Дело пахнет керосином

А вы когда-нибудь думали о смерти? Нет. Не своей, а близких, дорогих сердцу людей. Скорее всего, да. Танжиро ненавидел думать об этом. Ненавидел вспоминать. Ненавидел представлять. Ненавидел. Чистой, кристально чистой ненавистью. От этих дум голова шла кругом, а ноги становились ватными и непокорными. Всё плыло в вишнёво-алой дымке, обволакивая и успокаивая, будто под наркозом. Как и тогда. В день смерти сестрички, чьи глаза цвели розами. Эти розы завяли прямо перед Танжиро. Чем меченый провинился перед Богом? За что страдает семья Камадо? Почему всё сложилось так? По какой причине судьба предначертала именно такой исход? Сын Танжуро много раз, лёжа на своей кровати, приобняв кусочек мягкого одеяла, и, зарываясь в подушку носом, думал об этом; столько раз прокручивая воспоминания о своём прошлом. Даже не счесть, как много. Он жил, дышал, ел и спал ради одной, единственной цели — спасти Незуко и лишить убийцу семьи головы. Первая часть этой, многие полагали, несбыточной мечты юнца, чьё мягкое сердце лелеяло надежду на обращение сестры обратно в человека — разбилась вдребезги, окрашиваясь в омерзительно-красный цвет. Они были правы. А вторая часть его цели, так и осталась на своём месте, в целости и сохранности. Они вновь были правы. Часто из этих мыслей его вытаскивала Ёки, вновь осматривая, спит он или нет. Танжиро умело притворялся спящим: ровное дыхание, стабильное сердцебиение, взъерошенные чёрные волосы с бардовыми кончиками, небрежно раскиданные по перьевой подушке. Но после проверки, она никуда не уходила, а садилась подле, и нежно поглаживала по макушке, вновь напевая мелодии на старый лад. У неё был красивый, будто соловьиный голос, словно маленькая птичка на рассвете щебечет. Это успокаивало. И тогда, сон и вправду накрывал иссохшие от постоянных слёз вежды. Танжиро много плакал, обливаясь горячими слезами, но после осознания, после мысли, которую ему донёс Мудзан, глаза мечника больше не опухали от солёной воды, и, скорее всего, больше никогда не покраснеют от неё. Теперь, все мысли мальчишки со шрамом, были заняты только речами Кибутсуджи, стучащими в ушах горячей кровью, а сердце всегда вздрагивало от его действий. Мудзан касался Танжиро. Трогал холодными, тонкими пальцами, проводя кончиками когтей по шее и ключице; перебирал его волосы, гладил по бледным щекам. На его лице всегда было лишь несколько эмоций – масок: пьяная, хитрая улыбка, предвещающая новые следы от укусов, с недавних пор, не только на шее или плечах, но и на руках, кистях, даже икрах, или лодыжках, а также вторая – "трезвая"— холодный, жестокий взгляд, часто смотрящий свысока и с насмешкой. Но Первый, не смотря на своё настроение, всегда брал Танжиро в библиотеку, или в кабинет, сажал подле себя так, чтоб мечник оказался существенно ниже Прародителя, и, размеренно блуждал по чужому телу своими когтистыми руками, параллельно объясняя основы химии, биологии и научной литературы. Когда всё так закрутилось? Камадо не знал. Наверное, он смирился, понимая, что лучше покориться желаниям Кибутсуджи. В любом случае, за Танжиро уже всё решили, расписав его жизнь на ближайшие четыре месяца. На ближайшую вечность. Мечник пришёл к осознанию своего бытия, существования или жизни — зовите как угодно, только после нескольких дней без доброты Ёки. Ему её не хватало. Те дни, которые демонессы не было, на ужас и безграничное удивление Танжиро, девушку с кардиналовыми глазами "заменил" Мудзан.       

***

Первый вальяжно прошёл по комнате, держа в руках какую-то книжку, даже не постучав перед "вторжением", и присел в до-боли знакомое кресло кремового цвета. Он ровно, не выражая никаких эмоций, кроме холоднокровия, сидел на нём, скрестив руки на животе и закину ногу на ногу. В это время Танжиро записывал что-то на листы бумаги, но после того, как Первый вошёл, он быстро спрятал их под другие – с формулами и нужными составляющими, а единственный не пострадавший зрачок Камадо, сузился до точки, округляясь в орбитах гранатовых глаз.       — Что вы... — Не стоит. Ближайшие две недели, Кетсуёки будет отсутствовать. Может вернётся раньше, может позже. Личные нужды, не более. Поэтому, на ближайшие пару недель, я становлюсь твоей нянькой. — Кибутсуджи хмыкнул и ядовито улыбнулся лишь уголками губ. — Так что готовься, твои мозги из ушей польются, если конечно, они там есть. — Он вновь хитро оскалился. — Ёки обучила тебя основам, а я преподам нужную практику и более сложную теорию. — Зачем вам это нужно? — нахмурившись, спросил Танжиро: помощь от этого, ему не нужна. — Видимо умным ты бываешь не всегда. — Мудзан устало потёр переносицу. — Ты ведь хочешь изменить рацион демонов? Ёки тоже загорелась этой идеей, хотя я не вижу смысла в этих реформациях. Это будет долгий и кропотливый труд, состоящий из множества проб и ошибок. Но, я не мог позволить столь гениальному уму проседать без дела. Эксперименты дали свои плоды. На моё удивление. Вновь пробовать человеческую пищу было...вкусно. — Мудзан потёр кончик своего острого подбородка. — Также, она отметила, что ты делаешь успехи. Лишние мозги не помешают. Поэтому нужно как можно лучше тебя обучить. Это ясно? — Вновь холодно произнёс Первый. — Ясно... — Сквозь зубы пробубнил Танжиро, вновь поворачиваясь к записям: ещё столько работы. Прародитель хмыкнул. — Неужели мне тебя ещё и манерам учить, а, Танжиро? Некрасиво вот так поворачивать спиной к своему собеседнику. — Кибутсуджи облокотился в кресло, а щёку положил на кулак, подпирая её, он ждал последующих действий мальчишки. Камадо даже не удостоил Первого своим взглядом. — Мне не о чём с вами говорить. Ёки-чан задала мне довольно большой объём информации, а мне ещё учить это... Тут раздался оглушительный хлопок об стол, а Мудзан, в мгновение ока, оказался стоящим около Танжиро, нависая. Он смотрел холодными глазами, в которых, зрачки будто сузились в две маленькие щёлки. — Я вроде выразился предельно ясно и понятно. Я не закончил разговор. Я тебя не отпускал. Не давал команды на окончание нашей беседы. — Прародитель говорил в полутоне, размеренно; его голос звучал угрожающе, от него, даже у самого смелого воина, наверняка бы кровь стыла в жилах. Но Танжиро даже не дрогнул, а лишь спокойно поднял глаза на Первого. — А что я должен вам сказать? Как поддержать разговор? Или вы шутите? — Танжиро ответил чуть быстрее, чем Кибутсуджи, слегка сдвинув брови к переносице. — Или вы считаете, что, раз мне сидеть здесь ещё очень и очень долго, то имеете хоть какое-то право просто так, как в ни чём не бывало, общаться и "поддерживать беседу" со мной. — Камадо придвинулся чуть ли не в притык к лицу Первого. Кончикам их носов не хватало жалких миллиметров для прикосновения. — Это...отвратительно. — Тихо выдохнул мечник, да так ядовито, что у Мудзана в глазах зарябило: настолько парнишка его ненавидел, даже воздух будто дрожал от напряжения. — Камадо, к чему эти препирания? Чего ты этим добиваешься? Или так ты пытаешься сохранить свою гордость? — Мудзан правда недоумевал, почему мальчишка упрямится. — Неужели не ясно, что в конечном итоге, это ни к чему не приведёт? В чём смысл этих моральных дилемм? Неужели тебе нравится вновь и вновь обливаться слезами и растирать их по лицу в ночи, как ты обычно это делаешь? — Кибутсуджи смягчил свой тон на последних фразах, понимая, что "приручение Танжиро Камадо" — долгий и тернистый путь, который стоит многих усилий, но потом, обязательно окупится. Он поднёс свою руку к лицу мечника, проводя костяшками по его скулам. Камадо дрогнул от его прикосновения, но расстояние не сократил: он всё ещё уверенно смотрел в эту алую бездну, которая также смотрела в него. Танжиро волей не волей расслабился, почему-то забывая, чьи именно это глаза; в них и вправду хотелось утонуть, раствориться и прекратить всё это. — Танжиро, неужели тебе нравится боль? Почему ты так яро хочешь её чувствовать? — Мудзан положил свою ладонь на щёку Камадо, поглаживая её большим пальцем. Он шептал эти слова меченому прямо в ухо, опаляя то жарким дыханием. Это...не правда... — Словно зачарованный в ответ молвил мальчишка, прикрывая уставшие глаза. Бархатный голос Прародителя был пьянящим и сладким, но в тоже время – терпким и чуть отдающим горчинкой. Такое сочетание вкуса характерно для вин из необычных сортов винограда, которые по природе своей, имеют нестандартные привкусы. — Да? Тогда как ты объяснишь своё упрямство? Неужели не понятно, что не многим даже смотреть на меня дозволено, а что уж говорить о том, чтоб разделить со мной...целую вечность. — Во время своих речей, Кибутсуджи успел воцарится на талии паренька, а своё лицо поднести к его шее, чуть касаясь её носом; Первый убрал руку от скул меченого и стал поглаживать его рёбра. — Я.. это неправильно...ведь... — Начал говорить Танжиро, но голос предательски надломился, и Мудзан вновь взял инициативу в свои руки. — Неправильно? Тогда что правильно? Страдания и боль? Ой-ли, а, Камадо? Тебе самому не тошно от этого? — Кибутсуджи прикрыл глаза и приблизился, давая Танжиро прикоснуться лбом к груди Прародителя. Из глаза меченого потекли слёзы. Он обещал себе не плакать. Не при Мудзане. Только не при нём. "— Правда...тот ещё дьявол...но...я не лучше... " — думал Камадо, осознавая, что за грех совершает, но сил, ни физических, ни моральных для сопротивления не было. — Зачем ты убил мою семью?.. Почему именно они?.. — Спрашивает Танжиро, когда демон вновь сокращает расстояние. — Природа. Какой демон устоит перед запахом редкой крови, так ещё и в огромном количестве. Была бы это другая семья – ситуация не изменилась бы. — Отвечает Первый, спокойно и тихо, слово боясь напугать мечника. — Танжиро, хватит. Ты уже отстрелялся. Неужели тебе мало? Неужели всё ещё хочешь на поле боя? — Мудзан пытается не терять лицо перед парнем с карточными серьгами, но выходит плохо. Запах мальчишки вновь опьяняет разум Первого. Уже не в первый раз манит и будто зазывает откусить кусочек. — Но как же...мои друзья? А товарищи? — Всхлипы вновь и вновь вырываются из нутра Камадо, а слёзы градом стекают по лицу. — Как только ты очнулся я сразу пустил им весточку. Кирия осведомлён о твоём выходе из комы. Мы сошлись на временном перемирии. Я предложил ему туже сделку что и тебе: либо Ты, либо Организация. Как думаешь, что он выбрал? — Размеренно говорил Мудзан. Танжиро знал, что в приоритете должны стоять люди, а не его жалкая жизнь на сотни таких же. Но что-то всё равно щёлкнуло. Было обидно. Он ничего не ответил, и лишь поднял свои дрожащие пальцы и схватился за жакет Кибутсуджи, как за спасательный трос и разрыдался, прижимаясь всем телом к Прародителю. Этой реакции Первый не ожидал, но понимал и про себя ликовал: маленький шаг для него, но огромный шаг в спокойное будущие. Или месть важнее? Он уже не знал, отнекиваться от начертанной на картах судьбы, и прикрываться эгоистичными планами, или поддаться течению и шагать в жизнь, полную не только масляно-алых красок, но и чего-то светлого. Эта идиллия дарила тепло, сказочно красивую историю; начало новой, яркой жизни, но сказки, как бы не было грустно, тоже имеют свойство заканчиваться.