proximité

***

Парфён осторожно дотронулся до кистей князя; большим пальцем медленно огладил запястье Льва Николаевича, проводя невесомо по венам на его бледной коже, и, опьянев будто после этого легкого прикосновения, переплел его пальцы со своими. Пальцы у князя были совсем холодными, а в горячих рогожинских руках и вовсе они льдом сплошным казались. У Парфёна дрожь пошла по телу от этой разницы температур — захотелось, чтоб князя тоже огонь объял. Теплом поделиться захотелось. Он обхватил изящные кисти чуть смелее, поднёс их совсем близко к своему лицу и восторженно припал губами к кончикам пальцев князя; у Мышкина из груди вырвался шумный вздох. Парфён целовал каждую фалангу, каждую костяшку; он ничего не оставил без внимания, ничего не забыл — каждый сантиметр кожи был бережно поцелован им. Он целовал бы эти холодные руки хоть целую вечность, но несмелый голос князя заставил его остановиться. — Парфён, — прошептал Лев Николаевич, — у меня... колени дрожат... Рогожин улыбнулся и отстранился от кистей — ему самому уж было трудно стоять на ногах. Не выпуская рук князя из своих, Парфён поднял глаза и стал изучать выражение лица напротив. Мышкин дышал тяжело и торопливо, так, словно ему не хватало воздуха. Во взгляде его читалось волнение: действия Парфёна расшевеливали в его душе доселе неизвестные ему чувства. Ему хотелось, чтоб поцелуи разом прекратились, но одновременно с этим сердце его изнывало от ожидания и нетерпения, и он сам не осознавал, насколько необходим ему был каждый новый поцелуй. Рогожин увидел в глазах князя всё, что ему было нужно; не думая ни о чём, он потянул Мышкина за руку и повёл его куда-то прочь из гостиной. Они шли через бесконечные закоулки рогожинской квартиры; всё вокруг было темно. Князю вдруг представилось, что Парфён тянет его вглубь мрачного лабиринта — он вряд ли бы сумел выбраться из квартиры самостоятельно и совершенно точно заплутал бы, если б попробовал отыскать выход. Это, однако, совсем не пугало князя: желания сбежать у него не было. Ему даже хотелось затеряться и пропасть без вести. Для всех, кроме одного Рогожина. Минуя неизвестные комнаты, они с Парфёном оказались вдруг в его спальне. В помещении из мебели была большая кровать да шкаф массивный у стены — больше ничего и не было, комната была пуста. Рогожин за руку подвёл князя к кровати, усадил его на край, а сам опустился вниз, на пол. Это была единственная комната, где Парфён мог почувствовать себя по-настоящему дома. Здесь не было непонятных предметов, принадлежавших его покойному батюшке, не было и мрачных картин — стены были лишены портретов. В этой пустоте Парфёну было комфортно — всё здесь принадлежало ему, всё было понятным, простым. Он и привёл князя сюда только потому, что комната эта была для него единственной уютной комнатой во всей квартире; никаких дурных мыслей он не преследовал, ведя князя сюда. Ему лишь хотелось показать князю себя настоящего, такого, каким он был, и такого, каким его никто не знал. Устроившись на полу у ног Мышкина, Парфён вновь принялся целовать ему руки. Нежность царапала Рогожина изнутри, и он не мог ей противиться — слишком уж много лет он копил её в себе, нерастраченную, никому не нужную. — Парфён... — нерешительно позвал князь, — Тебе лучше сейчас прекратить... Щеки князя пылали, и во всём теле его ощущалось тягучее волнение, которого он начинал пугаться. — А ты прикажи мне, Лев Николаевич. Иначе не смогу я остановиться, — сказал Парфён, замерев в ожидании приказа. Князь смотрел ему прямо в глаза и упорно молчал. Это заставило Рогожина ухмыльнуться — о, остановиться сейчас было невозможным уже для них обоих. Парфён, однако, перестал покрывать кожу рук князя бесчисленными поцелуями; заместо этого он направил нежно ладони Мышкина ближе к себе и, наклонив голову, спрятал в них лицо. Было в этом простом движении нечто совершенно особенное. Выражение покорнейшего доверия заключалось в нём, и выражение огромной любви, и выражение необъятной, великой боли... У князя дыхание перехватило, и он вдруг весь как-то успокоился разом — понял, насколько сильно Парфён его любит, насколько сильно Парфён ему доверяет. Все сомнения Мышкина пропали тут же, и невыразимая нежность охватила его: он ласково провёл ладонями по щекам Парфёна, осторожно гладя его лицо, спускаясь по линии скул прямо к кончику губ. Князь никогда такого не чувствовал... Вся душа его словно всколыхнулась и наполнилась светом, жизнью, и ему непременно нужно было поделиться этим великим чувством — он склонился над Рогожиным, направил его лицо ближе к себе и трепетно поцеловал его. О, князь умер бы на месте без этого поцелуя! Жизнь без него не представлялась теперь Мышкину возможной. Он целовал Парфёна не от жалости и не от сочувствия; он целовал его из-за всеобъемлющей любви, силе которой он не мог сопротивляться, и, Боже, это чувство просто сводило его с ума. Парфён привстал с пола и, не разрывая трепетный поцелуй, наклонился к князю, мягко вынуждая его откинуться назад. Лев Николаевич лёг на постель, Рогожин — сбоку, рядом с ним, так, что ноги их соприкасались. — Люблю, люблю, люблю, — шептал Парфён, отрываясь от губ князя, — Веришь? Одного тебя так люблю! Одного тебя... — он стал покрывать щеки князя поцелуями, и сердце его изнывало от сладкой боли — он был безоговорочно счастлив чуть ли не впервые за всю свою жизнь. — И я, и я люблю!.. У меня никогда такого не было, и мне теперь боязно немного — внутри у меня словно... словно пожар, который меня уничтожить может... — князь отвёл взгляд от лица Парфёна, смущаясь новых для себя чувств, не зная, как объясниться. — Это не то, князь! Это не опасно и это не уничтожит тебя; я не позволю! Ты ничего не бойся и не думай, что поцелуи эти — лишь признаки слепой страсти, нет, это не так! Это только от любви одной! Я такую любовь никогда не знал в жизни, она больше меня, она и есть... сама правда и сама жизнь... и это всё только от неё! Ну, не страшно тебе теперь?.. Князь в ответ покачал головой — такую любовь он не боялся, и противиться ей он не посмел бы. — Вот видишь как оно, — Парфён восторженно улыбнулся и огладил лицо Мышкина ладонями, — Я приласкать тебя хочу, позволь мне, Лев Николаевич! А если что не понравится или если сердце твоё будет против, то одно твоё слово меня остановит тут же, в этом не сомневайся... Я тебя не обижу и вреда тебе не сделаю. Князь робко улыбнулся, ластясь к рукам Рогожина. Румянец разливался по его щекам, и он ощущал себя особенно ранимым в тот момент. Ему сложно было мыслить и говорить. — Парфён, но я... я ведь не знаю ничего совсем об этой науке... я ничего не понимаю... ничего не умею... — признаваться было неловко, и князь хотел бы спрятать своё смущенное лицо, но пальцы Парфёна, замершие на его щеках, не давали ему это сделать. Приходилось сгорать от стыда и волнения прямо на глазах у Рогожина. — Да ведь об этом не нужно ничего понимать, ты только сердце своё слушай и не противься ему. А коли захочешь чему научиться... то я тебе помогу... С этими словами Парфён пододвинулся к князю ближе и поцеловал его гораздо более чувственно. У князя всё лицо вспыхнуло тут же — он не знал, что поцелуи могут быть... такими. Мышкину разом стало жарко от этого глубокого поцелуя; сердце его забилось в груди быстро-быстро, и ему даже показалось, что оно в какой-то момент совсем остановится. Князя не пугало это, но слишком уж волнительно ему было чувствовать себя желанным; он бессильно простонал Парфёну в губы и, как бы удивившись этого, осторожно остановил Рогожина прикосновением к его плечу. Ему нужна была передышка. Парфён невесомо поцеловал князя в уголок губ и отстранился от него. — Не нравится?.. — спросил он озабоченно, наблюдая за тем, как князь стыдливо прикрыл веки. — Н-нет... точнее... да, нравится, — тихо ответил ему Мышкин, сбиваясь, — Только сердце... бьётся так сильно, я не... — Тише, душа моя, — ласково успокаивал его Рогожин. Он гладил князя по волосам, любовно улыбаясь, — Всё в порядке. Я тебе вреда не сделаю. Будь спокоен. Парфён не хотел волновать или смущать князя — чувства эти для шаткого здоровья Мышкина всё-таки были весьма вредоносными. Рогожину нужно было, чтоб князю в первую очередь было комфортно, и он приказал себе быть особенно деликатным и нежным. Страстные поцелуи в этом деле были ни к чему. Они только лишь отвлекали от сути и затуманивали рассудок. Парфён принялся невесомо выцеловывать линию скул Мышкина, как бы извиняясь за свой прошлый напористый поцелуй; затем он медленно спустился к шее князя, невольно заставив его откинуть голову назад и шумно вздохнуть. Рогожин едва ли прикасался губами к бледной коже Льва Николаевича, но князю было более чем достаточно этих прикосновений — он забывал самого себя, и свои сомнения, и свои страхи. Князь потянулся к вороту рубахи Парфёна, осторожно огладил его и, спускаясь пальцами вниз, принялся медленно расстегивать верхние пуговицы. У Рогожина это действие вызвало удивленную улыбку: — А я думал, что ты смутишься страшно, коли мы раздеваться станем... Лев Николаевич нервно облизал свои губы и, собравшись внутренне, заглянул Рогожину в глаза. — Да ведь мы души друг пред другом уже давно обнажили... а тело... тело — не душа, — говорил он, успокаивая самого себя этими словами, — Чего тогда пужаться?.. Князь справился с пуговицами и осторожно дотронулся до оголенной груди Рогожина, размещая кончики пальцев там, где находится сердце. — Я узнать тебя хочу, — тихо продолжал князь, — Всего тебя, Парфён. Чтобы... чтобы увидеть тебя, как я самого себя вижу, чтобы понять тебя, как я сам себя понимаю, — он раскрыл свою ладонь, прижал её к коже Рогожина и ощутил его ровное сердцебиение. Ощущение это почему-то весьма поразило князя: он почувствовал себя невероятно близким Парфёну. Близость такого рода он никогда до этого не ощущал, и по коже его пошла дрожь от одного этого осознания. — Я тебе доверяю и ничего не боюсь, — сказал он уверенно, а затем добавил шепотом, — Поцелуй меня, пожалуйста... Парфён, конечно, не мог не исполнить этой просьбы. Он трепетно целовал князя в губы и в шею, пока Лев Николаевич цеплялся пальцами за его рубашку, стягивая её резкими, отрывистыми движениями. — Могу ли я?.. — хрипло спросил Рогожин, уткнувшись носом в воротник рубашки князя, пальцами поглаживая самую верхнюю пуговицу. Ему не терпелось дотронуться до кожи Мышкина, и лёгкие прикосновения князя к его оголённым плечам лишь только раззадоривали в нём это желание. Князь кивнул, привстал из положения лёжа и сел рядом с Парфёном, позволяя ему себя раздеть. — Красивый... — нежно заметил Рогожин, любуясь изящным телом князя. Он провёл кончиками пальцев по его ярко выраженным ключицам, затем осторожно огладил его плечи и спустился к его тонким запястьям. Лев Николаевич представлялся ему в тот момент существом особенно хрупким, даже каким-то неземным, и Парфён совсем не мог понять, как это ему, такому несовершенному и такому неотёсанному, дозволено прикасаться к сущему ангелу. Это очень его поражало. Мышкин смущенно улыбнулся, дотронулся до пальцев Рогожина и взял его руки в свои: — Это ты красивый. Ты... сильный, и крепкий, и здоровый, а я... — князь неуверенно пожал плечами, думая о своей болезненной худобе и о своей телесной неловкости. Он всегда помнил о том, что ему весьма плохо удавалось владеть собой, и он не понимал теперь, как Рогожин мог замечать в нём физическую красоту. — Ты самый прекрасный! — воскликнул Парфён, — Ты очаровательный, ты само совершенство, ты... — он замолчал, с удивлением для себя замечая неуверенность на лице князя, — Как?.. Не веришь?.. А я тебе покажу, каким я тебя вижу, душа моя. Я тебе покажу... Парфён двинулся вперёд, мягко вынуждая Мышкина лечь на спину. Согнув руки в локтях, Рогожин навис над ним, поддел коленом его ногу и, медленно отведя её в сторону, расположился между ног князя, ложась таким образом впритык к нему. Лев Николаевич поперхнулся воздухом; волна жара покатилась по его телу сверху вниз, и ему стало очень тесно. — Всё в порядке? — спросил Рогожин, приближаясь к лицу князя и движением этим усиливая давление между их телами там, снизу. — Д-да, ты просто... очень близко, —ответил князь, тяжело дыша, — Это... мне нужно к этому привыкнуть, я не... Парфён поцеловал его в уголок рта, желая успокоить. — Я хочу быть ещё ближе. Если ты мне позволишь. — Ты прекрасно знаешь, что тебе позволено абсолютно всё, — пробормотал князь, свободно откидывая голову назад и открывая шею. Мысль о том, что Парфён может быть ему ещё ближе, заставляла его трепетать, и он прикрыл глаза, полностью отдаваясь своему предвкушению. Он хотел этого. Он ждал этого. Рогожин залюбовался невольно тонкой шеей и подрагивающими ресницами князя, и на несколько долгих секунд замер в бездействии. Мышкин выглядел таким открытым и таким чувствительным, что Парфёну показалось, словно он своими действиями совершает преступление, посягает на святое. — Я не сделаю ничего против твоей воли, — прошептал Рогожин, опомнившись, — А ты, я вижу, опасаешься меня, и это всё... выглядит так, словно я тебя принуждаю. Так ли это? Князь удивлённо распахнул глаза и обвил руками шею Парфёна, отвечая ему: — Нет, конечно нет! Я просто... слишком неловкий, ты прости меня за это, но я не умею по-другому... Ты можешь продолжать. Всё хорошо. — Что мне позволено делать? — глухо спросил Парфён, заглядывая Мышкину в глаза. — Всё, всё, что посчитаешь нужным! — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — уточнил Рогожин, желая подтверждений, — Скажи мне. Попроси меня. К щекам князя опять подступил румянец. Он нервно сглотнул, представляя, о чем должен просить, и от этих мыслей его возбуждение лишь только усиливалось. Ему было очень жарко и тесно; он не знал, куда деваться и как себя вести. — Я... я хочу... чтобы ты меня поцеловал... чтобы ты сделал со мной что-нибудь, я не знаю, я... — взволнованно бормотал он, — Будь ближе ко мне. Д-да, ближе. Пожалуйста... Парфён склонился совсем низко к губам князя, двигаясь вперёд по его телу, прижимаясь к его раздвинутым ногам. — Достаточно близко? Князь шумно вздохнул, своим возбуждением ощущая возбуждение Парфёна. От этого горячего касания у него помутнело в глазах, но он также наконец почувствовал в себе смелость для того, чтобы желать большего. Он был готов к этому, и бессмысленный страх уже почти не сковывал его. — Н-нет... — выдохнул князь в губы напротив, — Этого... этого недостаточно. Рогожин заглянул на секунду в глаза Мышкину, читая в его взгляде уверенность и нетерпение, а затем вернул всё своё внимание к губам князя и чувственно поцеловал его. Потом он стал спускаться поцелуями вниз — по шее к изящным ключицам, потом ниже, к груди и рёбрам, а потом совсем низко, так, что нос его в конце концов уткнулся ровно в край брюк князя. Мышкин беспомощно глотал воздух и трепетал в руках Рогожина — каждое его касание, каждый его поцелуй медленно сводил князя с ума. Лев Николаевич буквально сгорал от нетерпения; новые чувства и ощущения были слишком яркими для него, и он едва ли выносил их. Это заставило его вдруг вспомнить о своём недуге и испуганно схватиться пальцами за простыни. — П-Парфён, а если... если будет припадок? Я... я так взбудоражен, я едва держусь, я едва в сознании... — Душа моя, всё будет в порядке, — Рогожин потянулся к напряженной кисти князя для того, чтобы запечатлеть на ней нежный поцелуй, — То, что ты чувствуешь — это нормально. Я чувствую то же самое, я... тоже едва держусь, и мне тоже волнительно, но это отнюдь не опасные чувства, я клянусь тебе. С тобой не случится припадка. Ты доверяешь мне? — Да. Доверяю, — ответил князь, не задумываясь; этот ответ был давно известен ему. — Тогда ни о чем не тревожься и будь спокоен. Всё будет хорошо, — Рогожин погладил пальцы Мышкина, осторожно положил его руку на постель, а затем вновь приблизился к низу живота князя, опаляя его чувствительную кожу своим дыханием, — Я люблю тебя. Я буду нежен и внимателен. Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, просто... расслабься и позволь мне позаботиться о тебе. Парфён дотронулся до коленки князя, огладил её и осторожно повёл рукой по внутренней стороне бедра, поднимаясь пальцами вверх до тех пор, пока ладонь его не накрыла возбуждение князя. Лев Николаевич вздрогнул, и из груди его вырвался неосторожный стон. Он тут же забыл о своей болезни и обо всём на свете; мысли его были всё о мучительном жаре и тесноте — ему казалось, что кожа его сейчас расплавится под рогожинской ладонью. — Ох, Парфён, да что же ты... — князь нетерпеливо потянулся рукой к пуговице на своих брюках, — Сними, сними это наконец, я так с ума сойду... Рогожин улыбнулся, перехватил руку князя своей и стал медленно стягивать ткань с его ног. Оставшись нагим, Лев Николаевич уже не стеснялся своего вида. Он доверял Рогожину безгранично, и ему приятно было позволить Парфёну убеждаться в этом. Все границы между ними были стёрты. Князь притянул Парфёна к себе — кожа к коже, сердце к сердцу, и, уткнувшись носом в его шею, сбивчиво прошептал: — И ты тоже... сними с себя всё. — Это не обязательно, — ответил Парфён, думая, что его нагота могла бы испугать или смутить князя, — Я могу не раздеваться. — Нет, обязательно. Я же сказал, что хочу узнать тебя. Я хочу этого, я... прошу тебя об этом. — Как скажешь. Рогожин отстранился и, смотря князю прямо в глаза, принялся стягивать с себя оставшуюся одежду. Ему, конечно, это было не впервой, но всё-таки этот раз был слишком особенным для него, и князь тоже был для него слишком особенным — это заставляло Парфёна волноваться и робеть под изучающим взглядом Мышкина. Как только Парфён бросил на пол свои брюки и исподнее, князь притянул его обратно к себе, и какое-то время они обнимались и молча привыкали к наготе друг друга. Осмелев, они принялись целоваться, и это мигом распалило их — каждый поцелуй теперь, когда они были полностью оголены, ощущался совершенно иначе. Парфён опять оказался между ног князя, располагаясь так, чтобы едва задевать его. Лев Николаевич вздрогнул, и колени его непроизвольно согнулись — от этого Рогожин оказался вдруг совсем близко; кожа к коже, возбуждение к возбуждению. Это заставило князя бессильно стонать — сладкая нега объяла его целиком и полностью. — Можно прикоснуться к тебе? — осторожно спросил Рогожин, поглаживая ногу князя, так и не решаясь ничего предпринимать без позволения. Князь посмотрел на него затуманенным взглядом, толком не понимая, в чем заключается просьба; он едва ли мог мыслить. — Да, — нетерпеливо выдохнул он, откидывая голову. Он позволил бы Парфёну что угодно. — Да, пожалуйста, сделай это... Рогожин дотронулся рукой до его возбуждения и начал легко и медленно ласкать его — вниз и вверх, вниз и вверх. Лев Николаевич схватился за простыни, бессознательно выгнулся навстречу прикосновению и рвано вздохнул; ноги его стали дрожать от этой ласки. Парфён смотрел на приоткрытые губы князя, на мокрые пряди у его лица, на его резко вздымающуюся грудь, и не было для него зрелища краше этого. К его глазам почти что подступали слёзы — настолько он был переполнен любовью и нежностью. — Ты такой красивый... — ошеломлённо прошептал Парфён, склоняясь над князем для того, чтобы поцеловать его шею, — Такой красивый, Боже... Как же я люблю тебя... Лев Николаевич метался в его руках и тихо стонал — слишком уж яркими были его ощущения. Каждая ласка Парфёна заставляла его чувствовать себя особенным, и князю странно было осознавать, насколько сильно его любят, насколько сильно его желают. Он был очень взбудоражен. — Я... п-позволь и мне... — сбиваясь, просил он Рогожина, проводя рукой вниз по его животу, — Покажи мне... научи меня... Парфён вздрогнул от этого касания и, оправившись, осторожно взял ладонь князя в свою руку и накрыл ей своё возбуждение. Он двигал его рукой сначала медленно и ненавязчиво, опасаясь реакции князя, считывая каждую его эмоцию. Заметив, что Лев Николаевич в порядке, Рогожин помог ему задать гораздо более быстрый темп, от которого ему разом стало трудно дышать. Он убрал свою руку, позволяя князю проявлять самостоятельность, и уткнулся лбом в его грудь, подрагивая и шумно втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Это заставило Мышкина испугаться: — Я всё делаю правильно? — спросил он неуверенно, думая о своей неопытности, боясь сделать что-то не так. Парфён поднял голову и взглянул на князя; глаза его были совсем чёрными в тот момент. — Да. Всё хорошо. Мне хорошо. Продолжай. — выдохнул он, возвращая свою ладонь обратно к телу Мышкина и принимаясь ласкать его в ответ. Князь честно старался доставить Парфёну удовольствие, но его не хватило на долго. Как только он прочувствовал на своей коже уверенные ответные движения, руки его стали дрожать, и концентрация его рассеялась — он не мог уж продолжать следовать показанному примеру. Мышкина медленно накрывала какая-то волна, им овладевало какое-то совершенно невозможное чувство — он вцепился беспомощно пальцами в плечи Рогожина, ища в нем опоры, и из груди его вырвался громкий стон. — Ах, я не... — стонал он, всхлипывая и метаясь, — я не могу больше... Это всё было невыносимо, но одновременно с этим безумно, запредельно приятно. Князю казалось, словно он находится на краю какой-то огненной бездны — он весь пылал, и все чувства его были невероятно обострены. Но он пылал в надежных руках Парфёна, и это делало его очень, очень счастливым. Рогожин ускорил движения руки и наклонился к лицу князя, зарываясь носом в его волосы. — Всё хорошо. Отпусти себя, — прошептал он на ухо Мышкину, и от этого горячего шепота князь почувствовал, что вот оно — то самое падение, та самая волна. Его накрыло ослепительное, ярчайшее удовольствие из всех возможных, и он, крупно дрожа, излился Парфёну в руку. Рогожину потребовалось всего несколько движений для того, чтобы нагнать князя — он уже давно был на грани от одного только наблюдения за Мышкиным. Удовлетворив себя, Парфён наскоро вытер простынёй пятна с их тел и устало рухнул на спину, ложась рядом с князем. Несколько минут каждый из них был погружён в свой собственный мир переживаний и ощущений — им обоим нужно было это время для того, чтобы отдышаться и прийти в себя. Они чувствовали слишком многое, и одновременно с этим в головах их был туман, мешавший им мыслить. Да, наверное, именно так и ощущается блаженство. Чуть успокоившись, князь потянулся к ладони Рогожина, осторожно переплетая его пальцы со своими. Он не мог думать, не мог и говорить — так сильно ему было хорошо и спокойно, так сильно он был счастлив. — Тёплые... — задумчиво пробормотал Парфён, почувствовав прикосновение. Князь повернулся к нему лицом; во взгляде его, ясном и любящем, читался вопрос. — Пальцы твои, — ласково улыбнулся Парфён, — Теперь совсем тёплые.