Трещины

      - Нет, ты, главное… Скажи, что я могу сделать? Только не закрывайся, прошу, просто помоги мне, помоги мне тебя понять. Слышишь? – шепчет Чонгук.              Они разговаривали уже минут тридцать, наверное, и за это время Тэхен успел рассказать Чонгуку, какую неприязнь и какой тошнотворный холод он испытывает, что ему сложно, сложно простить на самом деле, сложно отпустить.              - Хорошо, Чонгук. Я знаю. Я знаю, что я не должен так поступать. Что нужно разговаривать.       Чонгук взял его за руку, почувствовав ответное тепло, а не леденящее душу отстранение, как это было все время до этого.       - Я люблю тебя, Тэхен.       Тэхен поворачивается к нему и смотрит в глаза.              - А ты?.. – шепчет Чонгук после, не понимая того, что видит в его глазах.       - Чонгук, ты что, издеваешься надо мной… - отводит взгляд и усмехается.       - Ну скажи это… Мне просто так важно это услышать. Я не слышал этого от тебя так давно, хотя это просто слова… Но на самом деле это так важно…       - Да, я тоже люблю тебя. Именно поэтому я готов пробовать еще и еще, хоть это так тяжело и больно.       - Тэхен, пожалуйста, прости ме…       - Нет, не надо, - обрывает его тот. – Ты уже все сказал, и этого достаточно. Я простил тебя, Чонгук. Дело не в этом, а дело в том, как теперь пробовать переживать это отвращение, это поганое состояние, которое засело внутри и не отпускает.       Чонгук сморщился и отвел взгляд куда-то в потолок.       Через минуту он произнес:       - Я правда думаю, что сам себя никогда не смогу простить за это.       А Тэхен почему-то вдруг так резко почувствовал это смертельное сожаление его, почувствовал кожей, сердцем то, как искренне он раскаивается и насколько тяжело ему самому. И Тэхену вдруг стало досадно и при этом тепло, и его так потянуло к Чонгуку, что он повернулся к нему, взглянув: и теперь тот не казался таким чудовищным, чужим и незнакомым. Это был Чонгук, которого он любил. Это был его родной человек. Самый родной и любимый на свете человек.       Тэхен вдруг одним быстрым движением сел на Чонгука сверху, который все это время лежал на спине. Уперся ладонями в матрас и стал смотреть в него глубоко: самое важное – это язык взглядов. В глазах Чонгука столько влюбленности нежной, столько горячей, горящей слабости и ласки. И Тэхен чувствует все то же в ответ, поэтому целует его.                     - Что мы такого могли с тобой не поделить раньше, а?.. – шепчет Тэхен, отрываясь от поцелуя. – Почему мы вообще начали ссориться с тобой когда-то? Все былое кажется уже такой сущей ерундой, что смешно становится, - и они действительно начинают как-то облегченно и тихо смеяться.       - Не знаю. Какие-то глупости, если честно. Я уже даже не могу вспомнить, - отвечает Чонгук мягко. – Все были какие-то глупости. Не было ничего такого, чего мы с тобой по-настоящему не смогли бы решить. Давай не будем ссориться больше, а?       Тэхен усмехается и улыбается. Улыбается ему.       - Давай, Чонгук.       - Я люблю тебя…       А Тэхен вместо ответа целует его несдержанно еще раз, и еще раз в эту ночь они займутся любовью – но уже не такой. В этот раз они смогут наконец-то преодолеть этот барьер, напряжение, недоверие, злобу и холод. В этот раз они почувствуют разливающееся и обливающее с головы до пят тепло, искреннее и настоящее. Тэхен отдастся Чонгуку, полностью исчезая в нем; тая, как льдинка, под ним; рассеиваясь, как густой туман. Сможет лишь закатывать глаза и мертвой хваткой бесконечно прижимать его к себе…       Все начинало понемногу налаживаться.                            Спустя несколько дней в квартире Юнги и Чимина       Юнги – как всегда.       Ничего не менялось – он ходил, пока вокруг него носился флер такой мертвый, как дыхание самой смерти. А если только к нему притронуться, то в лучшем случае он начнет бурчать, в худшем – ударит. Вот такое у него настроение постоянно.       Но Чимину это все тяжело настолько, и настолько нестерпимо все это продолжать выдерживать, проглатывать, что он решает взять инициативу в свои руки.       Он соскучился по Юнги безумно, ему так хотелось, чтобы он его хотя бы заметил, сделал уже хоть что-нибудь. Да пускай хоть ударит. Это все равно лучше, чем такое чудовищное отстранение.       Чимин ловит Юнги и толкает его на диван, усаживаясь к нему на колени. Слышит незамедлительное ворчание:       - Что ты делаешь?       Чимин смотрит Юнги в глаза настойчиво, кладя ладони тому на плечи. Смотрит, прожигая взглядом, стараясь одними только глазами вытянуть из него все его переживания, все его тягости.       - Юнги. Слушай внимательно. Мне все равно. У тебя есть всего два варианта.       - О чем ты, Чима? Слезь с меня.       - Нет. Теперь ты послушаешь. На выбор: либо ты сейчас разговариваешь со мной о том, что происходит. Либо молчишь, но вместо этого трахаешь меня. Понял? Третьего не дано, - говорит Чимин, под конец смягчаясь в голосе. – Сбежать не получится. Ты в захвате, - произносит Чимин и серьезно, и очень мягко одновременно, сжимая старшего ногами и руками сильнее. Юнги усмехается, начиная смотреть в него.                     - Двадцать три дня, Юнги-хен. Я считал. Больше трех недель у нас ничего не было. Я не железный. Понятно?       И без дополнительных подталкиваний со стороны Чимина Юнги выбрал бы второй вариант, потому что когда он сидит у тебя на коленях и смотрит так, то никаких вариантов уже оставаться не может.       Поэтому он сдается и грубо притягивает Чимина к себе, сталкиваясь с ним губами. Чимин был настолько истосковавшимся по этим простым ласкам, что уже от одного только поцелуя этого потек, весь превращаясь в вязкую лужу. Он жадно отдавался в этом теплом поцелуе, возбуждаясь от того, что Юнги делает это так же взаимно, как и он.       Эти поцелуи такие шумные и грубые, и Чимин начинает от одних них только безудержно стонать и пытаться втянуть носом воздух, потираясь о Юнги все настойчивее, желая поскорее возбудить его так же, как возбудился он сам.       Юнги с грубым желанием, резко укладывает того на спину, и они начинают раздевать друг друга, пока воздух вокруг них начал становиться таким спертым и тяжелым, воспаленно разгоряченным. Чимин расплывался весь от этих ощущений, от смелых и настойчивых прикосновений своего любимого человека.       Когда Юнги начал покрывать его поцелуями в шею, в лицо, приступив к необходимой, но небрежной растяжке пальцами, Чимин начал стонать на таких высоких нотах, чувствуя, что может кончить вот просто так, вот прямо сейчас, потому что ему так не хватало такого Юнги.       Юнги вскоре начнет входить в него неосторожно, жестко, нагло, глубоко и быстро, отчего Чимин просто окончательно поплывет, притягивая его к себе уверенными и теплыми объятиями собственных рук. Он закатывает глаза, широко открыв рот от стонов удовольствия, и это ощущение, когда Юнги трахает его так, оно совершенно неописуемое и немыслимое, как будто вовсе не возможное.       Чимин закрывает глаза, в темноте закрытых глаз отдаваясь этим неимоверным чувствам и эмоциям полностью, ощущая лишь желание, любовь, желание снова и снова любовь, любовь, любовь.       Но Юнги вырывает его из этой темноты, нахально хватая его за подбородок пальцами, не останавливая движения, заставляя тем самым открыть глаза и посмотреть на него. Чимин под ним чувствует себя таким слабым, таким исключительно маленьким, и это так ему нравится – отдаваться Юнги вот так, до самого конца, доверяться полностью. Юнги смотрит на него глазами, прожигающими каким-то и морозом, и огнем одновременно – поразительная дуальность взгляда. Шепнет тихо с какой-то возбужденной издевкой:       - Тебе хорошо со мной, Чима-а?       Чимин вздрагивает, не понимает, но воспринимает это как игру и может лишь в безумии стонов вышептывать ответ ему на ухо сквозь череду этих стонов:       - Юнги-и… Мне никогда… не будет ни с кем… так хорошо… как… с тобой, а-а-а!       А Юнги резко, бесцеремонно перевернет Чимина на живот, надавит своим телом сверху и начнет вжимать своими толчками того как будто бы в глубь этого дивана, на котором происходит все это, а у Чимина сердце кричит внутри так, как кричит от наслаждения и упоения в данную секунду он сам. Он может лишь зажмуриваться, впиваться ногтями в обивку и выдавливать из себя:       - Хе-е-ен! Я так… люблю… тебя… - продолжает хныкать, утрачиваясь и стираясь в этом накрывавшем и сносящем крышу ощущении полностью.       Юнги своими толчками доводит Чимина до слез и абсолютного исступления безумия; такого, когда не понимаешь, что вообще происходит.       А Юнги всегда занимался с ним сексом вот так: в последнее время редко и случайно; но когда все-таки делал это, то делал так, как будто в последний раз, превращая возлюбленного в стонущее, несоображающее и ревущее нечто. А Чимин никогда не мог сдерживаться под ним, потому что то, что делал с ним Юнги, было чем-то чрезвычайным и непередаваемым абсолютно.                            После этого Юнги оделся, вышел на балкон, чтобы покурить.       А Чимин принял душ. Он был удовлетворен, и гормоны хлестали так, что он буквально физически их все ощущал в своем теле.       Но стоило им закончить, как Юнги закрылся мгновенно; захлопнулся, как дверца.       Оставив Чимина опять с этим холодом и непонимаем один на один.       И Чимину – вновь обидно и непонятно ничего. Ну что опять происходит?       И хоть он поставил ультиматум сегодня: либо, мол, то, либо это, но все равно решил добиться от любимого того, что они должны были сделать уже очень давно. Разговора.       Это было необходимо, как кислород. Иначе – просто невозможно.                     - Юнги-и-и… - протягивает Чимин жалобно. – Ну что с тобой опять такое? Опять сидишь чернее тучи…       Он подходит к нему ближе, пока тот сидит на диване.       - Я по глазам вижу, что в тебе что-то сидит и рвется наружу.       Чимин подсел к нему рядом и положил ладонь на плечо.       - Ну поговори со мной, любимый… Это же я?..       Юнги поворачивает к Чимину голову и смотрит взглядом, от которого у Чимина тело током прошибло. Потому что этот взгляд… Был странный, такой тяжелый и холодный, но при этом какой-то жалостливый и одновременно изучающий, оценивающий… От того такой пугающий взгляд. Очень смешанные эмоции читались в нем.       - Чимин…       - Юнги? Ну пожалуйста, - протягивает.       И тут вдруг Юнги усмехается и отводит взгляд, начиная смотреть куда-то рассеянно в воздух. Отчего он усмехнулся? Что смешного?..       - Мне просто интересно, Чимин… - начинает вдруг говорить таким голосом, от неожиданной строгости и горечи которого Чимина в дрожь бросает.                     - Мне просто интересно, Чимин… А ты вообще мне не собирался про Чонгука рассказывать, да?..                     У Чимина рухнуло абсолютно все внутри в эту секунду. Весь его внутренний мир разрушился в одно мгновение, он перестал дышать, потерял дар речи, лишь сжался, сидя на диване, и выпучил глаза. От страха. От ошарашенности.       Юнги увидел эту его реакцию и вновь усмехнулся. Мрачно поджал губы. Произнес:       - Что, думаешь сейчас наверняка, мол, как я узнал про это, да?       - Юнги, я…       - Я с самого начала знал, Чимин. Все эти два месяца.              Чимину поплохело вдруг настолько, что голова начала кружиться, а перед глазами все поплыло. Брызнули слезы, и он никак не мог начать нормально дышать. Чимин чувствовал себя растоптанной грязью под ногами, и это чувство было таким отчетливым, таким бьющим прямо под дых, без сожаления и намека на снисхождение.       Он сглотнул тяжелый ком в горле.              - Знаешь, Чимин… Я многое что перекрутил у себя в голове за эти два месяца, я много и упорно думал, размышлял, анализировал все это, - говорил Юнги, смотря куда-то в воздух безучастно, сложа руки на груди. Чимин же боялся даже шевельнуться. – И я понял многое, да. Ты был прав, у меня есть проблемы, но это все равно не позволяло мне обращаться с тобой, как с дерьмом. А весь этот год я обращался с тобой именно так, позволяя себе не замечать тебя, игнорировать, потому что знал, что ты все равно меня любишь и, мол, никуда не денешься. Это отвратительно с моей стороны. Отвратительно было так думать, ведь ты не вещь, ты не моя собственность, у тебя есть чувства, и они сильные и искренние, а я вел себя так, будто плевать на них хотел. Прости меня. Правда. Я не имел права так с тобой поступать, так нагло и самонадеянно плевать на тебя.       - Юнги, Юнги, нет, - начал вышептывать Чимин сокрушенно, хватая его за руку, потому что черт побери, что Юнги сейчас несет вообще?! Как он смеет извиняться сам, как он смеет извиняться, если извиняться должен только Чимин, и не просто извиняться, а вымаливать прощение после того, что он натворил…       - Постой.       Чимин замолчал, снова сглотнув тяжелый ком в горле, потому что не имел права перебивать Юнги, который впервые за долгое время заговорил. И он не имел права вообще ни на что в данную секунду. И вообще, по жизни, потому что он мерзкий. Он – чудовище. Настоящее, отвратительное чудовище. Поэтому продолжал сидеть с выпученными глазами, не дергаясь ни одной клеточкой тела.       - Я помню, что тогда, пару месяцев назад, нам стало совсем тяжело. Я вел себя, как мудак. Уехал от тебя ночевать в студии, ничего не объяснив. Чего я вообще ожидал?.. Что ты станешь ждать меня, как маленький щеночек? Это было так ужасно с моей стороны. Просто проигнорировать тебя и уехать, ничего не объяснив. Страшно представить, что ты чувствовал тогда, как ты почувствовал себя тогда. Наверное, тебе показалось, что я тебя совсем не люблю, подумал, что ты мне безразличен, наверняка ты почувствовал себя таким ненужным… Но это не так, Чимин, и это никогда не было так. Мне просто нужно было побыть одному, одному повариться со своими проблемами наедине, я не хотел тебя затягивать во все это, потому что зачем тебе все это. Я не хотел тебя вовлекать в свои трудности. Это была моя главная ошибка. Что я отстранил тебя. Что я отрезал тебя от себя. Сам, своими руками.       Я помню тогда, в тот вечер… Мы дней пять уже не виделись, да? Я не отвечал тебе на звонки и сообщения, ты даже не знал, где я, что я… Но в тот вечер… Я так долго и упорно прогонял ситуацию со своим отцом в голове в тот вечер… Я помню, я сидел в студии и вдруг заплакал, почувствовав себя маленьким мальчиком, потому что отец отказался от меня, и я по сути остался как бы сиротой. Но тогда я помню. Я вдруг успокоился и подумал: «Да ладно, смысл расстраиваться? Чимин – вот моя семья». И тогда я помню, рванулся и поехал искать тебя. Дома не обнаружил. Потом выяснил через друзей, что ты был на той вечеринке… Знаешь, я тогда так остро почувствовал, что скучаю по тебе, так хотелось тебя обнять, прижать, потому что я пиздецки соскучился.                     Чимин уже не может слушать все это спокойно. На смену текущим рекой слезам пришла настоящая истерика, ему хотелось завыть. От этого он прижал рот ладонью. Потому что он чувствовал себя самым мерзким, самым отвратительным человеком на земле. Он все эти два месяца так чувствовал себя, но прятал это гнусное, низкое, тошнотворное чувство глубоко внутри себя. Запихивал внутрь, не давая вырваться. Но сейчас это было необратимо.       - Я искал тебя… И нашел, - Юнги горько усмехнулся и вдруг резко сморщился; казалось, что то ли его сейчас вырвет, то ли он сам сейчас разревется. – Увидел ту самую картину перед глазами, приоткрыв дверь в одной из комнат в том доме, на той самой вечеринке. И… просто ушел.       Знаешь… Я правда всегда знал, что я веду себя ужасно по отношению к тебе, но я правда не думал, что ты опустишься до того, чтобы переспать с парнем своего лучшего друга из-за этого. Я не думал, что ты опустишься до такого. Нет, нет, не так… Не то, что ты опустишься. А что я доведу тебя до такого. Поэтому я и говорю это. Это ж как тебе, должно быть, было больно и обидно из-за меня, что ты решил забыться таким способом.       - Юнги… - Чимин не выдерживает и, как вязкая лужа, опускается на колени перед ним, кладя свои руки ему на ноги и заглядывая в глаза сквозь мутную пелену слез. – Пожалуйста…       Юнги смотрит на него сверху вниз с сожалением и продолжает:       - Я знаю, что ты сделал это не из-за того, что не любишь меня. Наоборот. Я слишком много места занимаю в твоей голове, поэтому тебе было так больно. Это то, что я за эти два месяца для себя понял. И я знаю, что ты сделал это не потому, что тебе не хватало секса или вроде того, ты совсем не такой. Ты не дешевка, и ты не такой жалкий. Так что можешь ничего не объяснять, Чимин, и не извиняться. Я и так все понимаю. Я и так все понял. Поэтому и говорю сейчас все это. Но просто ты должен был понять, почему я такой отстраненный и холодный особенно в последнее время.       Потому что я знал.              Чимин весь дрожит, он не может сдержать этот тремор. Ему правда так хочется закричать. Юнги не имеет права так говорить, так рассуждать. Он не имеет права. Он должен его ударить, должен прогнать и забыть его имя навсегда.              Чимину так плохо, потому что он ненавидит себя.       Но он не может не произнести лишь одно-единственное, такое плаксивое и вымученное, такое жалостливое; такое, в котором тлелась одна лишь слабая надежда:       - Юнги, пожалуйста… Только не бросай меня… - выхныкивает, вымаливает, выдавливает еле-еле, через силу, по-настоящему скуля, как собака.       Юнги смотрит на него и хмыкает, а в его глазах вдруг разлилась нежность. От этого у Чимина все внутри ходуном пошло, а кровь начала стучать в жилах.       - Я уже два месяца уживаюсь с этим фактом, Чимин. Рядом с тобой. И еще не бросил, как видишь, - вдруг он кладет свою ладонь ему на щеку, стирая горячую слезу. – Никуда я не уйду. Я смогу это отпустить, Чимин, потому что я правда тебя не виню. Мне очень жаль. Жаль, что так получилось и что мы довели себя до всего этого. Но я люблю тебя. И с каждым днем я чувствую все отчетливее, что не могу больше злиться на тебя.       Все это время я вел себя так холодно, потому что… Меня так злило и обижало лишь одно… В голове, когда я смотрел на тебя эти два месяца, постоянно носилась фраза: неужели я не заслуживаю всего лишь правды? Как он может, мол, так ходить непринужденно и делать вид, что ничего не было? Как ни в чем не бывало?       Но недавно я понял и это: ты не мог по-другому. Представляю, как тебе было. Ты боялся меня, да? Я был таким непредсказуемым и ледяным, что ты и предположить не мог, как бы я отреагировал, и боялся, что я не прощу тебя, разозлюсь страшно и уйду? Да?       Чимин может лишь отчаянно кивнуть головой в знак согласия, поджав губы, которые начали дрожать, а уголки начали бесконтрольно опускаться вниз.       - Я люблю тебя, Чимин. Иди сюда… - Юнги тянет его к себе, усаживая рядом, и начинает обнимать руками, прижимая. Одной рукой он водит по его волосам. У Чимина от этого все взрывается внутри, потому что… Как он может быть таким?!       Чимин льнет к нему послушно и так ласково, с такой бесконечной влюбленностью, кладя голову тому на грудь, а весь мир расплывается. Он не может перестать плакать от этого сквернейшего, режущего сердце вдоль и поперек чувства того, какой он отвратительный, какой он низкий. Самый, самый ужасный человек на целой планете, во всей вселенной. Но не может перестать испытывать бесконечное тепло и любовь от того, что делает Юнги. От этого хочется плакать еще больше и при этом мурлыкать от удовольствия, закатывать глаза от удовольствия.       Ну как он может быть таким?..       Но Юнги был таким. По жизни, всегда. Он всегда плевал на все общественные правила, поддавая абсолютно все своему критическому осмыслению. Даже его ориентация в каком-то роде была еще одним его вызовом этому обществу, в котором так много глупых и ненужных порядков. Юнги всегда воевал против всего, против всех. И даже против такой вещи, как общественно принятое абсолютное табу на измену. Он все поддавал своей собственной, личной оценке и оценивал вещи и события только со своей собственной точки зрения. В этом был весь Юнги.       - Юнги… - шепчет. – Я люблю тебя, - Чимин хрипит это так тихо, потому что так невыносимо сложно разговаривать сквозь эти рыдания. – Но я никогда не смогу простить себя за это. Я ненавижу себя. И мне становится еще хуже от того, что ты так легко прощаешь меня. Ты не должен… не должен так поступать, это неправильно… Я не заслуживаю хорошего отношения к себе, я этого не заслужил…       - Да кто решает, как поступать правильно, а как неправильно, Чимин-а, - отвечает Юнги спокойно, продолжая обнимать того. – Все это ерунда. Ерунда, слышишь?       Знаешь, так это странно, если подумать… Измены разрушают пары, а у нас наоборот… Ведь именно благодаря тому, что случилось, я понял так отчетливо и так явно, насколько же сильно я тебя люблю. Хм, это странно же, да? Давай будем такими странными, слышишь? Ну успокойся… Будем странными. Измены разрушают остальные пары, а у нас она только воссоединит. Послужит причиной для сближения. Понял? Благодаря этому мы многое с тобой осознали. Ты ведь тоже наверняка многое осознал и многое понял после этого, миллиард раз пожалел, проклинал себя, возненавидел себя? Ты не должен ненавидеть себя. Все хорошо. Я рядом. Ты ангел, Чимин, ты всегда оберегаешь меня. Я верю тебе. Все в порядке.       «Ангел»?.. Чимину опять хочется завыть. Все его лицо морщится, корчится, и он не хочет, чтобы Юнги заметил эту невыносимую горечь на его лице, поэтому зарывается ему в шею, обвивая его своими руками, желая никогда не отпускать его от себя. Чимин продолжал бесконечно проклинать себя и только хотел, чтобы Юнги никуда не уходил. Но Юнги и не собирался.       Чимин чувствовал себя таким маленьким, когда был рядом с Юнги. Таким слабым невозможно. Он так сильно любил его. Юнги казался ему таким совершенным, целиком, с ног до головы, абсолютно святым. Чимину стало гнусно и гадко еще и от того, что он смел злиться все это время на Юнги, какое он имел право на него злиться, когда он такой безупречный? Чимину хотелось кричать.              Юнги шепнет спустя время ему:       - Чимин-а… Только я хочу сказать тебе. Скрывать это – неправильно. Я знаю, что тебе адски непросто все это, но ты должен рассказать это Тэхену.       - Нет, нет, Юнги-и-и… Не заставляй меня, я умоляю. Тэхен не выдержит этого. Он не вы-ыдержит. И я не смогу, я не смогу, я не смогу даже произнести это вслух…       - Сможешь, Чимин. Так будет правильно. Все будет хорошо. Так будет лучше для всех. Ничего страшного, это не конец света.       Ты должен рассказать об этом Тэхену, он твой лучший друг.