Вдох и выдох. Это проще простого, особенно когда цветы не мешают тебе дышать. И Алина сидела и наслаждалась этим. Ей не было страшно, потому что в данный момент Даня сидел за столом тренеров уже достаточное время, чтобы девушка пришла в себя.
О поцелуе говорить никто и не хотел. Алина знала, что Даня это делает только по дружбе. А еще он не хочет нести бремя вины, если она вдруг погибнет, потому что причиной этому будет только он. Только из-за него ее легкие превратятся в целую клумбу, которую уже никто и никогда не польет.
— Алин, — подозвал хореограф, отвлекая девушку от ее мыслей. От ее бесконечных мыслей о ханахаки. Он протянул ей какие-то бумажки, Алина бегала глазами по строчкам и не могла понять. На белом листе была лишь куча каких-то телефонов и фамилии. Фигуристка подняла бровь.
— Это имена врачей, которые сталкивались с твоей болезнью, — сухо подчеркнул он, будто боялся ее как-то задеть.
Алина молчала с минуту, потому что даже не могла понять приятно ли ей это или раздражает больше всего на свете. Ее чемпионский характер отвергал помощь, отвергал жалость. Она талдычила себе одно: справится. Одна. Поджав губы, девушка вернула лист обратно.
— Мне это не нужно, но спасибо за заботу, — получилось резче, чем она планировала, Даня это заметил.
— Я знаю, что ты сильная, справишься, — Даниил позволил себе убрать выбившуюся прядь темных волос за ухо, а Загитова даже затаила дыхание. — Но даже самым сильным бывает нужна помощь.
— Если сильным нужна помощь, — Алина выдохнула, — значит они слабые.
Встав с места и пройдя на лед, фигуристка погрузилась в работу. Из-за двери показалась Этери. Женщина села рядом с Даней и бросила вопросительный взгляд на лист врачей.
— Даже не спрашивай, — буркнул Глейхенгауз, убирая лист прочь. — Она упряма как ты.
Этери покачала головой. Она, конечно, знала, что так будет. Потому что Алина была ее копией, была одержима тем чувством, что она может всё и справится со всем. И всегда отрицала любое проявление слабины, заставляя себя работать еще больше.
— Поверь, ей достаточно того, что ты не исчезаешь невесть куда на неделю, — ответила резонно Этери, скрестив руки на груди. — Я слежу за тобой. И за ней тоже.
— Господи, — Даня устало выдохнул, уперевшись лбом в свои руки. — Когда моя жизнь успела поехать под отрицательным углом.
Этери лишь пожала плечами, а затем включилась в работу, ведь лед потихоньку стал наполняться фигуристами.
Вечером Алина, уходя с катка, дольше обычного задержалась у буфета. Под конец дня настроение стало совсем никакое и хотелось именно заесть его. Беря шоколадный батончик, девушка ловко засунула его в сумку и направилась в сторону выхода из «Хрустального». Уже значительно теплело: весна вступала в свои права, прогоняя зиму прочь, оставляя после в воздухе приятный запах свежести.
Загитова шла домой неспешно, радуясь очередному дню без приступов, но прочно держа у себя в голове все ту же истину: это все только из-за страха. Даня боялся за себя, за то, что его обвинят. В этом Алина была уверена разве что не на 200 процентов.
Послезавтра ей нужно было собирать вещи в Минск, на Чемпионат Европы. Пора бы и этим занять свою голову.
Рано утром следующего дня Алина вновь была сама не своя, почему-то думалось, что в Минске произойдет что-то пугающее. Фигуристка понятия и не имела почему из всех, именно это чувство поселилось внутри нее, не давая наслаждаться днем.
Быстро добравшись до катка, в коридоре девушка встретила Даню, тот показался ей довольно беспокойным.
— Привет, — сонно поздоровалась она, замечая, как Даня спешно убрал телефон в карман джинс. — Все в порядке?
— Да, отлично, иди, тебя ждет Этери.
Продолжать разговор не было смысла, поэтому Алина поплелась в сторону раздевалок. Их общение сошло на какой-то рутинный говор. Вроде «привет» и «как дела». Сталось бы уже смириться с тем, что былого не вернешь, но девушка не привыкла сдаваться просто так, это было понятно уже всем.
Делая дорожку шагов на льду, фигуристка подмечала, что стала плавнее выполнять элементы, то есть, как и следовало. Наконец ушла нервозность, которую она копила все это время, пока были приступы, все это время, пока Дани не было рядом. Подъехав к борту за салфеткой, она видела, как Этери с кем-то разговаривала по телефону.
— Есть ли вероятность? — голос ее казался неуверенным и далеким.
Подслушивать Загитова не стала. Слишком многим она уже забила свою голову.
Этери же продолжала ходить из стороны в сторону, будто совершенно забыв о том, что спортсмены ждут ее участия, в том числе и Алина. Но тренер разговаривала с незнакомцем по телефону, а все слышали только: «как долго», «что взять» и «гарантии».
Мозг сам стал подкидывать Алине мысль, что что-то явно не так, и это «что-то» точно касалось ее.
***
— Прыжок! — крикнула Этери, пытаясь переорать музыку. — Хоп! И пошла! — она расхаживала по льду в унтах, наблюдая за произвольной программой Алины. — Прогнулась!
Даниил сидел за столиком, скрестив руки на груди и смотря куда-то в другую сторону, думая лишь о звонке, и о том, что скажет Этери. Важнее — что он скажет Алине. Тутберидзе незаметно для хореографа вернулась за стол.
— На тебе сегодня весь день лица нет. Что случилось? — спросила она строго. Сегодня и у Этери Георгиевны нервы ни к черту. — Я надеюсь, ты собрал вещи к Минску? — она почему-то усмехнулась.
— Я не смогу поехать в Минск, — выдает словно на одном дыхании Даня, не пряча, нет, устремляя свой взгляд на Этери.
Та не шевелится, наверное, с минуту, лишь преследует взглядом Алину, которая только что чисто откатала произвольную программу. И, не оборачиваясь и прерывая наступившую тишину, произносит:
— Ты…
Что?
***
Алина не поняла почему вдруг Этери и Даня встали и ушли в кабинет тренера. Причем, Этери смерила хореографа злым взглядом, что не ускользнуло от внимания девушки. Сегодня весь день происходило что-то непонятное, весь день ее не отпускало чувство тревоги и паники. Весь день ей что-то не договаривали и продолжали это делать даже в данный момент.
Даня же, залетев за очевидно разъяренной Этери в помещение, засунул руки в карманы и пытался быть предельно спокоен. Тутберидзе убрала волосы в хвост, чего не делала, пожалуй, никогда и села в кресло. Глейхенгауз излучал спокойствие и сел чуть поодаль и напротив женщины.
— Что может такое произойти, что ты позволяешь себе бросить девушку перед важным стартом, помня о том, что она может умереть? — резко осадила его Тутберидзе, сверля его буквально ненавидящим взглядом. Злость Глейхенгауз чувствовал разве что не на кончиках пальцев, она была словно осязаема. — Скажи это прямо сейчас.
Даня сделался все-таки напряженным, прочистил горло, прежде чем собраться с мыслями.
— Ты издеваешься надо мной? — шипя спросила тренер, вскакивая с места. — Она
погибнет на Европейском льду! — Тутберидзе махнула в сторону льда, а затем нервно зачесала волосы назад. Обернувшись и часто дыша от злости, она смотрела прямо на Глейхенгауза:
— Говори.
— Этери, моя мать при смерти, я не могу ее бросить.
Тутберидзе присмирела, но все равно была не в лучшем расположении духа. Взгляд ее метался из стороны в сторону, она наконец вернулась обратно в кресло.
— Я звонила докторам сегодня, которых ты нашел, — Этери глянула на Даню, тот заинтересованно на нее посмотрел. — Нужно только живое присутствие…
Они сидели вдвоём в небольшом кабинете, охваченные паникой, которую никто не хотел показывать, и гадали: как Алина будет справляться со всем этим.
***
Об этом решился сказать Даня. Да, он выйдет к опустевшему льду, где осталась только одна она и скажет ей все, как есть. И теперь ему дышалось трудно. Он буквально выйдет и скажет, что предает ее на одном из главных стартов сезона. Тусклый свет, падающий на лед, красиво обрамлял ее фигуру пока она делала вращение. Темно было везде, кроме льда, который теперь принадлежал только ей.
Алина оставалась тут, потому что решила выяснить что от нее так упорно хотели скрыть. Выехав с вращения, девушка заметила Даню и чуть ему улыбнулась, однако, хотя бы улыбки в ответ не получила. Пугающе бледное лицо мужчины выражало только усталость и грусть, будто он тащил невероятную ношу у себя за спиной. А он тащил.
— Алин, я должен кое-что сказать тебе, — теперь он стоял в шаге от нее на скользком льду.
Девушка лишь подняла бровь, уже чувствуя, насколько лед скользкий. Девушка часто задышала от волнения, а еще от привычки, от навязчивого ощущения, что цветок снова вырастет у нее в легком.
— Меня не будет с тобой в Минске.
Она готова была поклясться: лучше бы в тот момент внутри нее вырос целый букет.
