где тебя носило

катамаранов много сделал для города. больше, чем просто много. вопреки ожиданиям, большого взрыва он не устроил - игорь сам был взрывом. все необходимые для рождения мира катастрофы и разрушения всегда происходили только внутри его головы. а снаружи были только руки, его руки, испачканные вековой чернью, которую невозможно отмыть. невозможно в буквальном смысле. однажды жилин так долго тёр ему руку старым куском пемзы, что чуть не натёр себе временную петлю (на шею). если бы катамаранов вовремя не притянул его к себе, и не сверзился благополучно с бортика ванны, куда был заботливо усажен, жилин бы, может, и не выбрался. с игорем было страшно, без игоря - невозможно. хотя жилин всегда был крепок. злой, сильный, самый крепкий из молодых духов, что катамаранов приютил в своём городе. самый буйный, юный, и, что главное, умудрившийся сохранить незамутнённое восприятие происходящего. хотя, разумеется, потери потрепали и его - их было много, одного игоря сколько раз хоронил, терял, искал, сколько раз успевал состариться, не находя. нелинейное повествование жизни и новоприобретённое бессмертие не могло не повлиять на него: сначала живая душа омрачилась пятнами. потом взорвалась - сколько раз жилин едва не уничтожал город? сколько раз рассыпался чистым сгустком энергии, разрывая физическую оболочку, приходя в себя только у игоря на руках, плечах, ресницах, кончиках окаменевших ногтей? игорь собирал его по воспоминаниям, восстанавливал его тело, оживлял снова и снова - не обижался. никогда не обижался. катамаранов улавливал какой-то очень давно забытый отголосок памяти, как он стоит, ему нет и шестнадцати лет, и его ругают перед всем классом, потрясая изорванным дневником. а жилин сидит за первой партой, прямо перед ним, смотрит ему в глаза. и смеётся - так, будто никого, кроме них, нет. смеётся заливисто, громко, по-птичьи. у него кривые зубы и голубые глаза. а игорь стоит столбом - двинуться не может. катамаранову смешно, правда - и тогда, и сейчас было, но он не смеётся. он вообще разучился смеяться, когда смешно, разучился плакать, когда грустно, он потерял это. он даже не силится вспомнить, как давно - если уже пионером не умел, значит искать эти образы просто нет смысла. поэтому игорь всегда так любил смотреть, как серёжа жилин умеет отпускать себя, и выражать, кричать, по-ка-зы-ва-ть: гнев, улыбку, горечь, тоску, слёзы. игорь умеет только выть от тоски, а серёжа живой. жилину под две сотни лет, но всё-таки он юн. юн, юн, бесконечно, кажется, молод - катамаранов бережно, нежно, чутко охраняет в нём эту "юность", остатки человеческого. "их" человечности. жилин усмехается, опуская взгляд - игорь знает, что не убережёт, как в себе не уберёг в своё время, но старается так, словно всё ещё можно решить. катамаранов верит, что жилин умнее его, игоря, в десятки раз. жилин останется человеком надолго. не потеряется. и его самого, игоря, будет держать на плаву. как сейчас. их симбиоз пугал их обоих по разным причинам. очевидным: уязвимость ранила. но она же дарила самое дорогое, что они оба могли себе позволить: ощущение жизни. за годы сосуществования игорь проделал огромную работу - создал несколько подспудных миров, которые населились существами извне и изнутри его головы. там, где был пустырь, был рай, ад, были панельки, были люди, живые, настоящие, лес, река. в конце концов, там было болото (и это было страшнее рая и ада вместе взятых). они никогда не говорили об этом, но всё это, весь этот город - ему, жилину, был построен. место настолько безопасное, какое только можно представить для таких, как они. когда жилин хотел убить игоря - это было очень давно и предсказуемо, когда становишься бессмертным духом, человеческая психика не может адаптироваться верно и даёт сбой, - он не справился со злостью внутри себя. он раскололся, раздвоился - и не заметил сначала даже, как это случилось. но именно этот раскол личности помог игорю спасти: и себя, и город, и серёжу. так появился жила. назвался митей - сам. когда он только появился из взрыва (жилин как раз всегда взрывался физически. в буквальном смысле взрывался), он выпал на землю, как был - испуганный, ощерившийся, как собака. и с пистолетом в руках. чей пистолет, не знал совершенно никто. катамаранов тогда едва ли не умер сам, без какой-либо помощи - во всех вселенных, где они жили, во всех мирах, когда жилин, его жилин брал в руки оружие, неизменно случалось что-то плохое. это началось ещё во времена тех ужасных временных петель, где они впервые встретились в серёжей в армии. или в тех, где они впервые увиделись непосредственно на войне. и в последний раз, в рамках той истории, тоже. или в тех, где жилин пускал себе пулю в лоб - их было не слишком много, но, в рамках вечности, очень прилично. у катамаранова не хватало пальцев, чтобы сосчитать. (на самом деле, конечно, дело было не в пальцах, рук у катамаранова могло быть сколько угодно. смелости ему не хватало сильнее.) а жила прижился. сначала его не убивали, потому что он составлял часть серёжи. город тянул их друг к другу - первые пару недель игорь смотрел, как их кожа пластами расходится, и они прирастают друг к другу. руками, спинами, затылками - зрелище жуткое, а ещё это было больно. они не жаловались, но игорь знал, что это ужасно больно. ничто в городе не могло пойти поперёк его собственного слова. а он пожелал "чтоб серёга был един любой ценой" - опрометчиво? да. он сам не помнит, как и когда это сказал - наверное, когда жилин впервые лопнул, как шарик, залив игоря своей кровью. жилины терпели - они были ему благодарны. знали, что ему было в сотни тысяч раз большее - он собирал их души. по частям. игорь старался. старался очень сильно, поэтому со временем жила стал совершенно отдельным и отстранённым сущностем. в нём не было ни силы жилина, ни бессмертия, ничего - если жилин в тот момент переживал кризис, как дух с сознанием человека, то жила был человеком с сознанием духа. казалось бы, что может быть хуже? но жилу спасло сознание, которое было человеческим - самым обычным. его спасением стал стандартный относительно человека разум, который упрощал всё так, чтобы жить было легко и просто. или, по крайней мере, терпимо. жилин не задавал вопросов игорю - потому что слишком много пережил с ним бок о бок. миллиарды секунд смотрел в его глаза. верил ему. любил его. жила не задавал вопросы, потому что так было проще. есть высшие силы? хорошо. моя кожа больше не будет болезненно плавиться, непреодолимой силой приволакивая меня к моему названному брату, чьим парафразом я являюсь? хорошо. всё хорошо, пока есть, что поесть и чем прикурить. а прикурить было - в социуме жила освоился на раз-два. он даже не был лишён морали, в отличии от серёжи, который зачастую всё ещё руководствовался лишь интуитивно-эмоциональным всплеском. жила был оголённым нервом, у которого в сумме было не более десяти жизненных правил - почти что заповедей. но те, что были, были для него железными. по прошествию пары лет жила и думать забыл о том, что он чем-то отличается от обычных жителей этого города. всё было хорошо.

***

катамаранов был надёжным хранителем, к нему тянулась всякая шваль - брошенная, выгнанная и отчаянно одинокая. русалки, лихо, призраки, духи, проклятые бессмертием, - почти как его серёга, - бесчисленные упыри, были оборотни, кого только не было? катамарановск не просил много за вход. все приблудившиеся сущности были гораздо слабее игоря, они могли себе позволить жить линейно, не думать о том, как строить мир вокруг. они могли позволить себе жить за счёт своей слабости. и игорь позволял жить подле него, брал контроль, охранял. следил. воспитывал, где надо. как справлялся - вопрос философский, но факт остаётся фактом: умирали у него редко. игорь бесконечно вкладывался, покрывая своей силой всё и всех. контролируя, судя, спасая, помогая, вытаскивая, решая - постоянно. он был занят, всегда занят, был со всеми и сразу. он так углубился в построение своего мира, идеального мира, в спасение душ человеческих (и не очень), что и думать позабыл о других "хранителях", с которыми когда-то был дружен, которых когда-то встречал. игорь жил долго - чего только не было на веку, голова не могла хранить всё это на постоянной основе. большую часть своей жизни игорь на постоянной основе не помнил - приходилось вспоминать долго и муторно. но подсознание всегда услужливо подкидывало ему любой момент из тех бесконечностей, где он застревал - его подсознание было гибким, как каучук. так и выживал. почти все, кто приблудился к нему, не задавали лишних вопросов и не доставляли хлопот, и жилин только ухал-смеялся в усы, мол, вотте-нате, разбойнички мои, товарищи упыри разбуянились, непорядочек, сейчас быстро всех рассажаем по тюрьмам, и на общественные работы направим, да-с, кого ты пустил к нам, игорь? (зная, что игорь никогда не пустит к ним кого-то дурного, какого вредителя). баланс мироздания, спокойствие их локального небытия. они любили друг друга. ничто не мешало, не вносило смуту в привычную жизнь этого городка больше, чем игорь мог позволить во имя расшевеления населения. всё было спокойно и хорошо - пасторально с привкусом скипидара. по-хорошему, лало вообще не стоило туда приходить.

***

они были знакомы испокон веку - казалось, что лало был всегда. у катамаранова было много форм, где-то он был ребёнком, где-то бродячим котом, где-то деревом, где-то столетним камнем, он был тиной, листвой, ветром. воздухом. монстром. цветком. а лало всегда был одним и тем же, окончательно испортив этим свою репутацию среди равных ему духов - его облик был почти полностью стабилен. время от времени он позволял себе побаловаться изменениями деталей, но минимальными - где-то у него была лишняя рука. где-то не было пальца. где-то был лишний. в каких-то мирах, где они пересекались с катамарановымм, лало уже был седым. в каких-то лало "сгорал" очень быстро - вернее, гнил заживо. игорь не осуждал увлечение веселящими - не понаслышке знал, что зависимость позволяет держаться человеку сильнее, чем что-либо ещё, когда мочи нет. но его как-то раз за разом проносило, и он мог оставаться собой - тем, кто помогал. а лало не мог помочь даже себе. он тонул. тонул, гнил, приносил несчастье, потому что тянул за собой людей. лошало всегда был чересчур, по-человечьи недальновиден - горе вокруг него оседало на мебели слоем пыли. люди любили его - и погибали. духи не любили - за то, что лало мог насылать проклятья, за то, что умел читать будущее, но никогда никому его не предсказывал. за то, что всегда был слишком спокоен. чересчур спокоен для своей ситуации. в каком-то плане игорь завидовал ему. у него никогда не хватало сил на чёрную, злую зависть - были дела поважнее, но он завидовал. ему хотелось насладиться хоть чем-то, хоть однажды так, как лало наслаждался каждой сигаретой, каждым лучом солнца. - хорошо тут у тебя, - произносит лало механически, садясь на поросший мхом пень - тот иссыхает, как только он касается его рукой, чтобы стряхнуть кусочки коры, - уютно. голос не его - игорь часто не помнил лица, но голоса запоминал идеально. он понимает - лало снова явился налегке, совсем. без тела, с пустой душой, пустыми руками и своей огромной, непосильной вседозволенностью - ему снова тяжело нести её одному. он понимает - в этом городе лало пока даже своим голосом говорить не может, он разговаривает случайно услышанными и записанными фразами других людей. катамаранов чуть расслабляет плечи, пусть и смотрит волком - несчастный, немой лало это показатель того, что его город защищён хорошо. даже от таких, как он. защита сильна настолько, что лошало, пусть и сидит напротив игоря (и земля вокруг него постепенно умирает, расползается жутким сухим пятном), он ещё не совсем здесь. у игоря колет сердце от взгляда пустых, белёсых глаз. игорь поднимает с земли гнилое яблоко и резко швыряет вперёд - оно не ударяется лало о грудь, а с хлюпающем звуком остаётся внутри. внутри его тела. лало смеётся. и его голос звучит заевшей кассетой у игоря в голове: "ты хорошо знаешь меня." игорь кивает - дёргается. это неприятно. мыслей в голове хватало и своих, чужое вмешательство отдавалось режущей болью в черепе. "я пришёл с миром." у лало измученное лицо. впавшие щёки, острый подбородок, игорь даже не может понять, во что он одет - цветастое рваньё настолько рябит, пестрит, бьёт в лоб, что увиденное не складывается в целую картину. от лало фонит болью. физической, духовной. он - надломленная с треском ветка живого, полного свежести боярышника. только этот треск не прекращается, когда ветку доламывают. он вечный. он не замолкает никогда, и игорю дурно, хочется залечь в болото, подождать, пока лало уйдёт сам. но он знает, что этому духу сейчас гораздо, гораздо хуже. у лало есть душа. душа, несущая в себе черноту всех сотен и тысяч лет. душа, напитая горечью. которой не суждено быть сломленной - но предрешено ломаться. лало пришёл за помощью. лало никогда не приходил к игорю просто так. - чт-т... у игоря не поворачивается язык, сейчас - в прямом смысле. деревенеет крепкая челюсть. тело включает защитные механизмы - тело понимает, насколько пагубно быть рядом с лало. игорь чувствует, как его лицо покрывается плотным лиственным полотном, сквозь которое изо рта вырастают большие клыки. смотрит на лало из-под кустистых, мховых бровей почти стыдливо. так-то игорь не боится лало совсем. но они оба знают, что его тело право - ему стоило бы. "не говори. видишь? твоё тело не хочет, моё тело не хочет. не говори ничего." лало трёт пальцами переносицу. игорь щурит глаза - пытается сосчитать. лало замечает, смеётся - тихо-тихо, но плотное эхо отскакивает от каждой сосны этого леса. земля трясётся едва уловимым колебанием. лало от него едва не падает с пня и беспомощно разводит руками. "помоги мне, натальин сын. я не останусь в долгу, я всю силу пущу на то, чтобы тебе..." игорь хмурится, коротко машет рукой, будто лапой, по-звериному. лало грустно улыбается и послушно сидит, обняв плечи руками. ему всегда холодно. игорь знает, что несчастье в том, что лало слишком слаб для силы, которой владеет. используй он её полностью, и случится крах. не тела, тело - восстанавливаемый ресурс, но его духа. его сущности. а если взорвётся сознание, несущее в себе столько боли, худо будет всем. в большом смысле: всем, каждому. это знали все. лало можно было любить или не любить, презирать, ненавидеть, испытывать к нему любые чувства - но никто из духов никогда и ни в чём ему не отказывал. лало никогда не просил многого. но когда просил, помогали ему беспрекословно. ему необязательно было рассказывать свою историю, но сущности, способные ощущать чуть больше стандартного человеческого спектра, всё понимали и так. лало был невероятно силён и одновременно с этим жалок. с ним не "сотрудничали", как с игорем, с ним не конфликтовали, не воевали, его просто всегда имели в виду. его, но по большей части - заточённый в нём потенциал конца света. игорь знал его с детства, и очень хорошо знал, как лало ненавидит себя. и всё в себе. можно ли вырасти духовно, зная, что не будь ты смертельно опасен, на тебя бы никто не взглянул? лало знал, что ничем отплатить не сможет. проклятия? будущее? игорь под расстрелом не стал бы просить чего-то такого. поэтому лало и пришёл налегке. с исколотыми руками, растрёпанными волосами, оставшимися только на одной стороне обгоревшей головы, тряпьём вместо одежды, с гнилым яблоком, застрявшим в груди. "я устал, гаджо, очень. нет нигде места, покоя... пристанища. я не смог сделать себе мир... так, как смог ты." игорь знает, зачем лало пришёл. лало закрывает бездонные глаза и опускает голову. игорь тянет к нему руку, которая сейчас слишком сильно похожа на еловую лапу. широкую. рука игоря мягкая и от неё правда тянет хвоей, когда он гладит лало по голове. рыхлая субстанция, составляющая его тело, стягивается в кожу, обожжённые край черепа зарастают, густые волосы валятся кудрями ему на лицо. игорь роняет кисть лало на плечо, и он умудряется даже выровнять спину - не совсем, игорь не всесилен. игорь дёргает уголком губ, и, свободной рукой залезая в карман спецовки, достаёт связанные проволокой пивные крышки. и, когда лало снова поднимает на него глаза, легко накидывает это проволоку ему на шею. лало касается её пальцами - улыбается. золотое ожерелье. - н-нос-си, - хрипит игорь, - за-аа-з-зааащищ-щать тебя будет. "то есть ты будешь,", - говорит лало у него в ушах потеплевшим тоном, - "я же за этим пришёл." игорь встряхивает рукой, осыпая лало иголками, заставляя рефлекторно отвернуться. лало смотрит на свои руки - почти чистые. ноги - прямые. и, что самое главное - лало больше не оставляет мертвых пятен на всём, чего касается. он проверяет это, потянувшись и коснувшись щеки игоря. тот дёргается - не любит. лало смеётся в его ушах - звенит. - ж-ж-и-и, ж-живи, как знаешь-ш-ш-шь, - бормочет игорь, постепенно принимая человеческую форму, - лю-ююю-дей не трогаеш-шь, - подвывает ветром, - п-п-правила помниш-ш-ш-шь. "не трогать людей, не портить лес, не трогать жилина. даже если полезет." - осс-ссссс, - шипит змеёй, - ос-ссобенно, если полезет... серёга. и дёргает головой, и вместе с этим уголком губ. улыбка. - п-прости, ту-у-у, - как ветер в трубе, - тут пятно не сошло. и машет своей еловой лапой возле собственного лица. лало машет рукой - к чёрту, главное, что обрёл телесность. не видел ещё, что выжженные пятна возле глаз остались молчаливым напоминанием об очередной неудачной попытке справиться самому. создать место, где помощь ему будет не нужна. "хочешь что-то спросить?" игорь мотает головой. игорь снова оглядывает лало с ног до головы, словно забыв что-то сделать, а потом резко бьёт кулаком ему в грудь, удержав его за плечо. из-за сильной хватки лало удерживается на ногах, кашляет, а с той стороны, за его спиной, на землю выпадает гнилое яблоко. лало кивает: - ну спасибо, - снова чей-то чужой голос, интонации, подражание, даже рот его двигается с трудом, - отец. игорь никогда не спрашивает лишнего - он любит наблюдать со стороны. быть бессмертными тяжело, иногда даже разговаривать трудно. какие-то вещи лучше понять самому. или, что ещё лучше - не понять вообще.

***

жилин гладит его по волосам, перебирая пальцами засаленные прядки, вычесывая рукой маленькие листики и кусочки мха. - голубчик, аль ты опять к нам пустил в город какую-то расписную шалупонь? жилин говорит беззлобно, больше сам себе. игорь лежит головой у него на коленях, закинув ноги на спинку старого дивана. на окнах тюлевые шторки с желтыми пятнами, на плите чайник скоро вскипит. ему хорошо. в ответ он мурлычет что-то неопределённое. - видал я твоего бандита, ходит весь из себя, рубашка атласная, а я ему говорю, голубчик, кто же осенью в одной рубашке ходит, такой красивой? вы это прекращайте. а он как обернулся, посмотрит на меня, глаза зеленющие такие, я сразу скумекал, что это твой. - з-зеленющ-щие, говор-ришь? игорь усмехается в усы - так он и думал. жилин склоняется и мягко целует его в лоб: - ты очень добрый, игорь, голубчик. что-то мне думается, что лучше было бы их всех по-хорошему взять и выгнать взашей. он не шутит, но смеётся, протяжно так, ухая. не шутит, потому что знает, что не было у того духа зелёных глаз, когда он пришёл сюда. рубашка может и была, но глаз точно не было. он мог их только у кого-то забрать. игорь поднимается на локтях, утыкается головой ему в плечо: - с-серёг, он... говорил? - а? что же это мы за вопросы такие задаём, - он чешет его по затылку, - нет, молчал. я почему обеспокоился бы, человек хороший разве будет молчать, когда его спрашивают? - человек н-не буд-дт, - соглашается игорь. им больше ничего не надо друг другу говорить - они и так знают. жилин говорит на два тона тише: - ты уверен, хороший мой? я же ж если что, могу на пятнашечку его... пока не натворил делов. - я... нельзя, серёг. - а как таки, совсем нельзя? катамаранов отстраняется. молча поднимает на серёжу взгляд. и глаза у него - бесцветные. жилину сначала кажется, что они серые, но потом понимает - цвета попросту нет. вздыхает. - волнуюсь я, игорёш. тянется и трогает губами кончик носа. на губах остаётся гарь. на плите свистит чайник. где-то в катамарановске, словно опомнившись, за реку падает солнце, оставляя немногим наблюдателям кусок своего золотого бока. потому что когда в квартире жилина свистит чайник, начинается вечер.

***

лало сидит на подмостках около реки. босыми ногами мутит воду - холодная, но он счастлив чувствовать холод. пятки ему щекочут волосы усталой, сонной русалки, всплывшей к нему поболтать. лало машет рукой. солнце последними, розовыми лучами гладит его покатые плечи. - не приходил бы ты сюда больше, - зевает русалка, ковыряя пальчиком молнию на сапоге лало, - сестрёнки до мужского тела жадные. утащат, и не посмотрят, что ты не молод. лало смеётся громко и раскатисто и смотрит на русалку. она красивая и мёртвая - из утопленниц. не произнося ни слова, тянется к ней рукой. подхватывает под горло, поднимая небольшую голову. она целует его в ответ страстно, жадно, как все русалки - мокро и скользко. лало не морщится - не такое с ними творил. чего она не знает, так это то, что в плату за волшебный поцелуй лало заберёт кое-что другое. он отрывается от её губ, утирая рот рукавом, отскакивая от края, успев ухватить с собой обувь. смотря, как её глаза наливаются страхом, как длинный, толстый чешуйчатый хвост бьёт по воде, расплескивая, а миниатюрные кулачки стучат по подмосткам, лало прочищает горло: - прости, красивая. игорь тебе вернёт за меня. а то как же мне без голоса, м? разворачивается, и уходит, сплевывая в траву - на языке остался привкус тухлой плоти. и аккуратно обходит все лужи по пути в город - русалки дикие. мало ли что.

***

игорь колдует русалке новый голос в тот же вечер, подорвавшись из теплой постели, долго извиняется. русалка возмущённо кряхтит - все мужики одинаковые! игорь касается рукой воды и во всей реке расцветают кувшинки. когда он было уже уходит, русалка, накручивая прядку шелковых волос на палец, кричит ему вслед: - цыгану своему скажи, чтоб ещё пришёл! разбойник, поцеловал, рассмеялся и сбежал! а я девушка культурная! и рассыпается золотым смехом. игорь пару секунд молчит и бредёт домой через лес. игорю трудно - он не хочет говорить с лало, но одно не даёт ему покоя: у кого он забрал смех? такой яркий, что он слышит его отовсюду? и почему (игорь хранитель, игорь бы узнал) никто не расстроился о пропаже? или, что ещё страшнее - вовсе её не заметил?