I don't hate it

— Я ничего не понял, но ты похож на говно. Проходи, — Шизуо отступил на шаг, придерживая дверь, и позволил Изае пройти внутрь. Он выглядел и правда... паршиво. И без того худое лицо стало изможденным, синяки выделялись слишком ярко, скулы будто бы стали еще более впалыми, но взгляд — вовсе не безжизненный и не натянуто-веселый, а наоборот, полный коктейлем из щемящих негативных чувств. С нотками отчаяния во главе вкусового ансамбля. С листиком мяты на краю стакана — красной сеткой капилляров на белках. С ликером «блю кюрасао» в виде опущенной головы и попытки спрятать, скрыть эту внезапную слабость — искренность. Орихара повесил куртку на крючок и прошел вперед, вальяжно рассаживаясь на стуле у барной стойки, заменяющей обеденный стол. Наваждение будто бы исчезло, сменилось привычной нахальной улыбкой. Взгляд стал пустым — и дохлая рыба перестала пытаться вернуться в соленое море. — Шизу-чан, не думал, что в твоей... квартирке настолько тесно, — Изая усмехнулся, сканируя все пространство вокруг. Хейваджима мгновенно напрягся. Раздражение пустило первый шприц красного по венам, разгоняясь с каждым ударом сердца. «Не стоило его впускать. Блоха — это блоха». Но, на удивление для себя самого, Шизуо молчит. Через несколько секунд раздается журчание — он набирает чайник и ставит воду кипятиться. Руки забирают со стола грязную кружку, которая тут же оказывается под тёплым потоком и моется с каким-то пристальным вниманием. В ней тоже был чай, выпитый утром, но помыть... нужно хорошо. — И такой бардак развел. Неудивительно, монстрам ведь не свойственны человеческие... Ещё пара кубов красного перемешиваются с кровью и пульсируют внутри. Шизуо сжимает кружку чуть сильнее, чем нужно, но вовремя останавливается, замирает — будто бы слушает. Но не слышит. Не слышит, как Изая пытается издеваться и шутить. Не слышит, какую чушь он несёт, потому что те глаза не лгали. Шизуо идет ва-банк и оборачивается. — Заткнись нахуй. Не нужно этого, — он практически рычит, но сдерживается. Сдерживается благодаря чему-то, и это что-то имеет настоящий вес. Способный бороться с той первобытной яростью, которую не получалось победить годами. — Не нужно, блоха, помолчи. И происходит чудо — Изая вдруг замолкает. Квартира погружается в привычную почти-тишину — недалеко, напротив дивана, тихо работает телевизор, показывающий последние новости. Хейваджима включает его вечерами, чтобы не было так скучно и пусто. Небольшая студия в Икебукуро своими крохотными размерами не могла закрыть одиночество — все равно казалась маленькой и пустой. Возможно, если бы Шизуо снял комнатушку, а не студию, было бы по-другому, но это ложь. Пока есть место и, что главное, желание слоняться из угла в угол — даже Токио будет размером с собачью клетку. Хейваджима оборачивается на Изаю и думает, что клетка должна быть птичья. — Черный, зеленый? — Что? — Орихара выпал из какого-то транса и поднял немного растерянные глаза. Растерянные ненадолго — контроль лжеца позволял привести их к той же кондиции мертвого животного. Мертвые не чувствуют. — Чай какой будешь? — Зеленый, — и Шизуо кидает заварку в маленький керамический чайничек. Они снова молчат, а потом Изая встает, чем вызывает усмешку Хейваджимы — блоха и есть блоха, на месте сидеть не будет. Черная тень ползет по квартире, проникает во все уголки. Белые пальцы скользят по книжной полке, замирают отчего-то на школьной программе. Пальцы Орихары выбирают книги сами — за знакомство или красивые обложки. «Сердце» Нацумэ Сосэки заслуживает трех одобрительных постукиваний. Юкио Мисима и Акутагава Рюноскэ нравятся гораздо меньше, хотя картинки даже на переплетах привлекают внимание. Шизуо читает редко, но выбирает хорошую литературу, потому что выбирает сердцем. В других выборах сердцу свойственно ошибаться. — Чай готов. Изая идет обратно, неслышно ступая по обычно скрипящему полу. Садится на стул и устраивает свои пальцы на теплой кружке, вдыхая чайный запах. Он открывает было рот, но почему-то замолкает. Видимо, гадости и мерзости откладываются на потом. Они сидят в тишине, и Шизуо предлагает посмотреть фильм — все равно делать нечего. Это не для душевных разговоров. Такое бывает даже между друзьями, а между врагами и подавно. Только вот враги гораздо лучше видят все слабые места, а Изая своим взглядом вывернул всю свою душу наизнанку, крикнул на краю обрыва, да так, что даже гроза Икебукуро услышал — помогите. Друзьям нужно говорить, чтобы тебя поняли, нужно заключить все свои чувства в форму слов — в форму придуманную, ограниченную, хоть и невероятно важную. Враги же учатся улавливать изменения и полутона, чтобы искать слабости. Невероятно тонкая грань — то же самое делают влюбленные, даже любящие — только слабости им не интересны. Любящие всегда будут умнее врагов, потому что знают, что в тишине и полутонах заключена сила, нужная, чтобы жить. Изая кивает и достает из кармана телефон. Шизуо мгновенно напрягается, потому что звонки обычно не предвещают ничего хорошего, но ничего плохого тоже не происходит. Орихара просто долго жмет на красную кнопку и окончательно гасит мобильник, оставляя его на столе. Идет к дивану и падает в угол в максимально расслабленной позе. Улыбается. Однобоко, как-то совсем невесело. Хейваджима знает. — Шизу-чан, наверное, смотрит тупые боевики. Помогает почувствовать себя среди своих? — Изая бросает эту колкость просто так, в воздух. Говорит, чтобы сказать, пока сам глазами шарится по коллекции дисков на стойке. И правда, боевики есть. Но есть и драмы, и супергерои, и даже мюзиклы. — Я тебя убью. Заткнись, — рычит сквозь зубы Шизуо, выбирая один из своих любимых фильмов. Он грустный, но... хороший. Грустно-хороший — отдельная категория приятного кино. Сначала Изая подтягивает одно колено к груди. Сидит так, уставившись в телевизор, кидает колкости и грубые комментарии на тему «вкуса Шизу-чана». Потом второе колено. Обнимает ноги руками и совсем сжимается в этой своей футболке с вырезом и джинсах. На улице уже не лето — и в квартирах становилось холодно. Шизуо не может сказать, почему это делает. Он приподнимает край одеяла, в которое кутается сам, и сталкивается с непонимающим взглядом Изаи. И этот взгляд снова бьет под дых своей совершенно нелепой для гребаного информатора искренностью. Эта растерянность для человека, играющего с судьбами других, как захочется, была настолько неуместной, что казалась обманчивой. Шизуо отводит взгляд, но руку с одеялом не опускает. Однако, физическая сила не спасает от того, что мышцы просто затекают, и Хейваджима готов отступить назад после этого крохотного шага. «Это к лучшему, что ничего не случилось. А то потом бы пришлось объясняться». Внезапное тепло под боком оказывается настолько неожиданным, что Хейваджима дергается, но лишь на долю секунды. Рука с какой-то нежностью кутает Изаю в половину одеяла, а потом ложится на его плечо. Костлявое. Несуразное. Наверняка такое же бледное. Шизуо никогда не видел Орихару без одежды, но предполагал, что тот был сложен некрасиво. Слишком бледный, чересчур худощавый для взрослого мужчины. Но если закрыть глаза и представить — хотелось поскорее размыть наваждение, потому что это (на самом деле) было красиво. Большой палец мягко поглаживал плечо через одежду, фильм продолжал вяло растекаться по экрану. Изая ничего не говорил. Первое время это струнное, жуткое напряжение-натяжение ощущалось в каждом уголке его тела. Наученный и воспитанный если не своим опытом, то опытом своих несчастных «подопытных», он не привык к прикосновениям. Шизуо думал о том, целовал ли кто-то Изаю, касался ли кто-то его голой бледной кожи. Наверняка целовал и не только, они ведь все взрослые люди, но ощущение внутри возилось смутным знанием — все это было давно. Орихара держал всех на расстоянии вытянутой руки — буквально. Дыхание рядом совсем выровнялось. Хейваджима поправил одеяло и переместил руку ниже. Хотел положить на талию — сначала прошелся по ребрам. Где-то за ними спокойно колотится настоящее птичье сердце, трепетное и нежное, но залитое слоями бетона с улиц Икебукуро. Сокровище, сокрытое в блошиной оболочке, спрятанное за живой кровоточащей язвой по имени Изая Орихара. Она пульсирует, кровь льется — а никто этого не замечает, потому что ее окружение — деньги, сплетни, игры и информация, а главное — злость и наглая, сверкающая и отточенная годами улыбка. Шизуо сидел так еще долго. Досматривал фильм, а потом в тишине осторожно поглаживал последнее ребро большим пальцем. Изучал кости и тепло кожи, которое чувствовалось сквозь тонкую футболку. Такое новое ощущение. Изая зашевелился только через пару часов, да и то не слишком активно — просто завалился на диван и уткнулся в грудь Шизуо, снова засыпая от усталости. Хейваджима положил ладонь между чужих лопаток. Она помещалась так удобно и лежала так естественно, что становилось страшно и тяжело дышать. Но и с последним можно было разобраться — стоило лишь сравнять дыхание с дыханием Орихары. В унисон. * Шизуо проснулся от холода, хоть и был заботливо укрыт одеялом. Ему приснилось или..? «Или» лежало на столе. Записка, наскоро накиданная на салфетке аккуратным почерком, который Хейваджима знал слишком хорошо. «Спасибо. На мне должок, так что при следующей нашей встрече первую пару минут я не буду тебя оскорблять». Шизуо усмехнулся, несколько раз переворачивая записку в руках, а после закурил, сунув сигарету в зубы. Изая был отменным лгуном, но программа уже дала сбой — лепить заплатки «как раньше» было слишком поздно.