Любовь во время зимы

По вечерам мы всегда останавливались и разбивали маленький лагерь где-нибудь в уютном подлеске, разводили костёр, на котором готовили ужин, и солдаты отца рассказывали всякие армейские байки, в основном, по правде сказать, довольно скучные, потому что быть солдатом в Ременуме дело до ужаса неблагодарное. Целыми днями эти люди – и взрослые мужчины, и совсем молодые ребята со смешным пушком вместо усов – в основном патрулировали улицы городов, вышибали пьяниц из таверн и их же забирали в застенки казарм, чтоб те отоспались. Но они заражали своей любовью к жизни, своим громким басовитым смехом, а их незатейливые шутки – это всё-таки не проповеди в монастыре и не душеспасительные беседы. Это настоящее живое общение, а мне его ужасно не хватало. Поэтому я посмеивался над их незатейливыми историями, участвовал в разговорах, хотя и был чаще всего только слушателем, а больше всего старался помогать на стоянках. Носил воду из ручьев, собирал валежник для спальников и хворост для костра, кормил лошадей и иногда даже готовил еду, хотя и получалось у меня довольно скверно. Но солдаты не ругались, а, наоборот, добродушно посмеивались и учили делать правильно, в общем, исправно несли роль дядь, которым достался на воспитание на редкость неразумный племянник. Мне же оставалось только впитывать знания с благодарностью, в жизни-то явно пригодится. Вот и этим вечером я помогал ставить временный лагерь: в основном носил еловые и можжевеловые ветки, которые придавали дыму костра невероятный хвойный аромат, если бросить их в огонь. Недостаток их был только в том, что они упрямо цеплялись за одежду и пачкали её и руки смолой. Но это были мелочи. Главное – вклад в общее удобство. А когда я закончил, то позволил себе упасть на траву невдалеке от огня, так, чтобы не мерзнуть, но и никому не помешать, с наслаждением вытянулся на траве после изнурительного дня, начавшегося с очередной скачки, а закончившегося постоянной беготнёй по лесу, размял затёкшие косточки и зевнул. Попытался найти взглядом Синичку, но в поле моего зрения её не оказалось. Сегодня она вообще вела себя довольно странно. Обычно крайне улыбчивая, подвижная и живая, хоть и очень стеснительная, сегодня она сторонилась солдат, да и меня тоже, отмалчивалась на все вопросы о самочувствии, часто смотрела в небо и вздрагивала, если что-то внезапно появлялось перед глазами будь то стая ворон, вспорхнувших из маленького березового леска, или случайно перебежавший дорогу крупный заяц. Вести беседы, сидя на лошади, представлялось затруднительным, поэтому я пообещал себе, что как только наступит вечер, я обязательно обо всём её расспрошу. В конце концов, она моя маленькая сестрёнка. Я должен её оберегать. И как только я решил подняться на ноги, нехотя, со старческим кряхтением и поминая господа всуе, да ещё и с ругательствами, рядом со мной обнаружилось искомое – Синичка осторожно опустилась рядом со мной на траву, примяв её коленями, и поёрзала на месте. Я определил, что это она, не открывая глаз, и сразу же успокоился; раз она рядом, можно помочь ей советом, если она, конечно, поделиться своим беспокойством. -Сев, - неуверенно сказала она, склоняясь надо мной. Кончики её длинных волос защекотали мою щёку, - Ты ничего странного не чувствуешь? -Например? – я лениво разлепил глаза и сфокусировал взгляд на лице девушки, - Что не так? -Не знаю, - она зябко поёжилась и обхватила колени руками, а я выпрямился и сел рядом, внимательно слушая, - Целый день сегодня ощущение, будто что-то надвигается. Как какое-то напряжение в воздухе… словно мы снова в монастыре, и над ним собирается буря. У меня даже сердце подрагивает. -Эй, - я успокаивающе улыбнулся и приобнял её за плечи, стараясь подать пример своим спокойствием, - Может быть, это от того, что на нас с тобой свалилась целая куча перемен? Всё хорошо, и я с тобой. Она улыбнулась мне в ответ – сначала, слабо, неуверенно, но потом шире и ярче, и прижалась ко мне плечом. Остаток вечера мы провели в тишине. Я помог ей устроиться на ночлег и потихоньку засыпал сам под разговоры солдат и потрескивание дров в костре, а Синичка – я видел это, изредка приоткрывая глаза, - всё ещё мучилась своей непонятной и взявшейся из ниоткуда тревогой и разглядывала чистое звёздное небо. Я ещё заметил по ходу нашего путешествия, что чем ближе мы к эльфийской империи, тем ярче и белее выделяются на небе каждую ночь эти колючие сияющие жемчужины. Красиво, честно сказать, аж дух захватывает. И чего тут волноваться, когда вокруг такая благодать?.. А вот открыл я глаза, будучи уже связанным. Это обстоятельство меня крайне опечалило. Во-первых, меня ещё никто и никогда не связывал и не скажу, что я пребывал в полнейшем восторге от подобных новшеств. Во-вторых, жутко болели руки, вывернутые за спиной и стянутые веревкой на запястьях. Ну, и в-третьих… какого, собственно, чёрта?! Я сижу в кольце из людей – по обе стороны от меня все те стражники, которые сопровождали нас с начала этого путешествия. Слева, плечом к плечу, точно сидит Синичка. Она загнанно, испуганно дышит, и на лёгком утреннем ветерке её волосы слегка щекочут мне лицо. Я осторожно поворачиваю голову, пытаюсь осмотреться, а заодно и не чихнуть ненароком из-за этих длинных непослушных прядей. Не понимаю, как так получилось и почему я не проснулся, когда меня связывали. Или почему не слышал шума, когда хватали остальных? Становится страшно, особенно когда разглядеть напавших не получается – только какие-то смазанные тени мелькают в подлеске. Зато, присмотревшись, я увидел там же, среди неторопливо снующих туда-сюда людей (или не людей, кто их знает) на траве первое тело, лежащее навзничь вниз головой, с одной только маленькой, но крайне существенной деталью – головы у того, кто ещё недавно был в лагере караульным, попросту не было. Страх, и до того липкими щупальцами опутавший меня изнутри, сгустился до невероятного состояния. Стало трудновато дышать, но я подумал, что надо быть сильным. Хотя бы для Син, которая сейчас мелко дрожит, прижавшись ко мне. Поэтому я осторожно повернулся к ней и прошептал на ухо: -Ничего не бойся, милая. Я, конечно, и сам не отказался бы, чтобы хоть кто-то сказал мне то же самое, но деваться некуда. Да и сам я, собственно, лучше бы уж молчал, потому как меня услышала сама судьба и решила испытать на прочность в очередной раз. Из-за почти уже погасшего костра выплыла одна из тех несуетливых теней, оформляясь при приближении в человеческие, но до крайности уродливые очертания. Ею оказался мужчина: невысокий, коренастый, прихрамывающий на одну ногу и одетый во всё черное – видно, что одежда потрёпанная и испытанная временем. Длинный крючковатый нос отбрасывал на сероватое, нездоровое лицо, покрытое шрамами от перенесённой когда-то оспы, внушительную тень, но больше всего на лице выделялся его левый глаз. Прежде всего – своим отсутствием. Вместо него в глазнице весьма неаккуратно торчал крупный красный камень, бросая зловещие красноватые отблески отражённого предрассветного солнечного луча. Неимение правой кисти он заменил точной маленькой копией китобойного гарпуна, хотя я уверен, что лезвие его не один раз было испытано в боях и тут размер вовсе не имеет значения. А самое главное здесь то, что этот страшный даже с виду человек каким-то образом меня услышал. -Так-так-так, - гнусаво протянул он, оглядывая наше притихшее воинство, - Очухались, значит, все, но кто из вас тут самый говорливый? И посмотрел на меня в упор единственным глазом с низко нависшей над ним бровью. А я молчал, и мне совсем не стыдно признаться, что я очень боялся этого человека. -Это невежливо, молодой человек, - одноглазый человек оскалился и подцепил мой подбородок гарпуном, заменяющим ему конечность. Лезвие опасно кольнуло кожу на шее и я нервно дернул кадыком. Пришлось смотреть на своего похитителя, не отводя взгляд, а он тем временем продолжил, - Видите ли, я тут как раз размышлял, кто вы, собственно, такие и не стоит ли мне прямо сейчас всех вас убить. Уверен, что он сразу же догадался по нашей одежде кто есть кто, а тут еще мальчишка, сидящий справа от меня, крикнул отчаянно, ломающимся ещё голосом: -Ты не посмеешь нас тронуть, мы – официальные сопровождающие принца Северина! У меня сердце пропустило удар. Ну вот кто тянул его за язык? Клянусь чем угодно – это доставит нам лишних проблем! -Принца Северина значит, - протянул одноглазый, ухмыльнувшись, и его гарпун опустился, оставив на моей шее тонкую вертикальную царапину, - Ну и кто же из вас принц? Дайте-ка подумать… И он принялся медленно обходить всех связанных по кругу, потирая плечо отсутствующей руки и бормоча себе под нос эту фразу. -Дайте-ка подумать, дайте-ка подумать… хммм… может, это ты и есть? – и он остановился перед тем самым пареньком справа от меня. Тот абсолютно бесстрашно смотрел на пленившего нас человека и видно, собирался сказать что-то ещё, но одноглазый опередил его. Я не успел даже моргнуть глазом, когда гарпун одним стремительным и сильным движением пробил грудную клетку несчастного мальчишки, оросив мою одежду его кровью. Одноглазый зашёлся в приступе абсолютно безумного смеха, а на меня снова накатил страх, заставляя конечности неметь. Я вдруг отчётливо осознал, что моя длинная, но доселе скучная жизнь может оборваться вот так же внезапно, как у бедного парня, рискнувшего оказаться не в том месте и не в то время. Ведь наверняка этот человек, с такой лёгкостью убивший моего соседа по несчастью, безумен, невероятно опасен и ему явно наплевать, умрём мы все или будем жить. Я плотнее прижался плечом к притихшей Син, как будто это могло хоть как-то уберечь её от беды. Странно, но я отчётливо помню: в тот момент я сильнее всего боялся за неё, а не за себя. Ответственность давила на плечи, ведь это я потянул её за собой в такую близкую сказку, которая обернулась полнейшим кошмаром. Страх продолжал хомутом сдавливать горло. Смерть впервые оказалась ко мне так близко; впервые дышала мне прямо в затылок, а на одежду падали капельки её старческой слюны в виде чужой крови – Одноглазый продолжал пронзать уже бездыханное, хотя пока ещё и испускающее хрипы тело стражника, и под аккомпанемент этих звуков и безумного хохота меня пробила мелкая дрожь. Не знаю, сколько это заняло времени, но когда он закончил, то сместился на два шага в мою сторону и снова вперил в меня свой страшный взгляд. -Может, ты и есть этот самый принц? А, молодой человек? – заточенная железка снова уткнулась в моё горло. Во рту пересохло и сил хватило только на сдавленный полу-шёпот: -Да, это я. -Не слышу, - хмыкнул он и на коже у меня расцвела новая, уже глубокая царапина. -Да, это я! – пришлось почти кричать, не отводя взгляда. -Отлично, - прошипел он и отошёл назад. Видимо, экзекуция кончена и сейчас случится ещё что-то нехорошее. Вторая реплика предназначалась уже для его помощников, незаметно появившихся у него за спиной, - Девчонку и принца берите, загоним их на торгах как рабов. Остальных в расход. И, посмеиваясь, удалился. Я уже отказывался воспринимать реальность; голова гудела от перенапряжения. Вот так вот просто – стать рабом?.. Мёртвые земли не ведут переговоров и обмена ценных заложников. Наверное, это очень почётно у них – купить иностранного принца и заставить его заниматься… чем там у них занимаются рабы? А для каких целей могут купить молодую монашку я даже думать боялся. И тем не менее нас с Син грубо выволокли из круга и потащили куда-то в сторону. Глупо, но я был даже благодарен именно тем, кто вёл нас за то, что они не заставили смотреть, как умирают, один за другим, наши сопровождающие. Я пытался отключить свой слух, а ещё лучше сейчас было бы упасть в обморок, но сознание сопротивлялось. Пришлось навсегда запомнить металлический, сладковатый и тошнотворный, запах крови и звук, с которым разрезается человеческая гортань. Нас двоих, ошалевших от всего навалившегося, без сопротивления затолкали в какую-то странную маленькую повозку, в которой я с трудом мог выпрямиться даже сидя. Она, видимо, была переделана из большой вытянутой клетки, только дыры между толстыми прутьями заколотили тонкими листами самой дрянной фанеры, которую я только видел. Воздух внутри оказался спёртым, свет пропускали только маленькие щёлочки, а ещё в ужасной тесноте мы оказались не одни. Первый пленник уже не шевелился, был холодный и не подавал никаких признаков жизни. Второй, кажется, был ещё жив; свернувшись рядом с трупом, он тихо застонал и попытался сменить положение тела, когда мы разделили с ним этот жуткий кров. Я внимательно осмотрел его, когда пришёл в себя: выглядел парень очень плохо. Лицо рассечено от лба до уха и ещё раз от брови до щеки, глубоко, через глазницу; кровь запеклась, образовав чёрную твёрдую корку, которую я трогать не рискнул. Он не разговаривал, только хрипловато дышал, и я ожидал, что в таких условиях парень вскоре испустит дух вслед за своим товарищем по несчастью. Как он выглядел до ранения трудно было сказать. Безумное уродство на всю жизнь, если она, эта жизнь, ещё будет… Еду и воду нам давали дважды в день, кормили довольно скверно, но умереть голодной смертью – ещё хуже, чем быть проданным, поэтому приходилось есть через силу. Мы делились этими крохами с умирающим парнем и постепенно ему, кажется, стало лучше. По крайней мере, взгляд его периодически становился вполне осмысленным хотя бы на пару минут в день. Синичка от шока и потрясений перестала разговаривать даже шёпотом. Нас никто не трогал, не причинял вреда, но и наружу не выпускал. Очень хотелось размять ноги и руки и нормально выпрямить спину, а ещё хотя бы раз вдохнуть чистый воздух. На летней жаре труп начал сначала скверно попахивать, а потом и вовсе ужасно вонять. Я рискнул попросить у стражников вытащить его из повозки, за что меня впервые поколотили – да ещё так, что оставшееся до заката время я мог только лежать и дышать. Синичка, как могла, заботилась обо мне и об умирающем парне, а я тем временем прикидывал наши шансы на побег – надо сказать, довольно мизерные – и старался не впадать в отчаянье. Ведь чем дольше мы двигаемся, тем ближе конечная точка нашего путешествия – рабовладельческий рынок где-то в Мёртвых землях. И вряд ли какой-то чудесный принц спасёт нас от вечного прозябания в тоске заточения. И для чего, спрашивается, я прожил такую длинную жизнь?