Where nobody looks

      Зачётная неделя - то, что ненавидел каждый первокурсник. Никто не объясняет что к чему, куда ходить, кого уговаривать, перед кем падать на колени за то, чтобы не слететь со стипендии. Есть везунчики со знакомыми на старших курсах, которые могут замолвить словечко или рассказать пару скрытых тайн высшего образования, но таких мало, ведь первый закон подобных заведений - каждый сам за себя. Но только не Ли Феликс. Безупречная репутация отличника, ужасный образ зубрилы и совершенно детский, смешанный местами с взрослой серьёзностью характер совсем не выдавали в нём первокурсника. К первой сессии он успел прослыть лучшим на потоке, за что многие преподаватели позволяли себе ставить ему автомат.       Сам Феликс на это внимание и не очень-то обращал. Учёба давалась легко, и, вопреки всяким слухам, гуляющим между стен вслед за сквозняком из щелей старых окон, зубрёжкой он никогда не занимался. Достаточно было прослушать лекционный курс и сделать пару конспектов, чтоб за тот час, который проходит от первого в списке до его фамилии, успеть вычитать главное. Надежда в глазах смотрящих на него преподавателей, когда он отчеканивал материал вытянутого билета, стоила, может, завистливых взглядов полного недоумения однокурсников. Но даже до этого Феликсу дела не было.       Ведь все хорошие мальчики - всего лишь те плохие, которых не успели поймать, так?       Днём Ли Феликс - главная гордость первого курса физмата, примерный посетитель литературного кружка и любимый сын господина и госпожи Ли. Но, как писала Анна Ахматова, хоть и не в нашем контексте: "...но другим открывается тайна...", и имя этим другим - Бан Чан. Четвёртый курс музыкального факультета, страх младшекурсников и ужас преподавателей. И, насколько Феликс может судить о влюблённостях, Чан - его первая. Поэтому, где-то между внимательным чтением правил корейского в библиотеке и прогулкой от одного корпуса к другому, Феликс усердно практикует английский в поцелуях, которыми Чан ловит его в узком переулке под переходом.       Господин Ли думает, что его сын поздно приходит домой, потому что допоздна засиживается в библиотеке. И, в принципе, иногда он не заблуждается в своих догадках, ведь подоконник самой дальней, затемнённой секции университетской библиотеки является излюбленным местом Чана - туда, как он считает, как нельзя удобнее можно усадить Феликса и долго целовать с руками на его талии. Сам Феликс давно перестал ходить в библиотеку затем, зачем обычно ходят усердно учащиеся студенты. Для него кладбище (или, может, извечное хранилище потрёпанных обложек) книг стало скорее местом встречи, свидания.       Чан же в библиотеку редко когда заходил почитать, но философия - единственная пара, на которой Чана время от времени можно было увидеть вне рамок зачётной недели - стала хорошим поводом её посетить. Преподавательница настойчиво рекомендовала книжку в толстом зелёном переплёте, и, честно, это вся информация о книге, которая осталась в голове Чана, когда у самого первого стола рядом со стеллажом он увидел Феликса. Выбор между стойкой ресепшена библиотеки и увлечённо подчёркивающим что-то в учебнике Феликсом Чан посчитал очевидным, и месяцем позже Феликс сдался, предпочитая скучным статьям более увлекательное времяпровождение с Чаном.       Хоть он на парах был и редким гостем, зачёты сдавал вовремя и на твёрдое "хорошо", почему, собственно, и являлся ночным кошмаром преподавателей. Тему знал хорошо, на высокую оценку не претендовал, но ставить приходилось. Интереснее всего Феликсу было слушать, когда Чан говорил о музыке, ведь музыка - это то, что, по мнению, наверное, обоих, людей связывает и объединяет. Феликсу нравятся тексты и мелодии, которыми Чан с ним делится, а Чану нравится искать в Феликсе вдохновение.       Пока все студенты, страдая, сидят по ночам за материалом экзамена, Феликс незаметно ускользает из дома на прогулку. Вдоль мельтешащих огней машинных фар, по речным отражениям горящих фонарей и сквозь смутные перенаселённые посёлки, где в третьем часу ночи на площадочных каруселях гуляют дети без какого-либо надзора. Феликс в такие моменты чувствует всю прелесть встретившей его в Корее жизни. С Чаном всё принимается гораздо проще, по-своему как-то, ведь Австралия для него - тоже не чужое место на другом материке.       С Чаном можно забыться, ругнуться на английском, послушать родной акцент, чтоб не забыть свой. С Чаном можно не притворяться послушным студентом Ли Феликсом с первого курса физико-математического факультета - с Чаном можно целоваться припухшими губами в переулках, ерошить волосы до сумасшедшего беспорядка, смеяться посреди ночи на всю улицу, вызывая беспокойство редких прохожих, пока родители грезят о красном дипломе и мирно спящем в своей кровати сыне.       Правда, иногда приходится выкручиваться. Когда пар много, лекций ещё больше, а репутацию терять нельзя, у Феликса начинается страшный период в жизни - чанонехватание. Тогда среди тёмных, спутанных от бессонных ночей перед тетрадью прядей Феликс выискивает гениальную на первый взгляд идею: "Мам, знакомься, это Бан Чан, он помогает мне с корейским". И, на удивление, работает лучше, чем Феликс мог себе представить. Вместо скучнейшей экспериментальной лабораторной работы по физике Феликс с удовольствием запирает замок в своей комнате, с каким-то неведомым отчаянием и горькой безысходностью вздыхает, когда Чан, без слов всё понимая, поднимает его на руки, бесшумно укладывая на кровать.       Кровь вскипает то ли от горячих поцелуев, чувствующихся даже сквозь плотную ткань домашней футболки, то ли от мысли, что родители за тонкой межкомнатной стеной думают, что их сын упорно старается улучшить произношение дифтонгов. Чан до безобразия умел и тих в своих действиях, в каждом движении рук по телу чувствуется некая трепетность и забота, которой Феликс точно не чувствовал неделю назад, когда его всё также подхватили под бёдра и грубо впечатали в кафель университетского туалета. Феликс назвал бы это настроением, а не двуличностью, ведь всегда можно попросить.       Увидь матушка хоть одну татуировку на руках или же груди Чана - и на пути в дом Ли для него навсегда была бы воздвигнута стена похлеще Китайской, но для такого случая Чан учтиво оделся в светлое и с рукавами. Знала бы госпожа Ли, как сильно её сына сводят с ума чернила под кожей его "приятеля, помогающего с корейским". Как он любит водить по ним пальцами, щекоча под рёбрами, как взгляда оторвать не может, если Чан надевает майку в университет. Феликсу нравится думать о том, как он остаётся непойманным, ведь азартность вкупе с уверенностью - сочетание, существование которого нельзя допускать ни в коем случае.       Ещё Феликсу нравится пошлость, которой с ним делится Чан. Не грязная развратность, а умеренная непристойность шёпотом на ухо, отчего кроет, как от самых сильных наркотиков. Хотя откуда Феликсу знать? У него он, наркотик этот, один, и прямо сейчас он кусает его губы до мелких ссадин, при всей любви к стонам самыми изящными способами заставляя Феликса молчать, таким образом распаляя сильнее и продолжая игру в прятки: Феликс&Чан 1:0 мир вне стен комнаты.       Растрёпанный и, возможно, в надетой наизнанку футболке, с кошмаром каждого парикмахера на голове и искусанными, налившимися кровью губами Феликс как можно быстрее, вне поля зрения родителей выводит ничуть не лучше выглядящего Чана за территорию дома, по улице вниз, куда-то к остановке, что в нескольких кварталах от самой ближней. Феликс изо всех сил борет желание вместе с Чаном зайти в автобус, положить голову на плечо и ехать до самой конечной, потом по кругу, по кругу, по кругу.       Но по кругу у Феликса получается только ходить по этажам корпуса, ища нужную аудиторию. В наушниках, где до этого играла разная чушь, подобранная Спотифаем, теперь лично Чаном для Феликса созданный плейлист, который хоть как-то помогает отвлечься от вечных просьб списать, от заполонённого сигаретным дымом туалета, куда Феликс заходит среди дня умыться, от одинаковых лиц преподавателей, от одних и тех же слов об успеваемости.       - Малыш Ликси хочет сегодня побыть плохим мальчиком, м?       Феликс сталкивается с вопросом, стоит только завернуть к лестнице. В потоке студентов никто не замечает ни его, ни стоящего слишком близко Чана. Феликс в лёгкой панике оглядывается по сторонам, выискивая то ли знак на согласие, то ли спасение от собственного страха нарушить уже давно установленные вокруг него рамки определённого порядка. Но Феликс думает: "к чёрту", кивая. Чан, скривив лицо от улыбки посерьёзнее, берёт его за руку и тащит сквозь толпу по лестнице вниз, а оттуда уже - прочь из университета.       Прогуливать пары для Феликса в новинку, для Чана же это образ жизни. Смешанный с адреналином страх оседает где-то в лёгких с каждым новым вдохом, и Феликс впервые за всю свою жизнь чувствует, какая на вкус должна быть свобода. Возможно, для него Чан стал её синонимом, иначе Ли не может объяснить тот спектр чувств, что возникают рядом с ним. Влюблённая радость играет с беспокойством против неизвестной ранее умиротворённости улиц в час-пик, забитых кофеен и насмерть прилипших к тротуару жвачек. Феликсу ужасно нравится разговаривать и делиться впечатлениями.       Чан много говорит о новой песне, о том, что хочет бросить университет и уйти в соло. Мечтает об известности, признании и мировых турах, в которых Феликс обязательно был бы с ним. Много рассуждает о популярности и том, как слава губит людей, в конечном итоге приходя к выводу, что Феликс для него - спасательный круг, не дающий тонуть в рутине похожих как капля на каплю дней. Феликс не озвучивает, но думает, что скорее наоборот. Его жизнь - сплошной океан однообразности, а Чан - тот самый корабль с вечеринкой.       - Обещай не смеяться, - говорит Феликс, когда они гуляют по пустой аллее.       - М-м, - соглашается Чан.       - Я хочу бросить физмат и поступить в академию искусств на хореографию, - Феликс поджимает губы.       Чан запрокидывает голову наверх, думая. У Феликса много задатков хорошего танцора и, вероятно, это было бы намного лучше для него, чем изо дня в день сидеть над формулами. Но Чан также знает причину, по которой Феликс осуществить задуманное не может, боится. Родители держат его в цепких лапах медицины и юриспруденции, но ни одно из направлений Ли-младшего никогда не интересовало. На физмат он пробивался большим скандалом.       - Представляешь, если ты будешь ставить хореографию на мои песни, - задумчиво тянет Чан.       - Я же просил не смеяться, - дуется Феликс.       - Я не смеюсь. Я строю планы на будущее.       - И почему ты считаешь, что я есть в твоём будущем?       - В нашем, - поправляет Чан и добавляет уже на корейском: - потому что ты уже часть моего настоящего.       - Я не очень понял, - сознаётся Феликс.       - Значит, поймёшь позже.       Чан улыбается, встаёт и за собой тащит Феликса ближе к площадке сквера. Он достаёт телефон, чтоб включить что-то из того самого плейлиста, который Феликс до дыр заслушал, и просит импровизировать. Феликс смущается, но вскоре соглашается. Через движения он передаёт свободу, которой не хватает, и расплывчатую, непроизвольную тоску. Чан смотрит на него с любовью и восторженностью ребёнка, впервые увидевшего фаер-шоу.       И если раньше Феликс думал, что конец должен быть обязательно у всего, то с Чаном он не видит ни одной границы.