***
— Что значит «нельзя покидать комнату»? — Это значит, — тактично отвечал Персиваль, — что Гриндевальд не хочет, чтобы ты пока покидал пределы своей комнаты. Взяв со стола первую попавшуюся под руку книгу, Криденс сердито запустил её прямо в окно. Книга ударилась о стекло, вдавилась в него, словно в склизкое желе, и безрадостно свалилась на пол. На стекле, абсолютно невредимом, не осталось ни царапинки. Тогда Криденс сам подлетел к окну и, недолго побарабанив по нему кулаками на пробу, стал внимательно ощупывать стекло. От соприкосновения с ним сквозь подушечки пальцев прошла уже хорошо знакомая Криденсу вибрация. Это был защитный барьер, и довольно прочный, качественный, как и любое другое заклинание Гриндевальда. — Это нелепо, — сказал Криденс, не бросая попыток обнаружить в барьере слабую точку. — Я хочу выйти в сад. Зачем запирать меня здесь? — Полагаю, со стороны Гриндевальда это выглядит, как наказание. — Наказание? — переспросил Криденс. — Мне что, двенадцать? Персиваль демонстративно поднял бровь. Возможно, он тоже считал, что Криденс был не в той позиции, чтобы судить, кто являлся слишком взрослым для наказаний, а кто — нет. — Окно-то зачем закрывать? — Возможно, — сказал Персиваль, — он взял во внимание твой опыт неудачных полётов и падений вниз головой. Криденс поражённо уставился на него. — Откуда вы знаете про падение? — Я не знал. Я выстрелил наугад, и, судя по твоему лицу, выстрел попал в цель, — ответил Персиваль терпеливо. — У тебя тогда листья рододендронов в волосах запутались. И, опуская последний случай, это не первый раз, когда происходит нечто подобное. Я слышал о происшествии в Дрездене. Ты тогда сильно ударился. Ты что, воробей, чтобы камнем вниз головой бросаться? — Обычно так делают чибисы, а не воробьи, — поправил Криденс. — Неважно. На чибиса ты похож ещё меньше, чем на воробья. Что-то не так, Криденс? — спросил Персиваль. — В последнее время тебе становится труднее себя контролировать. — Не знаю. Ничего. Всё так. — Отвернувшись, Криденс взял из птичьей клетки прутик и попробовал просунуть его сквозь щель в ставнях. Прутик предсказуемо не пролез. — Я просто много переживаю. И в четырёх стенах я буду переживать ещё сильнее. А что, если я захочу есть? — Я принесу тебе еду, — сказал Персиваль. — Не беспокойся об этом. Если бы Гриндевальд хотел заморить тебя голодом, то придумал бы что-то более изощрённое, чем топнуть ногой и велеть тебе не выходить из своей комнаты. — Не говорите об этом так, будто это какой-то пустяк, — обиженно сказал Криденс. — Что это за глупая идея? Кто его на это надоумил? — Я надоумил, — ответил Персиваль начистоту. Криденс взглянул на него, нахмурившись и почувствовав, как полыхают щёки. — Что вы сказали? — недоумевал он. — Это бред. Зачем вы это сделали? — Потому что я волнуюсь о тебе, — сказал Персиваль. — И мне совсем не хотелось, чтобы фантазия Гриндевальда разыгралась хлеще. Я сомневаюсь, что он ещё долго будет верить в наше с тобой притворство. Ты сам понимаешь — скоро он обо всём догадается. Криденс, поджав губы, промолчал. Персиваль был прав: они не актёры, а Нурменгард — не театр. Даже Персиваль со своим опытом внедрения в преступные группировки не сможет вечно водить Гриндевальда за нос. Вполне вероятно, что смог бы кого-нибудь другого, но только не Гриндевальда, нет. — Взгляни на это с другой стороны, Криденс, — продолжил Персиваль, не получив ответа. — Попробуй воспринимать своё пребывание здесь не как домашний арест, а как место, в котором ты можешь находиться в полной безопасности. Помимо того, что никто не может выйти отсюда — никто, кроме меня и Гриндевальда, само собой, не сможет зайти. Это идеальная закрытая комната. — Вы знаете, как часто убийства совершаются именно в закрытых комнатах? — Где такое происходит? — В криминальных романах. — Не будь пошлым, Криденс. Мы не в детективе. Если бы они правда были героями детективного романа, подумал Криденс, то это, несомненно, был бы очень грустный и запутанный роман. Никому бы не понравилось читать книжку, в которой всем известный преступник безнаказанно разгуливает по свободе благодаря всеобщему бездействию. — Я не пошлый, — воспротивился Криденс слабо. — Мне просто надоело, что все вокруг указывают мне, кем быть, что говорить и как действовать. — Я понимаю, Криденс. Однако поспешность не сослужит нам доброй службы. — Ну, может поспешность сделает хоть что-нибудь. — Хоть что-нибудь? — повторил Персиваль. — Что это такое ты имеешь в виду? — О, ничего. Давайте не будем об этом. — Нет уж, давай, раз начал, Криденс. Ты считаешь, что я ничего не делаю? — Я так не считаю. Я просто не понимаю, чего мы ждём. Кратковременная потеря памяти оказала на Криденса, что не было удивительным, значительное влияние. Каким же слабым, каким же испуганным маленьким мальчиком он был! Как он мог позволить Мэри Лу год за годом издеваться над ним? Как он мог позволить Гриндевальду помыкать собой? Как он мог так быстро предать все свои мечты о бескрайних просторах, далёких странах и доброй магии, что ждала его там? Так получалось, что он освободился от оков Мэри Лу лишь затем, чтобы заковать себя в цепи, предоставленные Гриндевальдом. Сменил одну темницу на другую. Осознание этого предстало перед Криденсом как никогда ясно, и он злился — но если и было, на кого злиться, то только на самого себя. Криденс не хотел, чтобы так продолжалось. Он был обязан исправить то, во что превратилась его жизнь — хотя бы ради того несчастного, полного надежд мальчика, которым он был когда-то. — У нас есть преимущество, а мы его никак не используем, — добавил Криденс. — Подыгрываем Гриндевальду, будто он младший ребёнок на празднике. — Ты всегда выбираешь самые примитивные сравнения? Не обращай всё в шутку. — Я просто не хочу с вами ссориться. — Я с тобой не ссорюсь. Я обсуждаю с тобой наше будущее. — Какое у нас может быть будущее, пока у нас такое настоящее? — Ты думаешь, мне это нравится? — спросил Персиваль непривычно резко, нарочно опустив голос до шёпота — видимо, затем, чтобы не кричать. Лицо у него сделалось мрачным и острым, совсем чужим. — Ты думаешь, я получаю какое-то извращённое удовольствие в прислуживании человеку, который стёр мне память, а потом, будто этого было мало, едва не поколотил тебя у меня на глазах? — Нет. Нет, Персиваль, я так не думаю. — А мне кажется, что ты думаешь именно так, — заявил Персиваль. — Лучше дождаться подходящего момента и быть уверенным в собственных действиях, чем поступить наобум, лишь бы не топтаться на месте, а потом расплачиваться за это. Я не готов оплакивать твой труп, Криденс. — Я не собираюсь умирать. — В самом деле? А мне казалось, ты предпринял к этому уже немало попыток. Это был серьёзный аргумент. Криденс даже не знал, что ему противопоставить. — Ну, сейчас-то я жив, — сказал он как-то тупо. — Благодаря чему? — задал Персиваль вопрос, а потом сам же на него ответил: — Благодаря случайности. Нельзя всё время полагаться на одну лишь только волю случая. Тебе не будет везти вечно. — Смеётесь? — усмехнулся Криденс вымученно. — Мне ни разу не везло. За всю мою жизнь. Персиваль сдвинул брови к переносице. — В качестве утешительного приза, коим я, по всей видимости, являюсь… — Не говорите чепухи. — … позволю себе заметить, что это не так. Как бы то ни было, я не собираюсь позволять эмоциям взять над собой верх. Если действовать сгоряча, то однажды можно очень больно ушибиться. Когда тебя атакуют — ты обороняешься, а пока противник возводит оборону — делаешь свой ход. Гораздо более здраво будет дать Гриндевальду думать, что он одержал над нами верх — до тех пор, пока мы не будем уверены в своих силах и не сможем противостоять ему. — Может быть, если бы вы с самого начала не давали Гриндевальду думать, что он одерживает верх, то мы бы вообще не оказались в такой ситуации! — выпалил Криденс, не сдержавшись, и тут же прикрыл рот ладонью. Персиваль не шевельнулся. В его лице не было ни кровинки. Смысл сказанных Криденсом слов бил ничуть не хуже пощёчины. — Персиваль, — позвал тот и подошёл, осторожно беря Персиваля за руку, — простите, я совсем не это имел в виду. — Всё нормально, Криденс, — отозвался Персиваль с ледяным спокойствием. — Ты прав. То, что ты оказался втянут во всё это — исключительно моя вина. — Перестаньте, Персиваль. Вы в этом не виноваты, — мягко разубеждал его Криденс. Клюнув Персиваля в щёку, Криденс обвил руками его плечи, сцепил замком за спиной. — Причём здесь вы? Это Гриндевальд во всём виноват, не вы. — То, что Гриндевальд занял моё место в Нью-Йорке — это моя ответственность, — возразил Персиваль. Он больше не злился: только гладил Криденса по пояснице в тяжёлых раздумьях, в которых другим людям не было места. — В конечном счёте, промедление принесло мне столько же горя, сколько и поспешность. Не став разубеждать его, Криденс положил голову на грудь Персиваля. Он чувствовал себя просто ужасно. Не надо было говорить Персивалю такие вещи. Криденс сказал, потому что был расстроен, а теперь вместе с ним расстроился и сам Персиваль. Теперь он не станет его слушать, подумает, что Криденс утешает его из жалости. Персиваль даже гладил его машинально, как собаку или кошку, от которых не ждёшь ответа. — Вы перевели книгу? — спросил Криденс спустя время. Тишина, повисшая в комнате, оказывала на него гнетущее воздействие. Персиваль кивнул. — Прочитали? Ещё один кивок. Криденс почувствовал, как подбородок Персиваля коснулся его макушки, а затем вновь поднялся. — Не всю, конечно, но внушительную часть, — рассказал Персиваль более подробно, видя, что Криденс нисколько не удовлетворён его короткими ответами. — Ты себе не представляешь, насколько тяжело пробираться через её терминологию. Если честно, у меня сложилось впечатление, что её писал какой-то сумасшедший. — В каком плане? Персиваль пожал плечами. — Даже не знаю, как тебе объяснить. Просто идеи, описанные в ней, на первый взгляд кажутся весьма безумными, — сказал он. — Под ними безусловно имеется определённая почва, однако сами по себе, особенно в отрыве от контекста, они звучат странно. Внушение ложных воспоминаний, работа над мышлением, создание целых замкнутых реальностей внутри чужой головы. Криденс поднял на него удивлённый взгляд, и Персиваль постучал пальцем ему по лбу. — Я говорил, что будет звучать странно, — устало улыбнулся он. — Не хотелось бы мне оказаться запертым в своей собственной памяти. Говоря откровенно, в моей жизни было не так уж много дней, в которые мне хотелось бы вернуться. Кроме, разве что, детства. Но, каким бы хорошим оно ни было, я бы не согласился пробыть мальчишкой всю свою оставшуюся жизнь. — Ну да. Вы не очень похожи на Питера Пэна. — На кого? — Забудьте. — Криденс покачал головой. — Там написано, как вернуть утраченные воспоминания? — В каком-то роде, — ответил Персиваль. — Как я понял, это в большей степени зависит от конкретной причины, по которой человек лишился своих воспоминаний. Если предположить, что Гриндевальд прибегал к средствам, описанным в этой книге, то он здорово себя обезопасил. Иными словами, мы не сможем добыть противоядия. — Почему? — всполошился Криденс. — Не отчаивайтесь так сразу. Мы можем… Персиваль перебил его. — Нет-нет, Криденс. Я говорю в прямом смысле. Мы не сможем добыть противоядия, потому что его не существует. Сердце рухнуло Криденсу в пятки. — Что? — выдохнул он. — Неужели нет никакого способа? — В книге упоминается, что существуют триггеры, своеобразные спусковые крючки, которые могут заставить разум вспомнить, — протянул Персиваль наконец. — Иными словами, если человек забыл о том, как тонул, то привяжи ему камень к ноге и спусти в воду, и тогда, пока он будет идти ко дну, он, вероятнее всего, вспомнит и о прошлом инциденте. Но это всё довольно размытые понятия, как ты понимаешь. И к тому же радикальные: как думаешь, воспоминания об утоплении стоят того, чтобы утонуть? Палка о двух концах. Что бы ты ни выбрал, ты всё равно как будто бы остаёшься проигравшим. У Криденса не было ответа на такой вопрос. — Помните, как вы вспомнили о гвоздиках? — спросил Криденс, не теряя надежды. Персиваль растерянно склонил голову, и Криденс напомнил: — Я сорвал цветок, и вы начали вспоминать. Наверное, это и имелось в виду. — Возможно, — согласился Персиваль без энтузиазма. — Но это один случай из ста. Я помню гвоздики, но не помню, при каких обстоятельствах я их увидел. Должно быть что-то шокирующее, что-то, что выбило бы меня из колеи. Сомневаюсь, что ужин в ресторане относится к числу такого рода воспоминаний. — Но что-то шокирующее ведь наверняка было? — Не знаю, Криденс, — сказал Персиваль. — Я же не помню. Выпустив его из объятий, Персиваль растёр виски— он всегда так делал, когда начиналась головная боль. Криденс поник. Похоже, Персиваль не слишком верил в успех их операции. Ласково отняв его руки от лица, Криденс поочерёдно поцеловал Персиваля в каждый висок. — Мы вернём ваши воспоминания, Персиваль. Даже не сомневайтесь, — подбодрил его Криденс. — А до тех пор, пока вы что-нибудь не придумаете, я побуду тут. Если вы говорите, что так будет безопаснее, значит так оно и есть, Персиваль. Я вам верю. Персиваль улыбнулся: не мельком, не вежливости ради, а по-настоящему, так, будто тоже был готов поверить ему. Позабыв об обидах, Криденс покрывал его лицо невесомыми поцелуями до тех пор, пока не ушла прочь головная боль. «У тебя, наверное, есть дар целительства, как у всякого талантливого колдомедика», — заметил Персиваль тогда без издёвок. Кажется, он действительно считал, что прикосновения Криденса работают лучше любого обезболивающего. Криденс сдержал своё обещание и смиренно принял вынужденное заключение. С Гриндевальдом он больше не встречался: тот ни разу не зашёл поинтересоваться, как у Криденса дела, и, казалось, не особо стремился узнать сделал ли тот какие-либо выводы из своего наказания. Первые дни Криденс страшно переживал о том, что Гриндевальд проявит желание вызвать его на доверительный разговор, нравоучительную беседу или иной вид коммуникационной пытки, однако дни шли за днями, а Гриндевальда всё не было — и, мало-помалу, Криденс расслабился. Персиваль старался делать всё, что было в его силах, чтобы скрасить Криденсу будни. Он приносил ему еду и книги из библиотеки, делился кратким пересказом очерка о магии памяти, обсуждал идеи и в целом проводил с Криденсом всё время, что не был занят свалившейся на него, как снег на голову, бумажной работой: череда по большей части ничего не значащих писем и формальных отписок, которые требовали сортировки, подписи и столь же формального ответа. Персиваль говорил, что чувствует себя секретаршей, и Криденс посмеивался над ним. «Может быть, Гриндевальд разочаровался в ваших педагогических навыках», — высказывал предположение Криденс, когда Персиваль, преодолевая барьер с помощью волшебной палочки, возвращался в спальню поздно вечером. Персиваль небрежно жал плечами в ответ, но, кажется, не находил в сложившемся положении вещей ничего забавного. «Гриндевальд что-то замышляет, — говорил он, порицая Криденса за беспечность. — Пока не знаю, что конкретно, но у меня плохое предчувствие. Боюсь, что его следующий ход может поставить нам шах». «Значит, мы должны пойти с козырей», — заводил Криденс старую шарманку. «Ты вообще знаешь по каким правилам играют в шахматы?» — спрашивал Персиваль, но, тем не менее, был не против согласиться с его позицией. Только вот толку от этого было мало: идеи не зрели, подходящий момент никак не наступал, память к Персивалю не возвращалось, а Гриндевальд, будто нарочно вцепившись зубами в Нурменгард, отложил на осень все планируемые поездки. Действовать под носом у Гриндевальда Персиваль упорно отказывался: мало того, что он пока не представлял, как распутать клубок обстоятельств, которыми они оказались связаны, так ещё и донельзя боялся подвергнуть Криденса угрозе. Персиваль был готов защищать его даже от пауков, приютившихся на свитых под люстрой паутинках, и любые приводимые Криденсем доводы о том, что он сам в состоянии постоять за себя, лишь доводили их обоих до жарких споров. Сцена в библиотеке что-то сильно пошатнула в Персивале, и Криденс пока не рисковал бередить это «что-то». Криденс даже вынужден был признать, что, принимая во внимания позицию магических министерств, Нурменгард являлся едва ли не самым безопасным местом для него. Но вот соглашаться и дальше влачить столь жалкое существование лишь потому, что европейские и американские министерства не рады взять обскура под своё крыло, отказывался. «Если на то пошло, то я лучше буду жить с магглами», — говорил Криденс, когда аргументы с обеих сторон иссякали, и тем самым наносил Персивалю удар ниже пояса. Тот заявлял, что лучше умрёт, чем станет жить среди не-магов; Криденс напоминал, что они и так скорее всего умрут, если Гриндевальд узнает, что они сговорились против него; Персиваль разводил руками, и всё это превращалось в замкнутый круг, выхода из которого Криденс не видел. Но в один из дней произошло нечто непредвиденное. Был уже вечер, и Фоукс, раскладывающий в клетке своих недавно добытых из сада улиток, неожиданно встрепенулся, словно от испуга. Пронзительно гаркнув, он вылетел из клетки и, сделав круг под самым потолком, приземлился на изголовье криденсовой кровати. Самому Криденсу, прикорнувшему в постели за чтением «Стандартной книги заклинаний», оставалось только растерянно хлопать ресницами. — Ну-ну, Фоукс, тише, — сказал он, попытавшись унять птицу. — Здесь только мы. Обычно Фоукс начинал кричать, только когда покой их спальни собирались нарушить — иногда он даже, не узнавая шаги Персиваля, начинал вздыбливать перья при его приближении, и успокаивался только тогда, когда тот входил внутрь и разрешал фениксу потереться клювом о своё лицо. Персиваль это страшно не любил и не уставал жаловаться, но всё равно каждый раз неизменно разрешал. — Я знаю, что вы там, — крикнул Криденс за дверь, догадавшись, в чём дело. — Заходите, не то Фоукс рассвирепеет и выклюет вам всю бороду, как я и говорил. Дверь действительно открылась секунду спустя, однако на пороге стоял Гриндевальд. Криденс совсем не ожидал увидеть его. С того дня, как разгорелся скандал в библиотеке, он так ни разу и не столкнулся с ним лицом к лицу. Он рисовал его себе всё с той же жестокой, издевательской ухмылкой, что и тогда, а перед ним был невозмутимый и слегка уставший человек средних лет. Криденс застыл в нерешительности, держа в руках открытый учебник, не зная, что говорить и что делать. Так что Гриндевальд заговорил первым: — Добрый вечер, Аурелиус. Позволь мне пригласить тебя сопровождать меня на прогулке. Это прозвучало настолько сюрреалистично, что Криденс попросил повторить. — Есть какая-то необыкновенная атмосфера в летних сумерках, ты не находишь? — спросил Гриндевальд, как ни в чём не бывало. Ответ замер у Криденса на губах. — Горы в это время суток воистину прекрасны, дух захватывает. Его праздный тон придал Криденсу уверенности. Непохоже было, будто Гриндевальд пришёл для того, чтобы выместить на него очередную волну гнева. — Разве я не наказан? — Наказан? — переспросил Гриндевальд столь недоумённо, что Криденс почти купился. — Ах, это. Простая мера предосторожности на случай, если твои дорогие друзья захотят повторить свой подвиг. — Они не мои друзья, — возразил Криденс осторожно и, закрыв книгу, отложил её на тумбу. — И я никому не говорил, где находится Нурменгард. Если так подумать, я даже не смогу описать, если у меня спросят. «У чёрта на куличиках», вот и всё, что тут можно сказать. Гриндевальд рассмеялся, и Криденс не понял, была ли причиной его смеха сама шутка или то, из чьих уст она исходила. — Нет? Ну, что же, тем лучше. — Повеселев, Гриндевальд смахнул несуществующую слезинку с белёсых ресниц. — Как бы то ни было, моё предложение всё ещё в силе. Криденс посмотрел на часы. Персиваль должен был вернуться не раньше, чем через час, а до тех пор Криденс был предоставлен обществу самому себя. Персиваль, конечно, с ума бы сошёл, если узнал, что Криденс покинул свою идеальную закрытую комнату, но разве это не было их долгожданным шансом сдвинуться с мёртвой точки? Кто знает, зачем Гриндевальд приглашал его пройти с собой. Что, если он собирается выдать ему какую-нибудь важную информацию? Даже если нет, Криденс мог бы подчерпнуть что-нибудь полезное из их разговора. Этого «чего-нибудь» в любом случае будет больше, чем то ничего, что он получает, запершись от внешнего мира в четырёх стенах. — Конечно, сэр, — согласился Криденс, вставая с кровати и накидывая на себя лёгкое летнее пальто. — Я с радостью сопровожу вас. Гриндевальд снял барьер, давая ему пройти, и Криденс ступил в приятную прохладу холла. Взяв Гриндевальда под руку, Криденс вышел с ним в середину коридора и стал спускаться по лестнице, не имея понятия, что делать дальше. Он привык, что чувствует себя рядом с Гриндевальдом, как в ботинках не по размеру, но на этот раз дело было серьёзным. Если Гриндевальд прочитает его мысли… Нет, если он попытается, то Криденс это почувствует — и тогда можно будет что-нибудь предпринять и предотвратить худшую концовку. Главное — это не паниковать раньше времени и держаться естественно. — Воздух такой чистый сегодня, — сказал Криденс, сразу же провалив второй пункт. Разговоры о погоде никогда не были его коньком. — Наверное, это из-за дождя. Жалко, что град побил все цветы. Гриндевальд кивнул, но как-то механически — будто не слушал. Посреди портретной галереи, предвещая главный спуск, висело зеркало. Теперь оно было занавешено плотной чёрной тканью. «Как будто в доме покойник», — пришло Криденсу в голову. Он передёрнулся, сгоняя от себя дурную мысль. В память его прокрались истёртые воспоминания о каком-то давнишнем сне, посетившим его незадолго до прибытия Персиваля в Нурменгард. В том сне он так и не смог узнать, что скрывается за полотном. Завороженный этой новой мыслью, Криденс коснулся ткани и отвёл её в сторону. Отражение, точно такое же, как и прежде, взглянуло на него из зазеркалья. — Не трогай его, — попросил Гриндевальд с настойчивостью, всегда приводящей Криденса в замешательство. Он знал, что зеркало не нравится ему, но никогда не понимал причины. — Почему? — Оно меня нервирует, — ответил Гриндевальд. — Давно пора заказать новый портрет и избавиться от него. По-моему, зеркало сюда совершенно не вписывается — только место занимает. Криденс удивлённо посмотрел на него. Обычно Гриндевальд был не особенно обеспокоен благоустройством Нурменгарда: Куинни понадобился по меньшей мере месяц на то, чтобы уговорить его привести кухню в более уютный и пригодный для жизни вид. — Но ведь полезно иметь зеркало, — заметил Криденс. — В вашей спальне… Не договорив, Криденс приказал себе молчать. Ему было хорошо известно, что в спальне Гриндевальда нет зеркал, но Криденсу, пробывшему там лишь несколько минут, пока ставил цветы, не должны были быть известны такие подробности. Гриндевальд, впрочем, проигнорировал его выпад. — Ты когда-нибудь слышал о зеркалах, которые показывают твои самые сокровенные желания? — Нет, — честно ответил Криденс и, поражённый догадкой, обернулся к зеркалу. — Это что… — Нет, это самое обыкновенное зеркало, — предупредил его Гриндевальд. — Зеркало, о котором я говорю, называется «Еиналеж». Забавная анаграмма, не так ли? Криденс не понял, о чём он, а Гриндевальд не потрудился объяснить. — Довольно прискорбное напоминание для тех, кто так никогда и не достигнет своих целей. — Да, наверное, — неловко кивнул Криденс, не вполне понимая, к чему он клонит. — Мне бы тоже не хотелось видеть напоминание о том, чем я не могу обладать. Они постояли с минуту. Затем Гриндевальд спросил: — Как по-твоему, что бы ты увидел в таком зеркале? Дотронувшись пальцами до стекла, Криденс всмотрелся в отражение. Когда-то ему казалось, что его главная мечта — это сделать так, чтобы мать полюбила его. Но теперь его мать была мертва. Затем он думал, что камень упадёт с его сердца тогда, когда он узнает тайну своего происхождения, однако теперь тайна была разгадана, а легче Криденсу не становилось. Его кровные связи лишь усложнили ему жизнь. — Кого-то другого, — сказал Криденс в конце концов. — Грейвса? Криденс подумал, что тот опять смеётся над ним, но лицо Гриндевальда было непроницаемо. — Нет, я не в этом смысле, — ответил Криденс. — Я имел в виду, что увижу себя. Но этот «я» не будет Аурелиусом Дамблдором. Это будет совсем иной человек. Вы понимаете, что я имею в виду? Что-то Криденсу подсказывало, что он понимал. — Новоприобретённые родственники тебя не слишком радуют, — заметил Гриндевальд, и Криденс подумал, что с его стороны было не очень тактично упоминать фамилию Дамблдоров после того, что случилось. Но Гриндевальд, казалось, не злился. Криденс повёл плечами. — Вас тоже. — Что ты хочешь этим сказать? — Среди всех этих волшебных портретов нет никого, кто бы был вашим родственником, — сказал Криденс. — Я знаю, потому что я читал таблички с их именами. Мне часто становилось скучно, пока я бродил тут один. В Нурменгарде, по меньшей мере, тридцать портретов, и нет никого, кто носил бы фамилию рода Гриндевальд. Кроме вас, разумеется. Почему? — Если бы я хотел проводить время в обществе своей дражайшей семьи, то я бы не покинул Австрию. Ты слишком озабочен кровными узами, Аурелиус. — Наверное, так кажется всем, кроме сирот. — Занавесив зеркало, Криденс спустился на несколько ступенек вниз. Гриндевальд нетерпеливо дожидался его у дверей. — А что бы вы увидели в зеркале… Как вы сказали? «Еинамеж»? — А ты как считаешь? Криденс остановился на середине лестницы, внимательно посмотрел на него. — Не знаю, — протянул он. — Должно быть, вы скажете мне, что видите победу в революции, всеобщее благо и всё такое. — Интересная формулировка, — подчеркнул Гриндевальд. — Предполагается, что мой ответ, в таком случае, не будет до конца откровенен. Криденс не стал спорить. — В таком случае, что бы ты посчитал правдой? — Я думаю, — начал он, поглаживая перила, — что вы бы тоже увидели там кого-то другого. Криденс смотрел, как пальцы его перебегают по древесному узору. Не на Гриндевальда. — Я вполне удовлетворён тем, кто я есть, Аурелиус. — Нет, — глухо отозвался Криденс, — я не в этом смысле, мистер Гриндевальд. Ответа не последовало. Посчитав, что тема разговора себя исчерпала, Криденс преодолел последние ступеньки и спустился вниз, к двери, у которой ожидал его волшебник. Гриндевальд сдержанно улыбнулся, и Криденс, ответив такой же спокойной улыбкой, подал ему руку, готовый наконец выйти в сад. Но Гриндевальд не принял её. Вместо этого он вдруг схватил Криденса за подбородок и заставил согнуться, опустившись так, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Ты совершенно не видишь границ дозволенного, Аурелиус. Надумал сыграть со мной в игру, проверяя, как далеко я позволю тебе зайти? Ответ — не слишком далеко, мой милый мальчик. — Криденс попробовал вырваться, но пальцы Гриндевальда крепко сжимали его челюсть. — Не очень-то тактично с твоей стороны, не так ли? Кажется, я не напоминаю тебе о твоих мёртвых сестричках. Было бы неплохо, если бы ты тоже проявил уважение и думал, прежде чем говорить что-нибудь. Гриндевальд держал его так сильно, что губы Криденса сложились в трубочку. Вместо слов удалось издать лишь нечленораздельное мычание. — Не думай, что я так легко забуду обо всём, что ты устроил в библиотеке, — произнёс Гриндевальд ледяным голосом. — Шлепок по щеке — это лишь малая часть того урока, что мне следовало преподать тебе после похищения Куинни. Считай, что это мой тебе подарок — то, что я предпочёл закрыть глаза на большие из твоих проступков, и отказаться от идеи наступить на твоё милое личико и елозить им по полу, пока ты униженно рыдаешь и умоляешь меня о прощении. Слёзы у тебя всегда наготове, не так ли, Аурелиус? Льются в любой критический момент. Дунешь — и ты сразу плачешь. Так же внезапно пальцы Гриндевальда разжались, и Криденс очутился на свободе. Отпрянув, он закрыл рукой покрасневший подбородок. На его щеках, там, куда впивались ногти Гриндевальда, остались маленькие вмятины. — Что вам от меня нужно? — спросил Криденс в полном отчаянии. — Чего вы хотите? Я уже дал вам клятву вечной верности, разве этого недостаточно? Овладев собой, Гриндевальд смотрел на него без единой эмоции во взгляде. От следов пережитой вспышки гнева ничего не осталось: вздымалась спокойно грудь, расслабленно были опущены плечи. — Да, — сказал он бесстрастно. — На самом деле, этого вполне достаточно. Если бы Криденс был на год или на два моложе, он бы, верно, просто разревелся. — Идём, Аурелиус, — сказал Гриндевальд будничным тоном. — Не хочу пропустить, как будет садиться солнце. В такое время альпийские пики похожи на горы золотых сокровищ, хотя, признаться, зимние закаты кажутся мне куда более приятным зрелищем. Летом природа слишком легкомысленна, мне это не нравится. Холода держат её в напряжении. Мысль о том, чтобы провести наедине с Гриндевальдом ещё хоть минуту, была для Криденса смерти подобна. Идея воспользоваться моментом и выудить из волшебника информацию больше не казалась ему ни привлекательной, ни хоть сколько-нибудь осуществимой. Как ему только в голову пришло, что он сумеет противостоять Гриндевальду? В шахматной партии, которую они затеяли, Криденсу было не победить. Он не был даже игроком. Видимо, Криденс не сумел до конца скрыть своих чувств, потому как у Гриндевальда вновь сделался негодующий вид. — Какой ты странный молодой человек, Аурелиус, — сказал он. — Тебе ничем не угодишь. Я думал, тебе не нравится сидеть взаперти. Пойдём, мне нужно спросить тебя кое о чём. К тому же, тебе полезно будет подышать свежим воздухом. Не став дожидаться его, Гриндевальд развернулся к двери и вышел наружу. Он хотел, чтобы Криденс догнал его, и Криденс, марионетка в его руках, побрёл за ним в каком-то забытье. Он чувствовал себя персонажем фантастического спектакля, не детектива, а какой-то невесёлой комедии, в которой персонажи попадают под машины, падают с высоты и простреливают себе ноги из пистолета. О чём Гриндевальд думал? Что он намерен был предпринять? Что это были за вещи, о которых Гриндевальд хотел узнать от него? Криденс смотрел, как рой летней мошкары кружится вокруг его лица, и Гриндевальд нетерпеливо сгоняет её рукой. В его нетерпеливости, в том, как часто и безосновательно менялось его настроение, было что-то детское, то, что многие мальчики теряют с переходом во взрослый возраст. Криденс представлял, как, будучи ребёнком, он бил палками крапиву, рушил муравейники и отрывал крылья бабочкам — смесь любопытства и жестокости, от которой Гриндевальд так и не смог избавиться. С годами она лишь укрепилась в нём. Однажды давно, когда он ещё жил в Нью-Йорке, дети с соседней улицы нашли задавленную машиной кошку и ковырялись в ней прутиками, пока её тельце не превратилось в неприглядное месиво. «Нам просто хотелось узнать, как у неё внутри всё устроено», — сказал один из мальчишек, когда Криденс спросил, зачем они это делали. Странно, почему он вспомнил об этом именно сейчас. Не потому ли, что их жуткая любознательность имела много общего с тем, как Гриндевальд относился к нему — и к обскуру в частности. Гриндевальду просто хотелось посмотреть, как устроена жизнь внутри мёртвой кошки. — Ты начинаешь догадываться о Грейвсе, не так ли? — спросил Гриндевальд. Криденс уставился на него — он так глубоко задумался, что до него с трудом дошёл смысл слов. — Я предупреждал его о том, что ты весьма тонко чувствующий мальчик. — Простите, сэр, я не понимаю, о чём вы говорите. — Ты совсем не умеешь врать. — Гриндевальд покачал головой, будто это обстоятельство действительно огорчало его. — Выходит просто отвратительно. «Простите, сэр, я не понимаю». Сейчас ты больше похож на младшую горничную, которая разбила дорогую статуэтку и боится в этом признаться. Сорвав травинку, Гриндевальд небрежно сунул её в рот и пожевал кончик. Криденс старался смотреть на неё, на горы, на побитые дождём рододендроны — куда угодно, только не глаза в глаза. Если Гриндевальду удастся заглянуть в них, то всё пропало. Он раскусит Криденса, как семечку. — Вы знаете, кто такие младшие горничные? — спросил Криденс невпопад. — Я думал, это исключительно не-магическое понятие. Маги ведь не держат в поместьях слуг. — За кого ты меня принимаешь? Я прекрасно осведомлён об устройстве не-магического мира, Аурелиус, — уязвлённо ответил Гриндевальд. — Мы живём бок о бок с магглами долгие века. Разумеется, я знаю, кто такие горничные. — Мистер Грейвс не знает. — Грейвс американец, — сказал Гриндевальд с ноткой высокомерия, столь свойственной европейцам по отношению к выходцам Нового Света. — Закон Раппапорт нанёс внушительный отпечаток на существование американских магов. Грейвсу следует больше читать. Отбери у обезьяны книгу — и она забудет, как возделывать поля. «О, — подумал Криденс, — мистер Грейвс читает. Даже не сомневайтесь». На лице Криденса застыла натянутая улыбка. — Сейчас это не имеет значения, — отмахнулся Гриндевальд. — Так что же, Аурелиус? Ты уже разгадал нашу маленькую хитрость? Криденс не ответил, и это само по себе было ответом. — Вижу, что да. Что же, ты имеешь все основания злиться, однако должен тебя заверить, что это была вынужденная мера. Ты отказывался идти на контакт, вечно сидел где-нибудь в гордом одиночестве и ничего не говорил, и мне приходилось лишь догадываться о том, что происходит в твоей черепной коробке. — Гриндевальд постучал себя по виску. — Это, знаешь ли, весьма обременительно. Ты в курсе, что некоторые родители вскрывают письма своих чад, потому что слишком беспокоятся о том, как бы их дети не оказались втянуты в нехорошие дела? Занимательная практика, не находишь? «Значит, — подумал Криденс с облегчением, — он говорит не про зелье забывчивости». — Вряд ли это помогает. — Да уж, дети всегда находят лазейки в родительском контроле, — сказал Гриндевальд, выдавливая сок из травинки. — Или почти всегда. Криденс прикусил щёку. В свете сумерек лицо его казалось пурпурным. — Впрочем, — заметил Гриндевальд чуть погодя, — непохоже, будто бы ты злился. Это имеет какое-то отношение к христианскому прощению и завету о том, как правильно подставлять вторую щёку? — Нет, сэр, не думаю. Гриндевальд сплюнул травинку на землю. — Я знаю, вы просто беспокоитесь обо мне, — добавил Криденс осторожно. — Вы и мистер Грейвс. Это была ложь — и столь же неумелая, сколь и предыдущая. Однако на этот счёт Гриндевальд ничего не сказал. — Довольно легко прощать других, когда объект для ненависти уже выбран, — сказал Гриндевальд, но Криденс вновь не понял его. — Интересно, существует ли что-то, из-за чего Грейвс способен будет упасть в твоих глазах. — Иногда я думаю, что простил бы мистера Грейвса, даже если бы он кого-то убил. Прямо передо мной, ради меня или просто так, — ответил Криденс, и на сей раз это было правдой. — Наверное, это как-то чересчур. Забудьте, что я сказал. У Гриндевальда появилось то же выражение, что и в тот вечер перед камином, когда Криденс не смог справиться с защитным барьером. «Нет, в тебе нет ничего от Альбуса», и долгий, пронизывающий взгляд, будто всё, о чём Гриндевальд на самом деле тоже мечтал — это разобрать его по косточкам и сложить кого-то нового, кого-то, кто не был ни Аурелиусом Дамблдором, ни Криденсом Бэрбоуном. — Нет, Аурелиус. Я не думаю, что это чересчур, — сказал Гриндевальд не своим голосом, и Криденсу почудилось, будто тот и думать забыл и о нём, и о Персивале. Будто его слова относились к другому месту, людям и событиям, и лишь по чистой случайности — или злому року, — теперь они были услышаны Криденсом. Что-то в том, что сказал Криденс, погрузило Гриндевальда в прошлое, однако к воспоминаниям этим у Криденса не было доступа. Они не предназначались ему и не были связаны с ним. «Ариана умерла двадцать девять лет назад» — «Какая трагедия. Я знаю, такие вещи не проходят бесследно». До сей поры Криденс и не предполагал, как глубоко пустила корни эта почти тридцатилетняя драма. Сполна насладившись прогулкой, Гриндевальд изъявил желание проводить Криденса обратно до его комнаты. Криденс рассчитывал обнаружить Персиваля внутри: время было позднее, и Персиваль давно должен был вернуться назад из кабинета. Но когда они с Гриндевальдом переступили порог спальни, внутри было пусто — не считая Фоукса, который мирно спал на подоконнике, зарывшись клювом в грудку. — А где мистер Грейвс? — спросил Криденс. Тревога зародилась в его желудке и прокралась выше, проникла в голос, сделав его нервным и блеющим. — Он занимается подготовкой к завтрашнему совету. — Завтра будет совет? — О да, — подтвердил Гриндевальд, вальяжно усаживаясь в кресло. — Ты тоже приглашён на него, Аурелиус. Разве я не говорил тебе? Должно быть, вылетело из головы. — Я приглашён? Последний и единственный раз, когда он участвовал в собрании аколитов, закончился фиаско. — Само собой, — ответил Гриндевальд. Взяв со столика книгу, он откинулся на спинку кресла и стал бегло листать её. Это была «Полевая книга птиц и их песен», подарок Персиваля на Рождество, и Криденс хранил их с Персивалем письма между последних страниц. — Любишь читать, не так ли, Аурелиус? — Да, сэр. Птицы из книжки, не признав в Гриндевальде знакомое лицо, загорланили наперебой. Гриндевальд поморщился и велел замолчать им щелчком пальцев. — Птицы могут быть ужасно надоедливыми, — пожаловался он. — Слишком назойливые песни. Этот недостаток приравнивает их к цикадам и сверчкам, которые так же славятся своим неумением молчать. Я предпочитаю животных, которые способны наслаждаться тишиной. Криденс не хотел смотреть на это. Достав из ящичка гребень, он принялся расчёсывать волосы перед зеркалом в шкафу. — Да, сэр. — Не бойся, Аурелиус, — сказал Гриндевальд. — Я не собираюсь читать вашу переписку. Если у меня возникнет недостаток скучных любовных романов, то я восполню его не-маговской литературой. Криденс поднял глаза и увидел, что Гриндевальд внимательно следит за его отражением. Затем он вновь увлёкся книгой, рассматривал страницу с дроздами, на которой остановились в последний вечер Криденс с Персивалем, и тихо насвистывал что-то себе под нос. — Да, сэр, — бездумно повторил Криденс, как заведённый. Ему становилось некомфортно. — Простите, мистер Гриндевальд, мне очень хочется спать. — Правда? — Да, сэр. — Ну, что же. — Гриндевальд перелистнул страницу. — Значит, раздевайся и укладывайся в постель. Криденса пронзила невольная дрожь, словно у него за спиной открыли окно и впустили струю холодного воздуха. Рука, причёсывающая волосы, замерла. — Простите? Он не понимал, шутит Гриндевальд или говорит серьёзно. — Я сказал: раздевайся, Аурелиус, — сказал Гриндевальд хладнокровно. Гриндевальд смотрел на него в ожидании, не прекращая свистеть какую-то мелодичную песенку, и Криденс почувствовал, что он всё знает, о нём и о Персивале, что он, возможно, следил за ним всё это время, знал с самого начала и, может быть, подглядывал в замочные скважины, пока Криденсу ошибочно казалось, что он был в безопасности наедине с самим собой и Персивалем. — Как давно вы подозревали, что я знаю о мистере Грейвсе? — Догадался после того, как вы провели вместе ночь. Криденс убрал гребень обратно в ящик. — Мне казалось, ты хочешь спать, Аурелиус, — проговорил Гриндевальд, холодно улыбаясь уголком губ. — Только не говори теперь, что стесняешься. Криденс положил руку на галстучек, не в силах потянуть за узелок. Голос Гриндевальда заставлял его тело цепенеть. Раньше, до того, как Персиваль приехал в Нурменгард, случались ночи, когда Криденс сам просил Гриндевальда остаться в кресле у окна и посторожить его сон от кошмаров. Гриндевальд видел его без одежды: например, когда помогал с перевязкой в Овер-сюр-Уазе, однако, будучи без сознания, Криденс меньше всего волновался о собственной наготе. Дело было даже не в ней как таковой. Не нежелание раздеваться перед чужим человеком, а сама попытка Гриндевальда заставить его повиноваться и делать то, что Криденсу делать не хотелось, покрывала тело Криденса гусиной кожей. Волоски шевелились на задней стороне его шеи. Гриндевальд мог больно хватать его и толкать, но сейчас, в идеальной закрытой комнате, Криденс по-настоящему почувствовал, что над ним совершается насилие. Гриндевальд, отбросив книгу, громко рассмеялся. — Какой чудной ты человек, Аурелиус, — сказал он, довольный, как нашкодивший мальчишка, разрисовавший соседский забор нецензурными изображениями. — Я никак не могу тебя понять. Отсмеявшись, Гриндевальд встал на ноги и двинулся к двери. Уже у порога он пожелал Криденсу спокойной ночи и прошёл сквозь барьер, легко, будто его и не существовало вовсе. «Довольно с колдуна того, — напевал Гриндевальд бодро, — что не казнят за колдовство!» Как только голос его утих в пучинах коридора, Криденс бросился на кровать и расплакался.***
Вопреки всем опасениям, Персиваль, как выяснилось, действительно готовился к совету и появился в спальне рано утром, разбудив Криденса скрипом половиц. — О, какое счастье, что это вы, — сказал Криденс, кинувшись ему на шею. — Я так скучал по вам! Любвеобильный порыв Криденса был столь внезапен, что Персиваль неловко рассмеялся. — Меня не было всего одну ночь, — сказал он, крепко прижимая Криденса к себе. — Сожалею, что заставил тебя волноваться. Гриндевальд должен был предупредить тебя. Криденс вздрогнул, услышав его имя, и от Персиваля это не укрылось. — Я люблю вас ужасно, — яростно сказал Криденс, украв у Персиваля поцелуй. А потом ещё один, и ещё, пока губы его не заболели от настойчивых трений. — Я подумал, что Гриндевальд сделал с вами что-нибудь ужасное, и что я вас больше никогда не увижу, и я проплакал всю ночь. Улыбнувшись сквозь череду поцелуев, Персиваль удивлённо уставился на него. — Твоя обезоруживающая искренность каждый раз застаёт меня врасплох, Криденс. Как жаль, что ты не можешь не взрослеть, — произнёс он ласково, но устало. Чем бы он ни занимался с другими аколитами, но это его сильно утомило. Судя по теням, пролёгшим под веками Персиваля, спокойным сном в эту ночь не насладился никто из них двоих. — Однажды, когда ты станешь старше, я припомню тебе, как ты плакал в подушку, расставшись со мной на один-единственный день, и ты мне не поверишь. Ты скажешь, что я выжил из ума на старости лет и выдумываю про тебя небылицы. Полагаю, к тому моменту моя борода станет совсем седой и будет достигать пола, и ты уже давно не будешь обращаться ко мне на «сэр». — Не дразните меня. Вы всё переворачиваете. — Хорошо, не буду, — пообещал Персиваль и чмокнул Криденса в красный кончик носа. — Почему ты решил, что Гриндевальд со мной что-то сделал? Криденс рассказал ему о том, что произошло вчерашним вечером. Как он и ожидал, в восторг Персиваль не пришёл. Не стал упрекать Криденса за легкомыслие, и на том спасибо. — Я думал, вы будете больше удивлены, — заметил Криденс, пока Персиваль менял рубашки. — Это же вы всё кричали, что Гриндевальд скоро всё узнает, и тогда нам не сдобровать. — У меня было подозрение о том, что он начал догадываться об истинном положении вещей, — отозвался Персиваль. Достав из комода зажимы, он прикрепил два тёмных крыла к воротничку. — Это объясняет, почему он больше не заинтересован в том, чтобы я держал тебя под личным надзором. Я бы мог предугадать этот ход и раньше, но, если честно, нам нечем отвечать. Припереть его к стенке и потребовать объяснений? И что дальше? Всё это какая-то бессмыслица. Мы вообразили, будто играем с Гриндевальдом в шахматы, но чем дальше мы заходим, тем больше я убеждаюсь, что для Гриндевальда мы даже не противники. Мы просто фигуры, которыми он делает ход. Персиваль озвучивал его собственные мысли. — Против кого тогда направлены эти ходы? — Мне кажется, ты знаешь, — ответил Персиваль деликатно. — Его настоящий противник… Стук в дверь вынудил Персиваля прерваться. — Герр Гриндевальд скоро созовёт собрание, — объявил Абернати, заглядывая в спальню. — Прошу, поторопитесь. У него для нас хорошие новости. В банкетном зале, как и договаривались. — Хорошие новости? — спросил Криденс, когда Абернати ушёл. — Значит, для нас они плохие? — Я не знаю, Криденс, — хмуро ответил Персиваль. — Остаётся только пойти и узнать. Я постараюсь не задерживаться. Расскажу тебе всё, когда вернусь. — Я тоже приглашён. — Ты приглашён? — Необязательно так сильно удивляться, — сказал Криденс. — Формально, я аколит. — Формально, — подчеркнул Персиваль. — Зачем Гриндевальду понадобилось твоё присутствие? — Не спрашивайте. Я не знаю. В прошлый раз всё было ужасно. — Да, я помню. — Персиваль кивнул. — Гриндевальд продемонстрировал тебе видение. — Если так посудить, оно было не до конца верным, — рассудил Криденс. — Я вёл себя совсем не так, как Гриндевальд показал мне. В его видении я был похож на какого-то монстра. Смеялся, как псих. Не хватало только брызг крови на лице. В тот раз меня это жутко напугало. — Видения — спорная тема. Я полагаю, они показывают события, которые могут произойти с определённой долей вероятности, или общее впечатление от этих событий. Необязательно, чтобы реальности точь в точь соответствовала им. — Персиваль открыл шкаф и подал Криденсу одежду. Избавившись от сорочки, Криденс наскоро натянул на себя рубашку с брюками и жилеткой. — В каком-то смысле, все эти пророчества — это такое же гадание на кофейной гуще. То, что будет увидено на дне чашки, всегда зависит от точки зрения смотрящего. Понимаешь, о чём я говорю? Криденс понимал не до конца, однако обсудить вопросы прорицания они могли и после того, как собрание будет завершено. Покончив с переодеванием, Криденс вышел из спальни и вместе с Персивалем направился в сторону банкетного зала. В прошлом году его использовали для празднеств, но с отъездом Куинни в Лихтенштейн необходимость в подобного рода помещении отпала сама собой. Длинный обеденный стол теперь служил местом переговоров, а на место цветочных лиан пришли карты, схемы и разного рода таблицы, смысл и предназначение которых Криденс был не в состоянии постигнуть. За столом сидели Абернати и Винда, Гриндевальда пока не было. Несмотря на маленькое количество участников, стульев было всего пять. Криденсу ничего не оставалось, как сесть рядом с Виндой, а Персивалю — занять место по другую сторону стола. Присоединившись к Абернати, он бросил на Криденса обеспокоенный взгляд, а после зашептался о чём-то со своим хмурым соседом. Настроение Винды было ничем не лучше. Хорошим новостям Гриндевальда понадобилось бы очень постараться, чтобы заставить её обрадоваться. Каким бы подлецом ни был Гриндевальд, какие бы цели ни преследовали его аколиты, а Криденс почувствовал себя ужасно виноватым. — Здравствуйте, мадам Розье. Она не ответила. Даже не посмотрела в его сторону. Так и сидела, подпиливая и без того ровные ногти. — Мне жаль, что с Куинни так вышло, — сказал Криденс тихо. Грусть Винды вызывала у него сочувствие. Как раз тогда, как он стал проникаться к ней пониманием, всё почему-то пошло наперекосяк. — Клянусь, я не хотел ничего такого. Это вышло случайно. Я уверен, с ней всё будет в порядке. Гриндевальд преувеличивает. Пожалуйста, не сердитесь на меня. — Я сержусь не на тебя, — ответила Винда, но голос её всё равно исказился от неприязни. Больше Криденс ничего спросить не успел. Дверь отворилась, и Криденс отпрянул назад, сделав вид, что увлечён своими собственными ногтями. Он обгрыз их до такой степени, что никаких ногтей там уже толком-то и не осталось. Гриндевальд вошёл в комнату, и ритуал открытия собрания начался. — Приветствую вас, братья и сёстры, — произнёс Гриндевальд, всем своим видом излучая высшую степень удовольствия. Он двигался медленно и слегка вразвалочку, будто после опиумного курева. — Как вы знаете, недавно нашу сестру Куинни постигла беда. Не волнуйтесь, мы не оставим это без внимания. Ещё рано печалиться. Я обещал вам принести хорошие вести, и я исполняю своё обещание. Вынув из внутреннего кармашка конверт, Гриндевальд продемонстрировал собравшимся письмо. — В этом письме — новости прямиком из Туманного Альбиона, — сказал Гриндевальд, будто в руках у него была конфетка для группы проголодавшихся детей. — Краффт пишет, что наши приготовления идут согласно плану. Криденс и Персиваль обменялись озадаченными взглядами. — Все мы прекрасно понимаем, в какое место Скамандер со своими сподвижниками решили упрятать Куинни, — продолжал Гриндевальд. — Хогвартс в период летних каникул — лучше и не придумать. До тех пор, пока в школу не вернутся дети, замок в их полном распоряжении. — Вы планируете напасть на Хогвартс? — спросил Абернати. — Напасть? — перепросил Гриндевальд с улыбкой, притворившись, будто сама мысль о нападении оскорбляла его достоинство. — Нет-нет, что вы. Разве мы варвары? Красть из замка принцесс — это исключительно их прерогатива. Я не занимаюсь воровством. Абернати пристыженно прикусил язык. — Но нельзя просто спускать им это с рук, — вставила Винда. — Ни в коем случае, — согласился Гриндевальд. — Мы покажем, что не принимаем их грязные методы игры. Они решили, что в Хогвартсе их никто не достанет? Видимо, они считают, что нашли для себя идеальное укрытие. Что же, в чём-то они правы. Никто не войдёт к ним. Но, — заговорщически проговорил Гриндевальд и, опершись о стол, наклонился к аколитам, — никто и не выйдет. Кажется, они не до конца понимают, как работают закрытые комнаты. Мы не позволим никому из них покинуть остров. Мы отрежем их от континента, заблокируем каждый портал. Могут болтаться в своей Британии, словно мыши в клетке. Гриндевальд хлопнул по столу. Криденс посмотрел туда, на место, о которое ударилась его ладонь, и увидел расплющенное тельце задавленного паука. — Вы говорили, — вклинился Персиваль, — что предпочитаете не распространять поле своей деятельности на Британию. — Сейчас это не имеет значения, — вмешалась Винда. — Дело приняло иной оборот. — Я не вижу, как исчезновение Куинни меняет ход игры. — О, значит раскрой свои глаза получше! — посоветовала Винда, закатывая глаза. — Драккловы мужчины. — Не стоит, — предупредительно поднял руку Гриндевальд. — Вы оба правы. Вот только технически ноги наши не переступят материка. Если правильно разыграть карты, то не придётся даже марать руки. Я планировал обрушить следующую атаку обскура на Восточную Европу, но, видимо, придётся внести корректировки в наши дальнейшие действия. Как часто магглы переправляют свои пароходы через Ла-Манш? Думаю, десятка потопленных суден будет достаточно для того, чтобы они поджали лапки и спрятались поглубже в свои норки. Персиваль встал с места. — Аурелиус не готов к новой атаке, — возразил он. — Ему нужно больше времени на то, чтобы восстановить силы. Он стал гораздо хуже контролировать себя после того, что произошло в Дрездене. — У нас нет времени ждать, — раздражённо сказала Винда. — Что ты предлагаешь? Отправить Аурелиуса на курорт и выписать лечебный массаж? Справляйся как-нибудь своими силами. — Если операция сорвётся, ты первая спустишь на него всех собак. — Никто не тронет твоего chiot pathétique*. — Я достаточно знаю французский, чтобы понять, о чём ты говоришь. — Правда? — изумлённо переспросила Винда. — Ну тогда переведи-ка это: va te faire foutre**. Гриндевальд выглядел так, будто их перебранка развлекала его. Однако даже этому удовольствию нужно было положить конец. — У Аурелиуса будет достаточно времени на то, чтобы подготовиться, — заверил он. — Месяца вполне хватит на то, чтобы заново научиться не терять обскурью форму от любого громкого звука. В конце концов, за Аурелиусом есть небольшой должок, не так ли? — Месяц — это смехотворно мало, — сказал Персиваль. — Нам нужно больше времени на то, чтобы продумать все детали. — Месяц — это много! — заспорил Абернати, отважившись вновь раскрыть рот. Криденс подумал, а не был ли он до сих пор влюблён в Куинни. Если да, так он бы на его месте говорил тем же тоном. — Нужно действовать сейчас, пока рана ещё кровоточит. Абернати был так застенчив, так скучен. Криденс сомневался, что он когда-нибудь признавался Куинни в своих чувствах. — Месяц — это разумно, — сказал Гриндевальд в конечном счёте. — Разумеется, Абернати, я бы тоже предпочёл действовать скорее. Однако нам понадобится немного времени на то, чтобы укрепить наши базы на французской границе. Уверяю, мы не заставим Скамандера долго ждать. Персиваль привёл какой-то новой довод, Криденс не разобрал, какой, и его спор с Виндой разгорелся с новой силой. Абернати время от времени вставлял в него свои пять копеек, щёки его пылали от сильного чувства. Криденс смотрел, как двигались их губы, и не понимал ни слова. Он не понимал, почему Гриндевальд не скажет им замолчать, почему этот конфликт веселит его, словно хмель. Зачем его сюда позвали? Гриндевальда не интересовало его мнение. Его мнение, даже озвучь его Криденс вслух, ничего бы не изменило. У его слов никогда не было той же силы, которой обладали слова остальных людей. Ему казалось, что и сам Гриндевальд, и остальные аколиты уже забыли о его существовании, но, когда Криденс поднял глаза от стола, то увидел, что Гриндевальд пристально смотрит на него одного, словно хотел по буквам прочитать выражение его лица. «Видишь, Аурелиус? — спрашивали его горящие разными цветами глаза. Криденс чувствовал себя заключённым на допросе в тюрьме. — Я могу продолжать это до тех пор, пока мне не надоест. Это всё — твоя вина.» Криденсу стало дурно. Он не мог продолжать это. Он почувствовал, что ему срочно надо выйти отсюда. Гриндевальд попросил всех соблюдать тишину, сказал что-то насчёт мистера Краффта. Криденсу ничего не было слышно. Ни слова не говоря, он встал с места и пошёл к двери. Никто не попытался остановить его. Наверное, все были так увлечены спором, что даже не заметили. Только за порогом он услышал, как Гриндевальд велит Абернати проводить его в спальню. — Я сам провожу Аурелиуса в его комнату, — сказал Персиваль. Криденс ожидал, что за эти последует новая волна жарких пререканий, однако Гриндевальд легко уступил. Криденс шёл вперёд, не замедляя шага. Персиваль догнал его уже на лестнице. — Я не хочу быть частью этого, — сдавленно сказал Криденс. — Я не стану. Дрезден был настоящим адом. Я больше не могу позволить невинным людям страдать по моей вине. Гриндевальд может убить меня, нет, может катиться к чёрту, да-да, к чёрту, но я больше не буду. Я не могу. Персиваль взял его за плечи. Одним резким движением он прижал его к себе. — Тебе не придётся, — пообещал он. — Достаточно, Криденс. Ты прав. Больше нельзя ждать. — О чём вы? — Я помогу тебе сбежать, — сказал Персиваль. — Гриндевальд останется в прошлом. Я спрячу тебя там, где он тебя вовек не найдёт. Слышишь, Криденс? Тебе не нужно беспокоиться о Британии. Мы сбежим ещё до того, как Гриндевальд захочет отправить тебя туда.