться в собственной крови. — Как же так, нерд? Всех спас, а меня нет…       Его губы растягиваются в кривой улыбке, а их уголки болезненно подрагивают, стараясь сдержать рвущиеся изнутри всхлипы. Выходит, откровенно говоря, так себе. Чувства душат изнутри. Кацуки открывает и закрывает рот, не находя в себе сил продолжить. В горле как будто застрял ком из отчаяния и боли. Сил не хватает, даже чтоб поднять голову. Перед глазами всё плывет, а тело потряхивает, как при ознобе. Он определенно болен. И уже два года как не может вылечиться.  — Мне так тебя не хватает, черт подери… Я так много не успел тебе сказать, — тихо, почти шепотом, говорит Кацуки. — Например, что люблю тебя. Или что у тебя такая милая улыбка… Я должен был говорить тебе это каждый сраный день. Но кто ж знал, что мы так мало времени проведем вместе… Так катастрофически мало…       На замерзших руках ощущалось тепло и влага — из глаз против воли скатывались слезы. Багуго не обращал на это внимание, ведь внутри будто снова сжималось и ломалось что-то важное. Ему нравится сравнивать это ощущение с переломами костей во всем теле. Это будто делает его чуточку ближе к Изуку. К его дорогому Изуку. Сдерживать внутреннюю бурю эмоций уже почти невозможно. Кацуки резко согнулся пополам, припадая к земле, почти касаясь её лбом. — Я думал, мы решили, что через всё проходить будем вместе! Так какого хрена ты меня бросил?! — срывается на крик блондин, больше не в силах сдержать рыдания. Ему уже не удается сдержать дрожь и он обхватывает себя руками, онемевшими от холода, заходясь в новом приступе рыданий. — Я так хочу ещё хоть раз тебя увидеть... Я так хочу к тебе… — произносит он одними лишь губами.       Дыхание сперто, а грудная клетка ходит ходуном. Плечи подрагивают, а в каждом новом всхлипе отражается все больше отчаяния. Письмо маленькой девочки лежит рядом, небрежно скомканное и уже никому не нужное. Письмо, что никогда не достигнет адресата. — Дождись меня, пожалуйста… — он резко поднимает голову, и устремляет взгляд в небо, адресуя мольбу не богу, а своему личному ангелу. В бога он уже два года как не верит.       Утреннее небо встречает его взгляд ярким заревом рассвета. Первые, самые яркие, лучи отражаются от снега и на секунду ослепляют. Но Кацуки мог поклясться, что в этом свете видел такую родную улыбку, веснушки на пухлых щеках и нежность в зелени глаз. Всего на секунду, но он точно видел его.       Он точно слышал тихое «Дождусь, Каччан».