Искусство задавать вопросы и не получать ответов

*** Даже кнопки в жизни Тима себя так не вели. Даже они его подводили, даже они не всегда реагировали на нажатие или же реагировали не так, как надо, несмотря на то, что это и есть их работа — быть нажатыми. Джинджер же — вовсе не кнопка. Джинджер — барабанщик. Но вздрагивает он каждый, точно каждый раз, как Тим прикасается к нему. Тим это точно знает. Сначала, впрочем, Тим сомневается. Потому что, во-первых, если дотрагиваться до Джинджера через одежду, то вздрагивает он не постоянно, хотя и вздрагивает. И, во-вторых, кто знает, может быть, он вздрагивает, когда не только Тим прикасается к нему. Может быть, он вздрагивает, когда к нему прикасается кто угодно. Но нет. Не вздрагивает. И дни идут, а случайные касания все множатся и множатся, и даже перестают быть столь случайными, становятся намеренными, и теперь Тим точно знает, что Джинджер вздрагивает каждый раз, когда именно и лично Тим прикасается к нему. И Тим прикасается. И сейчас тоже. Сейчас, стоя с ним рядом в лифте, нависая над кнопочной панелью. Тим прикасается, потому что хочет знать, почему он вздрагивает, он тоже хочет это точно знать. И еще потому, что это… Это ему нравится. Это кнопки, положим, его в жизни подводили, но он сам никогда не упускал шанса их нажать. Нажать и дернуть, и чувствовать под пальцами реакцию. Это вообще его работа. Так что он прикасается, и сейчас тоже прикасается, сейчас, когда кнопки его опять подводят, когда телефон отключается, стоит ему только нажать вызов, когда по нажатию кнопки вызова диспетчера из динамика раздается лишь невнятный шум, шипение, шуршание, обрывки разговоров про каких-то ебаных собак, про корм и груминг, когда связь пропадает на первом же гудке. Он не выдерживает, когда динамик сообщает ему про трудности обстригания когтей, и кладет Джинджеру, зависшему возле него, руку на плечо, чтобы протиснуться поближе и что-нибудь в динамик заорать, и задевает большим пальцем его шею, торчащую из воротника. Джинджер вздрагивает. Тим ощущает легкую, немного нервную трель под пальцами и забывает о динамике и кнопке вызова, о своем проклятом севшем телефоне, о ебаных шерстяных болонках, забывает обо всем. — Почему ты всегда так дергаешься, когда я тебя трогаю? — спрашивает он. Джинджер вздрагивает и от вопроса, и оттого, что рука Тима все еще лежит на его плече, даже его сжимает, и мнется, пытаясь отступить к стене, несмотря на то, что отступать тут почти некуда, и отводит взгляд — в общем, делает все то, что он тоже постоянно делает, когда Тим — впрочем, не только Тим — с ним контактирует. — Я… — бормочет Джинджер. — Я не… Я не дергаюсь. — Ну нет, — возражает Тим. — Неа. Нихуя. Еще как дергаешься. Каждый раз. И только от меня. Ты ни на кого больше так не реагируешь. Я, блядь, смотрел. — Он снова задевает пальцем кожу, проводит им по шее Джинджера, намеренно, и Джинджер — что и требовалось доказать — вздрагивает, словно по команде. — Ага. Вот. В чем дело-то? Чего ты дергаешься? — Я не… — упрямо повторяет Джинджер. — Я просто… Я хочу… Мне надо… — Невнятно шелестит он, пока Тим перебирает пальцами, пальцами обеих рук, обхватывает второй его за бицепс сквозь футболку и сжимает, и гладит пальцем шею, и чувствует реакцию, удары и толчки, вибрацию и дрожь, играет, чувствуя, как Джинджер отзывается. — Господи. Мне просто… Мне срочно надо в туалет. Тим замирает и моргает, и смотрит, как переступает ногами его невольный инструмент. — Всегда? — спрашивает он, ровным счетом ничего не понимая, все еще чувствуя пальцами расстроенные ритмы. — Нет, конечно, — отвечает Джинджер. — Я… Сейчас. — Здесь? — спрашивает Тим, опуская взгляд и руку, вторую руку, к ремню, ширинке, на которую он смотрит, которую, наверное, надо расстегнуть. — Нет, ты что, — выдыхает Джинджер. — Конечно, нет. И Тим мотает головой, словно пытаясь поймать ей ускользнувший смысл, и сжимает пальцы, на всякий случай, чтобы удостовериться, что это все не бред, хотя это и бред, ебаный бред какой-то, сжимает пальцы на плече у Джинджера, и Джинджер вздрагивает, а следом за ним вздрагивает лифт, неловко дергается, шуршит, шипит и шершаво раскрывает двери, в которых стоят люди, какие-то другие люди, о существовании которых Тим давно забыл. Тим моргает. — А, — говорит он. — Привет. Добро пожаловать. Не знал, что вы придете. Проходите. Нам уже пора. Он тащит Джинджера мимо пошатывающихся, хватающих невидимую смесь газов дыхательным отверстием двуногих, что-то сообщающих ему в ответ на неизвестном языке, он тащит его за руку — и Джинджер вздрагивает — и к номеру, к его номеру, и сам выуживает ключи из его карманов, пока их обладатель дергается и дрожит. Он тащит его в ванную. К раковине. Говорит давай. — Давай, — говорит Тим, указывая путь рукой, от ширинке к раковине, а затем кладет ее на футболку Джинджера. Теперь моргает Джинджер, моргает и хватает воздух ртом. Рука Тима соскальзывает вниз, собирая пальцами пульсацию, вниз, к бедру, ремню и поясу джинсов, краю футболки, которую Тим задирает, забираясь рукой под нее. — Ну, — говорит он. — Боже, — говорит Джинджер, вздрагивая, поджимая живот под его пальцами. — Ты… Когда ты заметил? Тим моргает. — Давно, — отвечает он согласно смыслу, который болтается внутри его головы. — С самого начала. — А, — выдыхает Джинджер. — Я… Ты… Чего ты хочешь? И выдыхает он это как-то жалко, и свой вопрос тоже, и дрожит, и ерзает, переступая ногами возле раковины, и Тим думает, что это звучит, блядь, как шантаж какой-то, шантаж и бред, потому что он тут шантажист, а он не шантажист, он просто хочет точно знать, почему Джинджер так дергается из-за него. — Не знаю, — сообщает он. — Чего-нибудь хорошего. Чтобы ты поссал. Курить. Тебя. — А, — повторяет Джинджер, вздрагивая всем телом. — Но я… Не в раковину же. — Нет? — переспрашивает Тим. — Нет, — говорит Джинджер. — Я так не могу. Тим тащит его к унитазу. Тим говорит ладно, расставаясь с его животом, с сожалением вытаскивая руку из-под футболки, и тащит его к унитазу, и садится на него, и говорит давай. Тим кладет руку ему на ремень, когда ни одно из его озвученных желаний так и не собирается исполняться. Тим кладет руку Джинджеру на ремень и на ширинку, свою, а затем и руку Джинджера, пальцы Джинджера на пряжку, и Джинджер вздрагивает и медленно — хотя ему и надо срочно в туалет — расстегивает ее, вытягивая ремень, ее и молнию, он вздрагивает снова и стягивает вниз штаны. Тим кладет руку Джинджеру на трусы. Ну, на член. Тим кладет руку Джинджеру на член через трусы, и Джинджер вздрагивает, хотя Тим касается его через трусы, вздрагивает и выдыхает стон и господи, а Тим водит пальцами по ткани, по ткани и по члену через ткань. — Ну давай, — говорит Тим, поднимая взгляд на лицо Джинджера, который смотрит вниз, на руки Тима и на свой член, который гладит Тим. — Ты чего? Ты же хочешь. Это же, блин, твой член. — Боже мой, — шепчет Джинджер, и про это, про ебаных богов, Тим ничего не знает, он точно знает, что Джинджер дергается всякий раз, как он к нему прикасается, и что это и правда его член, его, блин, собственный, но вынимает его Тим, спускает вслед за штанами и трусы и вынимает член. Джинджер так и не двигается с места. Так и не дотрагивается до себя, ничего не делает, только дрожит, и Тим было задумывается, не дергается ли он всякий раз, как прикасается сам к себе, но он не прикасается, к нему прикасается сам Тим. Тим его гладит. Тим гладит его дрожь. Тим гладит его член и бедра, яички и живот, подтянутый и поджимающийся, и точно полный ведь живот, и член, бедра и яички, и волосы, тонкие и немного вьющиеся, волосы на лобке, которые Тим бездумно накручивает на пальцы, перебирает, положив ладонь на живот, подрагивающий и поджимающийся, полный, Тим гладит Джинджера — и его непрекращающуюся дрожь. — Я больше не могу, — слабо и прерывисто произносит Джинджер. — Я сейчас… Я больше не могу терпеть. — Ага, — хрипло выдыхает Тим, кивая, с осторожностью надавливая ладонью ему на живот, подобрав другой яички. — Я знаю. Я же этого, блин, и жду. — Л-ладно, — говорит Джинджер, покачиваясь на ногах. — Я… Хорошо. Ладно. Затем он замирает, он больше не дрожит, но лишь секунду, меньше, он замирает, напрягаясь, напрягается его живот под ладонью Тима и его яички, Тим подбирает их и его член, подбирает, направляя, и Джинджер вздрагивает, стонет, напрягается — и наконец-то начинает отливать. Он было прерывается, капли стекают по запястью Тима, бегут ему в ладонь, пока он держит ему член и смотрит на струю, Джинджер было прерывается, струя слабеет, он весь дрожит, что-то бормочет, стонет, но Тим подается ближе, тоже что-то выдыхая, и гладит его пальцами, гладит его член, чтобы он не прерывался — и Джинджер продолжает, он продолжает опустошать мочевой пузырь, живот, который гладит Тим, ладонью, и Тим тоже продолжает, Тим и капли, струйки, они текут вниз по его локтю и падают на джинсы, на пол, моча сочится сквозь его пальцы, которыми он гладит Джинджера, разглядывая его, член, яички, струю мочи и его дрожь, он наклоняется, подаваясь еще ближе, и чувствует, как нервными ударами, толчками, тепло ложатся капли на его язык. Тим сглатывает их, касается головки, языком, губами, головки и струи, уретры, облизывая ее и сглатывая мочу, не всю, она течет по его языку и подбородку, вниз, на джинсы и на пол. Джинджер смотрит в пол. Джинджер заканчивает, вздрагивает, несколько раз подряд, мычит, а Тим слизывает капли, последние, одну за другой, обводит языком уретру и головку и поднимает взгляд. Джинджер не смотрит на него, а смотрит в пол. — Джиндж, — говорит Тим, облизывая губы. — Что? — вздрагивает Джинджер и смотрит на него, не в пол. Испуганный. Залитый краской. Весь дрожащий. — Почему ты, блин, так дергаешься? — спрашивает Тим. — Чего ты хочешь? — Не знаю, — облизывает губы Джинджер. — Что-нибудь. Чтобы ты что-то сделал. К-кончить. Тебя. — Ну ладно, — отвечает Тим. — Хорошо. Тим улыбается. Тим улыбается, потому что он не знает, Джинджер тоже, и никто не знает, никто из них не знает, почему он так дрожит, когда Тим дотрагивается до него, пальцами или же нет, когда он забирает его в рот, обхватывая ствол губами и обводя головку языком, отсасывая ему под ритм его же дрожи, собирая ее и чувствуя ее всем собой, никто не знает, почему так происходит, но что Тим знает, точно знает, это то, как собрать ее всю, как прекратить ее — на время, как поглотить ее, он это узнает, сглатывая сперму, облизывая постепенно опадающий член Джинджера, выпуская его изо рта и чувствуя, что под его руками, пальцами на бедрах, больше не осталось нервных ударов и толчков, вибрации, не осталось напряжения, он это узнает, почувствовав, как Джинджер расслабляется и расплавляется, и чуть ли не растекается по его ладоням — из-за него. Тим улыбается. Это ему тоже нравится. _____________________________________________________________________________