алые разводы

      Кагами не глуп. Его легко сбросить со счетов, думая больше о Данзо c его хитрой натурой и природным коварством или Хирузене с его непринуждённой улыбкой и неосознанным эмоциональным манипулированием, но он…       …он шиноби не меньше, чем каждый из них. Он просто не может не быть, не пока его тренирует лучший из лучших, самое близкое к богам существо, которое он когда-либо встретит в своей жизни. Он не хитроумный или проницательный от природы, но он научился подмечать мельчайшие подробности, незаметные детали, с Шаринганом или без. Так что ему достоверно известно, что сенсей в него влюблён.       Долгие взгляды, лишнее прикосновение к его плечу, особенно от человека, который вообще-то безразличен к касаниям, — всё это всё равно легко упустить. Ничто из этого не длилось достаточно долго, чтобы начать приглядываться.       Кашель — другое дело. Кагами не обращает на него внимания, он не настолько простодушный, чтобы думать о кашле, как о чём-то большем, чем аллергия или простуда. Но лепестки, лепестки слишком сложно не заметить. Они скользят меж бледных, покрытых тонкими шрамами пальцев в ящик стола в кабинете, в котором Кагами провёл большую часть своей жизни, докладывая о чём-либо настоящей легенде. Человеку, создавшему больше техник, чем кто-либо другой в этом мире, за исключением, пожалуй, Мудреца Шести Путей, если кто-то вообще верит в эту старую сказку.       Кагами слышит тихий, приглушенный мокрый кашель через тонкую дверь кабинета сенсея, когда он отправляется на миссии, замечает смятые лепестки камелии, спрятанные в мусорном ведре, когда возвращается с докладом. Он видит алые разводы в уголках бледных губ, стёртые до едва заметного розоватого оттенка. Похоже на размазавшуюся помаду первой девушки, которую Кагами поцеловал. Он быстро отчитывается, чтобы не видеть больше мутных тёмно-красных глаз, всматривающихся в него с вымученной сдержанностью.       Тобирама многолик, но он не так хитёр и неуловим, каким кажется себе, точно не с Кагами. Он на это никогда не попадется, потому что его неспроста назвали «зеркалом». Его мать была наёмным убийцей и знала цену умению отражать черты окружающих, и Кагами слеплен по подобию всех, кого он когда-либо встречал. В нём есть что-то и от сенсея, особенности, которые он уловил и перенял, даже не заметив. Но есть нечто, что он никогда не отражал в ответ сенсею, — ту же самую безоговорочную любовь, мимолётные всполохи которой он замечал в красных глазах.       Кагами не влюблён в Тобираму. Не так, как хотел бы, не полностью.       Кагами не может заставить себя полюбить сенсея всецело, так, как он знает, другие люди могут отдаться единственному человеку, так, как Тобирама — в глубине души, никогда напоказ — надеется. Он любит его так же, как ученик обожает наставника, как друг ценит друга, как люди любят тех, кто знает их лучше, чем они сами. Но это не счастье любовной связи, от которого замирает сердце и сбивается дыхание, это не чувство, заставляющее задыхаться от окровавленных лепестков и позволять корням разрывать к чертям лёгкие, это не…       Это не та любовь, которая сможет спасти Тобираму.       Кагами всё равно продолжает замечать. Его это печалит, но он ничего не говорит о выражении болезненной тоски в глазах наставника, когда Кагами сбегает с тренировки с Хирузеном на руках.       Он раскидывался своей безраздельной любовью между столькими людьми, что её не будет достаточно для одного-единственного.

______

      Он подбирает лепестки, разбросанные по тренировочному полю, медленно их пересчитывает. Они выглядят довольно знакомыми. Его матери нравились камелии, хоть и не этой конкретной разновидности, и она никогда не растила их такими большими. «Зимняя роза», — шепчет Кагами, держа их в подоле своей рубахи. Элегантная бледность его наставника походит на зимнюю белизну, но вот цветы слишком яркие. Он предпочёл бы, чтобы они были натурального красного цвета, как глаза Тобирамы, а не милого розового, запятнанного кровью.       Но, несмотря ни на что, они нежные.       Кагами воображает, что его сенсей такой же. Он прижимает лепестки к губам, представляя, что целует бледные губы учителя, и пытается заставить себя желать, чтобы это стало реальностью. Но это не работает. Кагами стонет в лепестки, чувствует в их мягкости привкус железа — возможно, губы Тобирамы будут иметь такой вкус, когда он начнёт целовать грубо, как он целует Данзо. В нём так много любви, которую можно подарить. Хирузену, Данзо, иногда Кохару, когда ему скучно после продолжительной миссии, той симпатичной девушке из его клана, которая старше его на два года и любит покомандовать, но у него в груди не остаётся любви, чтобы кто-то мог забрать её всю.       Учихи любят свободно и бесконтрольно, как пламя, вырвавшееся из теснин костра в лес, поглощая, сжигая его и непрерывно распространяясь. Им на роду начертано отдаваться любви целиком и полностью, но не единожды.       Кагами прижимает блестящие розовые лепестки к своим губам, представляя чужие, мягкие, представляя красные глаза и прекрасные белые волосы, и не чувствует ничего, кроме сильного сожаления.

______

      Лепестки становятся цветками. Бутонами, которые затем распускаются.       Кагами видит их смятыми в бледных руках. Замечает, как их отчаянно прячут под синие доспехи, выбрасывают подальше, находит их в корзине для мусора.       Он подбирает их раз за разом. Красный на розовом. Острые края лепестков, настолько неестественно острые, что даже страшно. Кровь, кровь, сплошная кровь и сопровождающий её запах железа. Редкий влажный кашель переходит в мучительно частое сухое покашливание посреди разговора, приглушённое бледной, изящной рукой.       Он привлекателен, Кагами всегда признавал это. Он красив, даже слишком — такое обычно называют неземной красотой. Грациозный, гибкий, но при этом высокий и мускулистый и всё ещё аристократично бледный. Утонченные красные рубцы украшают его кожу, не только на лице, чёткие линии, петляя, спускаются по запястьям, шее и торсу, обвивая, словно прерывистая нить судьбы, постепенно поглощающая его. Кагами видел его обнажённым по пояс — летняя жара в Конохе невыносима — и с тех пор не перестаёт задаваться вопросом, почему из всех людей Тобирама желает именно его.       Его.       Кагами тоже красив, он и это признаёт. Сложно не признать, если Данзо нашептывает ему это по ночам в своей тесной квартирке, полученной вместе с рангом джонина, обжигая горячим дыханием его кожу. И не только он, Хирузен, зажатый вместе с ним между мётлами в кладовке на нижнем этаже резиденции Хокаге, тоже. На миссиях Кагами использует свою красоту как оружие: взмах длинных пушистых ресниц оборачивается кунаем, решительно всаженным в податливую глотку. Война — не совсем игра, но, если бы она могла считаться таковой, Кагами был бы одним из лучших игроков. Но мучительное и тоскливое желание в красных глазах, исключительная нежность в невинных, но явно сдержанных, чтобы не переступить черту, прикосновениях — это не то, что он хотел бы выиграть.       Он подслушивает под дверью, как Тобирама закашливается, захлёбываясь и задыхаясь из-за рвущихся вверх жёстких стеблей и острых по краям лепестков. Есть такое выражение «любовь расцветает». Не слишком ли жестоко, когда она расцветает в прямом смысле?       Кагами заставляет себя собирать лепестки, так много, как сможет, в знак раскаяния. Добровольно вызывается наводить порядке в резиденции Хокаге, обшаривает ящики стола и мусорные корзины, осматривает растения снаружи, обследует тренировочные полигоны уже после того, как Тобирама уходит, и подбирает всё, что находит. Старается не обращать внимания на яркие пятна густой крови на стволах деревьев, выглядящих прямо как следы пальцев, которые обтирали о поверхность. Он хранит лепестки. Складывает их в небольшую книжечку, как гербарий, чтобы уберечь от повреждений, блестяще делая вид, что не замечает ноющей боли в груди, которая заставляет его себя чувствовать так, как будто его сердце вот-вот вырвется наружу, к Тобираме, желая защитить его так же, как он защищает эти цветы. Кагами любит его и хочет оградить от боли, но в этом нет ничего особенного, он любит многих и многое. Его любовь постоянно изменяется и растёт, но он не придерживает ни одного романтического порыва для Тобирамы.       Он не хочет, чтобы Тобирама страдал. Не хочет продлевать эту агонию, чтобы она усугубилась ещё больше. Он должен принять вызов. И он принимает.       Кагами соткан из множества вещей, и у него большое количество оттенков. В это большое количество входит и мужество.       — Хокаге-сама, — с улыбкой, слегка неровной, но привычной и непринужденной, произносит Кагами, проскальзывая в комнату и тихо прикрывая за собой дверь.       Он видит, что лицо его бывшего учителя смягчается. Тот расслабляется в кресле, смотря на Кагами так ласково, как только умеет.       — Кагами, — он вздыхает с одобрительной усмешкой. — Я уже много раз говорил, что тебе необязательно звать меня так.       Кагами медленно подходит ближе, полный решимости. Он видит, как старательно Тобирама избегает пересекаться с ним взглядами, смотря исключительно на кипы документов, требующих его проверки. За пределами этих стен идёт война, ужасающая и бесчеловечная, и Кагами хочет освободить его от тяжкого бремени и привести мир в порядок. Он не может остановить целую войну, но может попытаться закончить то, что происходит между ними.       Кагами бесцеремонно усаживается на стол, улыбаясь мужчине. Он красив. Невообразимо красив. Кагами не в состоянии отдать ему своё сердце целиком, вообще не в состоянии обещать нечто цельное и завершённое, ведь он любит свободно и не властвует над своими чувствами, но всё же те эмоции, что у него ещё остались, он может отдать. Подарить столько любви, сколько сможет. Несмотря ни на что, он любит учителя. Он действительно любит его.       На какое-то время между ними повисает тишина. Тобирама углубляется в бумажную работу, а Кагами лениво барабанит по столу испачканными в грязи руками. До того, как прийти сюда, он сажал цветы в саду за домом, за которым годами ранее так усердно ухаживала его мама. Иронично.       — Хокаге-сама, — выдыхает он, опустив глаза с подрагивающими ресницами вниз, и придвигается ближе. Наклоняется вперед, опираясь на локти, устраиваясь поперёк разложенных документов. — Тобирама.       Мужчина поджимает губы, подтягиваясь и напрягаясь. Он не двигается, кажется, даже не дышит. Откладывает ручку в сторону, но взгляда на Кагами так и не поднимает. Поэтому Кагами делает выбор за него, приподнимает его лицо за острый подбородок, проводя пальцами по красной метке на нём, и их взгляды встречаются.       Тобирама переполнен болезненной надеждой и любовью. Переполнен вожделением, страстным желанием, тоской и снова — надеждой. Кагами не хочет разбить её вдребезги: он пришёл сюда спасти его. Он склоняется ближе, чтобы прильнуть своими губами к губам мужчины. На вкус они напоминают ромашку, и Кагами не припомнит поцелуя слаще из тех, что он когда-либо получал. Он прижимается к Тобираме так сильно, как только может, буквально вгрызается в его губы, пока тот не приоткрывает рот, чтобы впустить Кагами во влажное тепло, и молится, чтобы внезапный привкус железа исходил от кровоточащих губ, а не от исколотых лёгких.       Но, отстраняясь, он ощущает у себя во рту цветы, царапающие язык, жёсткие и острые по краям. Он сплевывает их на ладонь вместе с несколькими алыми капельками, поднимает глаза, и Тобирама наконец — наконец-то — встречает его взгляд с невыносимым, душераздирающим выражением на лице.       — Мне жаль, — такая короткая фраза, но он выговаривает её с трудом, с силой заставляя себя звучать спокойно и отрешённо, но Кагами слышит в его голосе эхо разбивающегося сердца.*       — Нет, это мне жаль, — шепчет он в ответ.       Этого недостаточно. Его поцелуя недостаточно. Его любви недостаточно.       Он прячет камелии в карман и пододвигается ближе, прижимается лбом ко лбу Тобирамы. По их подбородкам отрывистыми каплями стекает кровь. Душу пронизывает желание: о, если бы он только мог отдать своё сердце только одному человеку без остатка.       Но он не может.       И даже не уверен, что отдал бы его именно Тобираме, если бы мог.       — Мне жаль, — не прекращает повторять он до тех пор, пока не выскальзывает из кабинета.       Прижимается ухом к тонкой двери и прислушивается к отчаянным рыданиям и сильному, удушливому, переходящему в рвотные позывы кашлю, от звуков которого в груди становится невыносимо больно.

______

      Он мешкает.             Кагами мешкает, когда остальные срываются с места. Его ноги будто врастают в землю, дрожа от страха перед врагом, которого он пока не может видеть, но знает, что тот приближается. Взгляд чёрных глаз тонет в ярко-красных глазах напротив. Он не может двинуться.       — Уходи, — медленно произносит Тобирама. — Прямо сейчас, Кагами.       — Не делайте этого, — шепчет Кагами, мотая головой.       Он любит, ценит его, ни с кем рядом он не чувствует себя настолько живым, полноценным, настоящим, как с Тобирамой, и он не хочет уходить. Он не хочет оставлять его. Может, его сердце и не может принадлежать всецело лишь одному человеку, но это не значит, что он легко перенесёт потерю его части. Он любит Тобираму, он правда любит, может быть, недостаточно, но не настолько слабо, чтобы его смерть не отозвалась в груди мучительной болью.       В улыбке, украшающей бледные губы, слишком много утешения и ободрения.       — Я в любом случае умру, Кагами, — напоминает Тобирама, подходя ближе. Прижимает ладонь к щеке Кагами и утыкается лбом в его лоб. (Поцелуй — единственная вещь, которая могла бы спасти его, но никогда не спасет — был бы жестокой насмешкой). — Позволь мне сделать это для тебя напоследок.       Кагами отвечает ему бесцветной улыбкой, всё такой же неровной, зато привычной. Связанной с какими-нибудь хорошими воспоминаниями, он надеется.       — Простите меня.       За то, что не любил вас так сильно, как нужно было. За то, что оставляю вас здесь умирать в одиночестве. За то, что из-за меня у вас нет выбора. За то, что спокойно смотрел, как вы влюбляетесь в меня. За то, я — причина вашей болезни.       — Я люблю вас, — говорит Кагами, скрываясь за деревьями. Оставляя его позади.       Всего лишь не так сильно, как нужно было.       Тобирама не возвращает ему эти слова, лишь выплевывает бутоны камелий, с грустью и обожанием улыбаясь окровавленным ртом. Обнажает клинок, и они расходятся разные стороны, а Кагами задаётся вопросом: что же убивает его на самом деле, долг или любовь?