***
— Опять бухал, Максимов? — Хоть бы цветы принёс... Не стоило тебе приходить сюда. — Какая же ты скотина, Максимов. Испортил похороны отца... — Да что ты знаешь! Тебе когда-нибудь изменяла твоя жена?! — Забирай свою псину и валите. — Да какие у тебя могу быть друзья? — Кроме Леонидова всегда есть... Макс. — Лена, у тебя муж есть, так на него и ори. А на меня не смей. — Зачем про симптомы соврал? — Хотел снова почувствовать, каково это, когда о тебе заботятся, переживают... — Был бы на твоём месте кто-нибудь другой, я бы подумал. Может быть. А так... — Меня просто не жалко. Макс, позволь помочь.***
Свет. С возвращением в реальность гамму поздравляет подоспевшая головная боль. Едва только раскрыв глаза с мыслью о том, что он всё-таки умер, иначе откуда такой яркий свет, Максимов щурится и сразу пытается приподняться. Чужая ладонь касается груди и мягко укладывает обратно на койку. — Не стоит вставать так резко, — доносится женский голос. Холодная ладонь коротко касается лба несчастной роженицы, и Макс различает в незнакомке молодую акушерку. — У Вас шов, будьте аккуратны. С полными недопонимания глазами гамма закатывает рубашку до груди. Виду предстаёт красная царапина внизу живота — до мужчины всё же доходит, что именно произошло. Оказывается, больше суток назад Максу делали кесарево. Преждевременные роды, любимая белая полоса в жизни и радость для всей семьи. Однако, вопреки незавидному положению, ребёнок остался целым и здоровым. Спал сейчас в компании своих мелких друзей, почти счастливый. Главное, что проблем не возникло. Что страшные домыслы о смерти при операции остались далеко позади, и сейчас можно было спокойно выдохнуть. Гамму предупредили, что швы снимать им не нужно, и сказали лежать смирно. Чуть позже напоили антибиотиками. Максим буквально сушился на месте от внимания со стороны и ещё около нескольких часов летал в прострации. В голове стоял только недавний разговор с убийцей. Повторялся, как на пластинке, будто мужчина всё ещё стоит там и ждёт помощи. Неприятное зрелище. Окончательно проснуться помог только собственный сын, когда гамму перевели в послеродовое отделение. В обстановку, принятую видеть в палате матери после родов (та самая, когда счастливая мать благодарит акушеров и врачей и нежно обнимает своё дитя), Макс вообще не вписывался. Никаким боком. Его хватало только на то, чтобы долго и с оставшимся недопониманием смотреть на мальчика. Как он дёргает руками и сжимает пальчики в кулачок, какой он маленький по сравнению с полицейским. Все пережитые месяцы беременности сейчас казались сном. Но мальчик был его. Его собственный, пинающийся и негодующий, раз за разом требующий покушать. Это так странно и так невероятно. Кто бы мог подумать? Слабые пальчики сжимают мизинец гаммы. Максим улыбается. Наверное, впервые так счастливо и так искренне за последние несколько лет. Садится на койке поудобнее, укладывает голову малыша на изгиб своего локтя и всматривается в сморщенное лицо. — Замучил ты своего папашу, — наконец, подаёт хриплый голос мужчина. — И одного, и второго. На тумбе рядом звонит телефон, и Максимов прикладывает его к уху. — Да-а, Лёшенька. — Макс, как ты? Как сын? Всё нормально прошло? Не болит ничего? Довольный Макс жмурится от такого напора. — Живой, здоровый, как пёс, — отвечает полицейский непонятно о ком именно. — Сейчас дрянь какую-то нести будут... Кормить его. Мне ж никак. — Мне приехать? Скажешь, под каким окном остановиться? — Распугаешь же всех в округе... — Ну Макс. — Через день-два выпишут уже, чего такой нетерпеливый-то, — улыбается Макс. — Дома грейся, кроватку, что ли, готовь... Куда ты там хотел её ставить. — Ма-акс, — тянет Лёша. — Ну сам ты как? Что с операцией? — Что-что... Швы, говорят, сами сойдут. Завтра будут учить жизни. Я тебе на диктофон запишу, сам будешь слушать, ты у нас за безопасность... И всё. Говорят, всё прошло успешно. Не загоняйся. — Ещё бы я не загонялся после такого. У меня же половина волос поседела, пока я ждал. А вдруг что задел, поранил там, вдруг защемило... — О, точно. Что с Антоном Стреловым? — Максим кивком принимает тарелку с едой от девушки и ставит на тумбу. — Живой. Скоро суд... Точно посадят, тут без вариантов. В доме, где он скрывался, ноги Белова нашли. Закопал в землю. Сын его дома, с матерью, целый и здоровый... Стрелова о тебе спрашивала. — О как. — Волнуется за твоё здоровье, — Лёша устало вздыхает. Гамма как чувствует: ночью нормально не выспался, так переживал. — Всё с нами нормально, — спустя короткую паузу говорит Максим. — Хочешь, приезжай завтра. Через окно сына покажу. — Честно? — Честно, Лёш. — Тогда я приеду. Я тебе позвоню. Хорошо питайтесь, ладно? Осторожнее там, — просит Леонидов. — Я Пса с собой привезу! — Привези, привези. Без кольца что б не приезжали! — шутит Макс. — Я понял, понял! — думает, что никакая это не шутка, Лёша. Максимов обрывает связь и укладывает сына поудобнее. Живот урчит, призывает к скорейшей трапезе, и гамма ни разу ему не отказывает — съедает то, что в жизни бы, он уверен, никогда не съел.***
Семь долгих лет спустя...
— А вот у моего папы свой ресторан! — Как это? — Он получает деньги и командует работниками. А ещё мы можем там кушать, когда захотим! — И не будете платить? — Конечно нет! — Ну ничего себе... Двор детского садика заполняют мальчики и девочки. Кто-то играет в песке, кто-то прячется от солнца в беседке, с рисунком солнышка на стене. Обсуждающий с другом какую-то игру в гаджете Миша трёт кожу коленки у пластыря и засматривается на небо: кричат птицы, едва-едва заметны облака. Мальчик считает минуты до момента, когда воспитательница позовёт их есть. С утра аппетита почти не было, но сейчас он особенно обострился. Будь то каша с комочками или кисель... нет, всё-таки кашу с комочками он не вытерпит и сейчас. Гамма думает о тосте с джемом, который всегда делает ему папа. Вот с этим блюдом, ещё и вместе с какао, точно ничто бы сейчас не сравнилось. Миша замечает, как быстро затихает его друг, и только с тенью на собственном лице поднимает глаза: над ним возвышается мальчик — Антон. — А где работают твои родители, а, Жень? — смело спрашивает он. — Мои... ну... — Женя мешкается и косит взгляд на друга. — Мои... — Да он просто стесня-яется! — смеётся девочка позади. — Миша, а ты не говорил, кто твои родители. Они тоже нигде не работают? — Нет. Мой папа подполковник, — спокойно говорит Миша. — Ничего себе! Ты не рассказывал, — удивляется Антон. — Может, мой папа знает твоего? — Зато у меня мама врач! — девочка позади строит умный горделивый вид. — Твой второй папа, наверное, не работает, раз первый папа подполковник. Ни разу не видела, чтобы они забирали тебя домой. Или у тебя только один папа? — Это неправда, — с обидой в глазах возражает Миша. — У меня есть второй папа. И папа... — А папа его — злой полицейский с собакой. Все маленькие головы разом оборачиваются на грубый голос и лай, и компашка растерянно раскрывает рот. За жёлтой решёткой останавливается Макс и расслабленно суёт руки в карманы, пока Пёс рядом с ним приветливо лает младшему Максимову-Леонидову. Едва тот раскрывает рот, к мужчине сзади поспевает и Лёша — одёргивает пальто и растрёпывает чуть отросшие взъерошенные волосы. Под солнцем блестит кольцо на его безымянном. — Кто тут кого обижает? — Папа... — гамма встаёт на ноги. Следом за ним с восторгом поднимается и Женя — его друг-омега. — Плохо хвастаться. Нос вырастет, — говорит Макс детям позади. Позже стучит по решётке и обращается к сыну. — Что, едем кататься? — Куда? — недоумевает Миша. — На приём. Потом прокатимся в отдел, — отвечает Леонидов и кивает гамме в сторону дверцы. Мальчик сжимает руку друга и, бросив напоследок неопределённый взгляд на обидчиков а-ля «ну что, схавали?», идёт к дверям. Оно и правильно: больше к Жене никто из компании сегодня не подходит. Лёша помогает сыну надеть шарф и в ногу с Максом ведёт к автомобилю. — А мы зайдём к тёте Лене в лабораторию? — парень садится в машину и гладит устроившегося рядом Пса. — Да она ж в восторге будет. Жизни без нас не знает, — отвечает Макс. — И к дяде Гнездилову? — Ещё бы мы его не встретили, — Лёша улыбается и заводит машину. — Я думал, вы не приедете, — тянет гамма. — Ты расстроился из-за того, что другие тебе говорили? — удивлённо спрашивает Лёша. Миша ковыряет пластырь на коленке и решает держаться тактики «молчание — знак согласия». Максимов на переднем пассажирском неопределённо взмахивает рукой. — Сколько ж мне уже наговорили таких гадостей в жизни. Знаешь, что я отвечал? — Макс косит взгляд на сына. — Ничего. Потому что, видишь как, я один знаю, как всё на самом деле. Пускай что угодно придумают. Мы тебя любим. Вот отпускал бы нас начальник почаще... Миш, хочешь, чтобы мы чаще тебя забирали что ли? — Типа того, — говорит мальчик. — Если для тебя так это важно, нужно было сказать. Не я, так папа бы заезжал, — отвечает Лёша. — Надо будет, Гнездилова отправим. — О как! Гнездо за смертью только посылать, ты ему ребёнка доверить хочешь, — Макс удивлённо толкает его локтём. — Скорее уж Пёс его целым-невредимым до дома довезёт. — Или тётя Лена. — Чего, договорились? — Максимов оборачивается. Миша улыбается и вздыхает. — Я подумаю. — А вот и влияние тёти Лены. — Ты на его коленки посмотри: все в пластырях. Чьё это там влияние, интересно, — говорит Лёша. — Чья бы корова мычала, Лёшенька. Миша пододвигается ближе к ним и с довольным видом слушает любимые отцовские споры. Весь оставшийся путь они слушают какую-то песню (одобренную лично Псом) и говорят о работе. Гамма уверен: кто бы что ни говорил, чем бы не хвастался, его семья — самая лучшая на свете. Отцы самые весёлые и добрые, а их работа — куда круче владельца ресторана и врача. И совсем не со зла тётя Лена так часто говорит им: «вот они, три всадника несчастья». Ох, точно, четыре. Про Пса чуть не забыли.