Когда я закрою глаза (версия 2.0)

В кармане бренчит мелочь, солнце припекает темечко, новенький асфальт под ногами пружинит, кажется, оттолкнусь чуть сильнее — и взлечу. Как же я рад, подумать только! Сам не ожидал, что покупка билета на самолет может вызвать столько положительных эмоций. В закусочной было прохладно, работал кондиционер. Множество голосов сливались в сплошной разнотонный гул. Запах специй, жареного мяса, характерный дух старых газовых горелок не менялся с тех пор, как я впервые попал сюда в компании таких же иностранных студентов. Персонал и постоянные посетители давно привыкли к лаоваям, но я все же заметил несколько заинтересованных взглядов. Надо бы в порядок себя привести, светлые волосы и так внимание привлекают, а когда они длинные, да еще борода… Полина сидела за столиком у окна и уже что-то ела. — Вадик, блин! Я тебя полчаса жду! — она возмущенно ткнула в мою сторону палочками. — Прости, первокуры на кампусе заблудились, дорогу показывал. И вовсе не полчаса, а минут десять. — Я повесил рюкзак на спинку стула, сел и подставил лицо под прохладный воздух из кондиционера. — Жарища сегодня. Ты как? — Терпимо, но бывало и лучше, конечно. — Она приподняла край безразмерной футболки и помахала им над круглым животом. Вообще не представляю, как она передвигается по городу с этим арбузом, да еще в такую жару. — Принес? Пока Полька доедала что-то жутко выглядящее, но аппетитно пахнущее из мяса и овощей, я вывалил на стол распечатки, попутно заказав холодный чай. — Тебе разве можно это жрать? — Я утащил у нее кусочек свинины. Острая. — Нельзя, — вздохнула Полька и подняла на меня печальные глаза. — Но хочется. Даже по лицу заметно, что она поправилась. Щеки появились, скулы сгладились, губы стали полнее, хотя последнее, наверное, не от веса зависит. Полька и сейчас симпатичная, но выглядит совершенно иначе по сравнению с собой прежней. Это немного пугает. Однако характер не изменился, она все так же не любит сидеть дома и обожает есть в чифаньках. Шум, толпа, мельтешение лиц вокруг как будто подпитывают ее энергией. И она все так же сходу абстрагируется от внешних раздражителей, когда нужно сосредоточиться. Нацепив очки и вооружившись карандашом, Полина с головой зарылась в мои черновики. Людей, называющих себя китаистами, сейчас немало, но хорошего переводчика на художественную литературу по-прежнему еще поискать. Особенно такого, который станет обучать новичка исключительно из дружеских побуждений. Поэтому я очень ценю Полькину помощь. Даже уйдя из универа, где курировала иностранных студентов, она продолжает меня консультировать, несмотря на то, что я нарушил все ее планы относительно карьеры. — Я замуж выхожу, — внезапно выдала она, делая пометки на полях. — Да ладно?! — Я наклонился вперед, поближе к ней. — Бай-лаоши таки решился? — Представь себе. Больше десяти лет с духом собирался. Это нормально вообще? — фыркнула Полька. Она говорила с наигранным раздражением, но глаза радостно блестели. Она и мой научный руководитель встречались уже лет пятнадцать, сначала учились вместе, потом работали, ругались, разбегались, мирились, снова ругались и расставались навсегда с завидной регулярностью. — Знаю одного такого же, — улыбнулся я, вспомнив Антоху. Как раз вчера с ним по скайпу болтал. — Меня другое беспокоит. Вернее, его не беспокоит это? Я указал глазами на ее живот. — Он рад. Бай-лаоши был нетипичным преподом, нетипичным китайцем, нетипичным человеком вообще. Будучи пекинцем в черт знает каком поколении, он казался здесь большим чужаком, чем любой из его лаовайских студентов. Общительный, открытый, не терпящий условностей, непосредственный и темпераментный. Он был собран и строг в работе, но в повседневной жизни — тот еще раздолбай и авантюрист. Студенты часто задавались вопросом, как ему при таком отношении к жизни удалось дотянуть до тридцати семи. — Он вбил себе в голову, что ребенок будет светловолосым и сероглазым, как ты. Ходит довольный теперь, говорит, это красиво. — Чудак-человек, — покачал я головой. — Чудак, — вздохнула Полька. — За это и люблю. «Да ты сама такая же чудачка», — подумал я. Мы возились с моим переводом, потом я провожал ее домой. Разговаривали о России, о планах на будущее — моих и Полькиных. Перетерли косточки ее будущему мужу. Полинка шутила, что если он снова включит свой испанский темперамент и начнет ее бесить, то она вместе с ребенком переедет жить к моим родителям. Я смеялся и отвечал, что всегда пожалуйста, они будут только рады. Наверное, я должен чувствовать ответственность, но я не чувствую. Не испытываю никакой привязанности к существу, растущему в Полькином животе. Для нее это часть ее самой, что-то по умолчанию дорогое. А для меня… Она в очередной раз рассталась с Баем, я тосковал по дому, мы оба были сильно пьяны и здорово обижены на жизнь — и вот результат. Что я действительно чувствую, так это вину перед ней и огромное облегчение оттого, что ей ничего от меня не нужно — она меня не любит, замуж за меня не хочет, денег у нее и так побольше, чем у меня. Идеальная женщина. Один недостаток — ей для счастья нужен только Бай, а я правда хочу, чтобы они оба были счастливы. Они хорошие люди, хоть и чокнутые слегка. — Сколько ты дома не был? — спросила Полька, когда мы прощались. — Четыре года. Действительно долго. Сначала боялся, что не смогу вернуться сюда, если уеду. А потом, когда привык, времени не было, да и денег тоже. — Рад, небось? — В ее улыбке промелькнула зависть. Она сама жила в Китае уже много лет и на родине не была еще дольше моего. — Очень. И боюсь. — Чего? — удивилась Полька. — Хочу увидеть кое-кого, но не думаю, что он мне обрадуется. — Тогда желаю тебе удачи. — Она похлопала меня по плечу. — И привези мне шоколадку. *** — Вадим, тварь патлатая, ну наконец-то! — Антоха стиснул меня в объятиях и приподнял над землей. Он слегка разздоровел, окреп, отрастил бороду и не стригся, видимо, с моего отъезда. Все это я уже видел по скайпу, но в реальности его физиономия оказалась еще шире, ярче и жизнерадостнее. — Я тоже рад тебя видеть, мой волосатый друг. Самолет, электричка, и вот уже под вечер Антоха встречал меня на вокзале. Мы решили, что переночую я у него, а домой двину завтра. Пока добирались до квартирки, которую они с Наташей снимали, я жадно озирался по сторонам, пытаясь уловить изменения, произошедшие в городе за время моего отсутствия. Странно, но не изменилось практически ничего. И в то же время все казалось чужим и незнакомым. Другой воздух, другие звуки, цвета другие. Мы шли пешком, срезая дорогу через дворы. Здесь близко, вещей у меня немного, я предусмотрительно упаковал все в рюкзак, чтобы не грохотать чемоданом по дорожкам, на которых изредка встречается асфальт. Я чувствовал себя неловко, как что-то чужеродное в этом городе. А ведь скучал. — Ты здорово изменился, — сказал Антоха. Да я и сам в курсе. Я сильно похудел, хотя, казалось, худеть особо некуда. Сильно загорел. Волосы отросли до лопаток и выгорели, так что я сейчас почти блондин. Бороду-то сбрил (и только увидев в зеркале бледный подбородок понял, что зря), а постричься решил дома. Надеюсь, изменился я не только внешне, хотя сам понимаю, что это вряд ли. Однушка в пешей доступности от универа и дома Антохиных родителей. А значит, и от Данькиного дома. Хочу спросить о нем. После отъезда в Харбин я пытался писать Даньке, но он не отвечал, а потом и вовсе меня заблокировал. Я спрашивал у Антохи, Антоха говорил, что все в порядке, и быстро переводил тему. После переезда в Пекин я снова пытался связаться с Данькой с другого аккаунта — в основном чтобы похвастаться успехами — он по-прежнему игнорировал меня, хотя блокировать в этот раз не стал. Все, что я слышал от Тохи, — Даня продолжает преподавать, занимается переводами и все у него нормально. Пару раз я порывался написать Роману, но так и не решился. — У нас пьянка спонтанно наметилась, — предупредил Антон. — У Натахи день рождения на той неделе был, сегодня друзья ее завалились, решили отметить. Выходные же. — Очень в тему, — улыбнулся я. — Может, бухлишка прихватим тогда? Наташины друзья. Интересно, она все еще дружит с Романом? — Почетный гость прибыл! — гаркнул Антоха, вталкивая меня в прихожую. — Привет, Ва… Вадим? — Выскочившая нам навстречу Наташа растерялась, недоверчиво глянула не меня. — Вадим, Вадим, — улыбнулся я. — Привет, Наташ. — Тебя не узнать. — Она обняла меня, поцеловала Тоху. После моего отъезда Антону понадобилось немало времени, чтобы помириться с Наташей. Сначала он от нее бегал, потом ей надоело, и он бегал уже за ней. Но в итоге все сложилось хорошо. В комнате за круглым раздвижным столом сидели трое, блондинистой шевелюры не наблюдалось, но, памятуя Ромкины внезапные появления, я не удивился бы, обнаружив его, скажем, под столом. — Артём. — Мне под нос сунули костлявую лапку с фенечками на запястье. — А вас как зовут, дорогой почетный гость? — Вадим. — Я осторожно пожал Тёмину руку. Он почти не изменился, разве что волосы короче стали, да морщин на хитром личике прибавилось. — И, вообще-то, мы знакомы. Тёма приподнял брови, пытаясь вспомнить. — А! — вскрикнула Оксана и дернула за рукав сидящую рядом девушку. Ксюша, кажется. — Вадим! Ничего себе! — Ничего себе! — повторил за ней Тёма. Вспомнил меня, наконец-то. Покончив с приветствиями, удивленными возгласами и комментариями относительно моей внешности, все вернулись за стол. Принесенная нами выпивка оказалась кстати. Тёма и Оксана остались именно такими, как я их запомнил: любителями выпить, потрещать и посмеяться. — Кого-то не хватает, — решил я разведать обстановку после штрафной рюмки. — Вы еще общаетесь с Романом? — Соскучился? — Тёма привалился ко мне, сально блестя глазками. — Ромыч теперь всегда занят, не до нас ему. А жаль. Антон и Наташа странно притихли, Оксана вдруг встрепенулась и завела разговор об открытии байк-сезона, которое, вообще-то, было еще в мае. Потом у Наташи зазвонил телефон, она извинилась и вышла поговорить на кухню. Что происходит? Вернувшаяся Наташа покосилась в мою сторону, что-то шепнула на ухо Антону, и тот изменился в лице. — Какого хрена? — Он озадаченно потер лоб и виновато посмотрел на меня. — Вадим, такое дело… Договорить не успел, в дверь позвонили. Бормоча что-то себе под нос, Тоха рванул открывать. Напряглись все, включая меня. Шарканье и тихие голоса в прихожей, скрип паркета и… — Всем здравствовать. Особенно тебе, Вадим. Что я говорил про внезапнее появления? Роман стоял в дверях, непроницаемый и спокойный, как Чуньюаньская статуя Будды. Не знаю, больше радости или настороженности вызвал у меня его приход, но мне, кажется, действительно хотелось его увидеть. Я встал, чтобы поздороваться как следует, но застыл, напоровшись на едва заметную печальную улыбку. С этой улыбкой меня поразило осознание — он выглядит иначе. Те же короткие пшеничного цвета волосы, голубые глаза, широкие плечи, но что-то изменилось и довольно сильно. — Я не понял, у вас тут днюха или что? Чего так тихо-то? Со звуком хрипловатого бархатистого голоса я получил такой вброс адреналина в кровь, что колени задрожали. Следом за Романом в комнату вошел высокий и очень худой человек. Несмотря на теплую погоду, он был в вязаном джемпере, широкий ворот которого открывал угловатые ключицы. Тонкая длинная шея изгибалась вперед, как будто с трудом удерживая голову, сквозь щетку коротких черных волос на которой просвечивала бледная кожа. И этот болезненно-худощавый незнакомец говорил Данькиным голосом, улыбался его широкой открытой улыбкой, насмешливо смотрел его темно-карими глазами. — Кого я вижу! — Первой опомнилась Оксана. Спотыкаясь, выбралась из-за стола и бросилась Даньке на шею. Все пришли в движение, как по команде. Здоровались, обнимались, хлопали друг друга по плечам и говорили, как давно не виделись. Это походило на сцену из спектакля. Слишком эмоционально и нарочито-искренне. Данька поднял руку, приветствуя меня, и даже улыбнулся, но близко не подошел. Прополз по диванным подушкам и уселся в самом уголке, подтянув колени к груди. Его взгляд скользил по мне, не задерживаясь. Вежливый и равнодушный, незаинтересованный, словно я просто знакомый. Роман, кажется, хотел пожать мне руку, но его закружили вопросами и незаметно затолкали на диван рядом с Данькой. Прямо напротив меня. — Прости, я потом объясню, — шепнул мне на ухо вернувшийся на свое место Антон. Да уж, мне определенно нужны объяснения. Данька, Данечка, что с ним случилось? Он не просто изменился, он выглядит плохо. Землистый цвет лица, ввалившиеся щеки, синяки под глазами. Мы все тут в футболках, Оксана вообще в какой-то маечке на грани фола, а Данька в джемпере, ежится и постоянно тянет рукава, пытаясь согреть пальцы. Его колени под джинсами такие острые, как будто на костях совсем нет мяса. И шерстяные носки, я с изумлением заметил, что у него на ногах вязаные шерстяные носки. Придерживая рукав, он потянулся за бутербродом. На мгновение я увидел тускло-синие вены на запястье. Почти прозрачная кисть, пальцы с узелками суставов… Он болтал с Оксаной, перегибаясь через Ромку, а я разглядывал эту костлявую руку. Я уже видел такие руки. И такое изможденное лицо. Давний случай в общаге прокрутился в голове, как видео в ускоренной перемотке: мертвенно бледное Женькино лицо, синеющие губы, ввалившиеся глаза. Неужели Даня… Нет, он не мог. Он же разумный взрослый человек. На мысли о разумных взрослых людях я чуть не рассмеялся. Разумные взрослые не живут на одном кофе, не кромсают себя тупыми бритвами и не спят со своими студентами. Еда и напитки стремительно убывали, Антоха был отправлен на кухню за добавкой, Даня увязался за ним, «попить водички». Роман показал мне пачку сигарет и кивнул в сторону балкона. Во дворе было тихо, я уже отвык от такой тишины. Прохладный и влажный воздух пробирался под футболку, напоминая, что лето летом, а мы не в тропиках. Роман задернул тюлевую занавеску и плотно прикрыл балконную дверь. В комнате продолжали болтать и смеяться, а у нас была тишина. И темнота, в которой тепло светились окна дома напротив. Мы на четвертом этаже, но, если наклониться над перилами, земли не видно. Во дворе нет фонарей, окна первого этажа темны, кусты сирени ловят и рассеивают свет с верхних этажей. — Hello darkness, my old friend, — шепнул я на выдохе, выпуская в темноту струйку сигаретного дыма. — Ты здесь надолго? — Роман тоже смотрел вниз. — В России на месяц, а конкретно здесь до завтра. — Слышал, ты теперь в Пекинском языковом? — Ага. А ты? — Кандидатскую пишу. Писал. Сейчас времени нет на нее. Я наконец понял, что изменилось. Он стал немного мягче. Ледяная корка подтаяла. Но вместе с тем он утратил флер благородной отстраненности. Стал чуточку обычнее, ближе к простым смертным. — Вы вместе пришли, — озвучил я то, что не давало покоя. Все очевидно, никто никому ничего не должен, но у меня все равно колет под ребрами. — Прости. — Не извиняйся. — Мы не собирались, но ему в последний момент приспичило. Я едва успел Наташу предупредить. — С ним все в порядке? Роман посмотрел на меня удивленно. — Нет, я вижу, что он не в порядке, — пояснил я. — Что с ним? — Ты не в курсе, да? — Роман стряхнул пепел мимо пепельницы, прямо в темноту двора. — Полагаю, он просил Антона не говорить. — Не в курсе чего? — Я начал уверяться в нехороших предположениях. — Только не говори, что он мажется. — Что? Нет! — Роман мотнул головой. — Хотя не знаю, что было бы лучше. Я смотрел на него и ждал. Он смотрел вниз, докуривал сигарету, оттягивая ответ. Волосы, на которые падал свет из комнаты, казались золотыми, шея — гипсово-белой. Все же, не так сильно он изменился, как показалось сначала. Если не захочет открыться, ты будешь видеть его красивым, но холодным, почти неживым. И от меня он снова закрыт. Немудрено, больше четырех лет прошло, но мне жаль той тонкой ниточки взаимопонимания, что образовалась между нами тогда. Роман затушил окурок, провел рукой по волосам: — Думаю, нет смысла скрывать, раз ты сам заметил. — Он постучал пальцем по виску. — Опухоль. Я боялся моргнуть. Боялся позволить себе осознать сказанное. Связать это слово с заданным мною вопросом. С Данькой. — В онкоцентре его еще три года назад похоронили. Роман говорил тихо, вплетая страшные слова в ночную темноту, топя меня в желании не слушать, сбежать, закрыться от реальности. Неоперабельность, метастазы, химиотерапия, обезболивающие, пятилетний срок выживаемости… Когда-то я жалел, что не услышал всего этого, сейчас не мог (и не хотел) заставить себя верить в то, что слышу. Я боялся моргать, потому что каждый раз, опуская веки, вместо усталых голубых глаз Романа видел снисходительную усмешку в карих глазах Евы.