***
У Сабрины Спеллман крутящее чувство внутри живота, когда она смотрит на Салема. Потому что раньше внешность фамильяра интриговала — блестящая смоляно-чёрная шерсть, горящие глаза, аристократические повадки. В питомце-соулмейте девушка видела загадочного парня — то ли смертного, то ли колдуна, — который бы улыбался ей при встрече доброжелательно, подавал руку согласно правилам этикета, служил бы опорой в трудную минуту. Захватил бы разум и чувства с первой встречи. У Сабрины Спеллман крутящее чувство внутри живота, когда она смотрит на Салема, потому что она безошибочно узнаёт в подсознательном описании соулмейта Николаса Скрэтча — парня-тайну, непосильную ни одному эрудиту. Он улыбается опасно, играет скулами в полуосвещённых коридорах Академии, не-незаметно закусывает губу, когда смотрит неё, и кажется до абсурда неправильным. Тот человек, которого Сабрина долгое время рисовала в воображении, похож на Ника внешне, но внутри — совершенно нет. Потому что Николас Скрэтч — Змей-Искуситель во плоти, а Сабрина — Ева, видимо. Смотрит на безобидное создание, улыбается искренне и не видит угрозы. И в этом их единственное отличие от библейского сюжета — Спеллман знает, хотя бы предполагает, какую опасность несёт в себе Ник. И девушка сжимает зубы до скрежета, когда смотрит на Салема, потому что Николас Скрэтч ей совершенно неинтересен. Туше.***
Ник убил Амалию ещё много лет назад, потому что решил, что одиночество — удел победителя. На вершине есть место только для одного, и ни фамильяр, ни соулмейт не должны останавливать колдуна на пути к цели. Только холодный расчёт и никаких чувств, мешающих принимать взвешенные решения. Но проблема в том, что, вскарабкавшись на вершину, Ник запоздало понял, что дальше стремиться некуда. Путь пройден до конца, а жизнь не кончена. Ты же колдун — твои года тянутся дольше, а загадывать наперёд ты так и не научился. Ошибка, поломавшая, а может, и просто обобщившая столетие боли. Николас Скрэтч вспоминает Амалию сквозь плотную дымку иных событий и не признаёт ничего, кроме взгляда волчицы. Он у неё был строгий, но парадоксально тёплый. Карие тёмные-тёмные глаза, которые казались абсолютно удивительными своей чарующей бездной цвета. Такой же притягательной как и у Сабрины Спеллман всякий раз, когда она обнаруживает на себе пристальный взгляд Ника и судорожно стыдливо отводит глаза в сторону. Ник видит в смутных воспоминаниях об Амалии только Сабрину, и это кажется правильным. Он находит новый смысл своей непозволительно долгой жизни, потому что путь на вершину пройден, но теперь цель где-то внизу и, чтобы до неё дойти, нужно вспомнить, каким Скрэтч был до того, как встал на сомнительный путь познания действительности. Нужно забыть все свои прошлые принципы ради того, чтобы найти себя нового — Николаса Скрэтча, который улыбается Сабрине Эдвине Диане Спеллман и получает ответную полуулыбку вишнёвых губ.***
— Сороковая симфония Моцарта? Резкий, разрывающий сакральную тишину коридора академии Незримых наук цокот каблуков-столбиков Сабрины звучит для Ника умиротворяющей трелью птиц в весеннем саду. Девушка хмурится, когда безуспешно пытается скрыться в лабиринтах школы от Скрэтча, который сегодня улыбается особенно нахально и смотрит на неё, как хищник на жертву. — Нет, — строго отрезает Спеллман, поправляя кипу бумаг в руках. — «Третья песня Эллен» Шуберта? — продолжает гнуть свою линию колдун, не догоняя, словно плывя по воздуху вслед за девушкой, у которой при ходьбе платиновые кудри ритмично пружинят. Она останавливает на месте, как вкопанная, поджимает губы, хмурит брови и уточняет: — «Ave Maria»? — Да. — Нет, — категорично заявляет Сабрина и вновь срывается с места, даже пытаясь перегнать прошлый темп. Ник прикусывает губу, поспевая за светлой макушкой, и думает, что всё-таки сможет угадать под какую музыку проводили её обряд на первый ведьминский Ламмас — праздник плодородия, в который новорождённым детям церкви Ночи родственники приносят дары. — Это же семья Спеллман, — начинает вслух рассуждать он, — вы бы не стали размениваться на традиционные классические произведения. Значит, это было что-то неординарное, в меру бунтарское, но подходящее под статус события. Ник ухмыляется, изображая мыслительную деятельность, пока она ускоряет шаг, едва ли не срываясь на бег. Цокот каблуков учащается. Сабрина почти чувствует, как сердце пытается вырваться из грудной клетки. — «Hey Jude» Битлз вполне подходит под такое описание, — наконец заключает Николас, преграждая Спеллман путь, и смотрит на неё сверху-вниз, прищуривая тёмные-тёмные глаза. Сабрина набирает полную грудь воздуха, готовясь что-то возразить, но замирает с отсутствующим выражением лица, потому что Скрэтч тыкает палкой в небо, из сотен миллионов песен выбирая одну единственную, и попадает совершенно точно. Так филигранно, что гнев, копившийся в девушке с самого начала этой авантюры в начале обеда в главном зале академии, рассеивается, уступая место удивлению и негодованию. Он улыбается, прочитывая в её глазах правильность догадки, и подходит ближе, сокращая расстояние до непозволительного перекрывания зон комфорта. — Как? — срывается с её сухих губ вопрос, который она хотела бы сдержать, но не может справиться со слабостью. Николас опускает мягкую ладонь на её щеку, отодвинув платиновую прядь в сторону, рассматривает её лицо доверительным взглядом, и чёрная бездна, покоящаяся на дне его зрачков, кажется наполненной тех смыслов, которые нужно познать. — Мы же соулмейты, — вкрадчиво шепчет колдун, интимно проводя большим пальцем по её нижней губе, собирая на подушечке вишнёвый блеск, — я такая же часть тебя, как ты — меня. И на мгновение Сабрине кажется, что больше всего на свете она хочет приподняться на цыпочках, не оставить ни сантиметра расстояния между, припасть к него желанным губам, закопаться пальцами в тёмные шёлковые кудри, быть так близко, как только можно. Но наваждение проходит прежде, чем она успевает сделать хоть что-либо, потому что Николас опускает палец с её губ и резко отстраняется, удаляясь дальше по коридору. — Ты тоже это чувствуешь, Спеллман, — произносит он из-за спины перед тем, как скрыться за поворотом. — Рано или поздно ты не сможешь сопротивляться. Оглушающая тишина полутёмного помещения прерывается мелодией «Hey Jude», которая так нагло врывается в мысли девушки.***
Ночь может скрыть многое, потому что в её тьме пороки не видны. Она чёрной атласной лентой обвивает Гриндейл, припорашивает серебряной пыльцой черепицу домов и ветки елей в лесу, расцвечивает тенями отблески далёких звёзд на небе. Она, как умелый гримёр, скрывает то, что пожелает быть скрытым. Она не может убрать лишние мысли из головы Сабрины Спеллман. Сабрине кажется, что у неё обсессивно-компульсивное расстройство, потому что она не может думать ни о чём другом, кроме притягательной полуулыбки губ, которые отпускают язвительные комментарии, изящных пальцев, созданных для игры на фортепиано, с кольцами печатками на них, остром изгибе подбородка, по которому хочется пройтись дорожкой поцелуев, острой линии скул, вычерчивающихся всякий раз, когда он сжимает челюсти. Во всех ночных обсессиях Сабрины Николас Скрэтч, и Салем, мирно устроившийся у изножья кровати, ни разу не помогает. Девушка пустым взглядом смотрит на себя в зеркале, медленно перебирая в пальцах шёрстку фамильяра, и не хочет, но всё же думает мысли, в которых Ник появляется за её спиной на кровати, улыбается отражению в зеркале, кладёт одну руку на её плечо, другую — на подбородок, томным довольным взглядом испепеляет её, и Сабрина — невольно, но с удовольствием — протяжно выдыхает, прослеживая его движения по своему телу. Учитывая его познания, Николас наверняка в совершенстве владеет акупунктурой, но в случае Сабрины ему совершенно не обязательно знать точные места на её теле, которые нужно найти, чтобы дать ей почувствовать что-то новое. Нет. Ему просто нужно дышать на её оголённую кожу в тот момент, когда он прикасается шершавыми губами к выступу её ключицы, чтобы Сабрина закрывала глаза от переизбытка чувств, концентрирующихся в одной точке. В его прикосновениях — панацея, которую так жаждет девушка. Она хочет отдаться в его власть полностью, стереть иллюзорные границы, стать одним целым, только бы он не отрывал своих жадных пальцев от её тонких запястий, когда Сабрине хватает смелости, чтобы признать — Ник нужен. Ночные обсессии Сабрины должны влечь за собой компульсии, но девушка упрямо дышит через ноздри и давит неуместное влечение, потому что Николас Скрэтч того не стоит. Но это неправда.***
— Когда ты сдашься? — устало проговаривает он, глуша очередной стакан янтарного виски у Дориана. Вишнёвые губы изгибаются в ехидной ухмылке, которую — Сабрина уверена — подсознательно копирует с Николаса. Когда он перестаёт держать всё под контролем и цинизм уходит на второй план, уступая такой простой человеческой усталости, Скрэтч кажется уязвимым настолько, что Спеллман расслабляется. Она распускает короткие платиновые пряди на плечи, позволяет себе бокал вина в его компании, взглядом в расфокусе невнимательно следит за тем, как Ник чертит кончиками пальцев немыслимые узоры по гладкой барной стойке. В его слабости она видит своё преимущество, поэтому торжествует на его пепелище. — Alea jacta est, — горделиво произносит Сабрина, облокачивая локоть на колено. — Жребий брошен. Он поднимает чёрные глаза от стакана, пристальным взглядом прожигает девушку, пытается понять её мотивы, её сущность, но слова и мысли — мысли, которые Ник чувствует из-за связи родственных душ — идут вразрез друг с другом. Потому что Скрэтч знает, Сабрина на грани от того, чтобы, изнывая ночью, приползти в его постель, но каждый раз, когда она смотрит на него, на дне карих глаз плещется холод. — Хочешь сказать, что не можешь признать тяги ко мне лишь из-за того, что боишься поступиться с принципами? — сухо проговаривает Ник и прочищает горло очередным глотком янтарного напитка. — Спеллман, — зовёт он, вставая со стула, и подходит к ней вплотную, — это глупо. Сабрина вздрагивает от контраста усталого, вымотанного колдуна с опущенной головой и чуть разозлённого с прищуренными глазами Дьявола во плоти. От Скрэтча приятно пахнет свежей пшеницей и терпким парфюмом, щекочущим ноздри. Девушка сглатывает горькую оскомину и невольно вбирает ноздрями его запах. По спине пускаются мурашки. — Сабрина, — произносит он её имя так, как никогда не произносил, — мы истинные, и отрицать то, что мы были определены Тёмным Повелителем друг другу, невозможно. — Он опускает глаза вниз, глубоко вдыхает-выдыхает, мелко дрожит. — Ещё немного, и я сойду с ума, если не прикоснусь к тебе. — Почему? — спрашивает Спеллман, хотя прекрасно знает ответ. Она сама каждую секунду тратит всю свою выдержку лишь на то, чтобы держать себя в руках и не позволять внутренним рефлексам завладеть собой. Каждая клетка её тела хочет быть ближе. Каждая клетка её тела не знает, почему. — Ник, ты же один из самых сильных колдунов ковена. Почему ты не можешь сопротивляться этому? Он всё же усмехается в привычной манере, и Сабрина вздрагивает. — Потому что, пройдя через чёртовы столетия поиска смысла в самосовершенствовании, я нашёл его здесь. Он не говорит «в тебе», потому что это означает, что все правила, по которым жил Скрэтч с самого рождения, окончательно сломаны. «Циник — это тот, кто знает цену всему и не видит ценности ни в чём». И Сабрина Спеллман не то, что набивает себе цену, а становится пресловутыми тридцатью серебряниками, которые и стали смыслом жизни Иуды. Сабрина становится смыслом жизни Николаса. Она этого не понимает до тех пор, пока он не признаёт перед ней свою слабость, приносит сердце на блюдечке и молит, чтобы она забрала. Когда Сабрина смотрит в глаза Ника, то видит лишь немую отчаянную просьбу. «Научи меня заново дышать, потому что без тебя я не смогу». И она не думает о том, чем это обернётся. Она опускает ладони на его оливковую кожу, проводит пальцами по коротким тёмным волоскам на висках, долго-долго смотрит на его подрагивающие губы, а потом позволяет себе сделать то, от чего просыпалась по ночам в холодном поту. Сабрина целует его медленно, позволяет осознанию наполнить мысли, вызвать реакцию совести, которой, почему-то, нет. Все голоса в голове, которые кричали, что Николас Скрэтч — это неправильно, затыкаются. Если у Спеллман ОКР, то компульсии оправдывают обсессии. — Я не сдаюсь, — шепчет Сабрина, уткнувшись лбом в его плечо. — Я позволяю судьбе свершиться. — Туше.«Keep the nightmares out Give me mouth to mouth I can't live without you Take me to your house» Daughter — «Home»