Чимин задыхается

Чимин не находит в себе и крупицы сил, которые бы могли помочь ему подняться с того грязного дивана, что является пристанищем его хрупкого тела уже многие часы, полные лихорадки, кашля и боли, растущей через легкие дальше, к тонким костям. Он на заплеванный, уже покрытый слюной и красными каплями, выплевывает белые, розоватые по краям от крови, лепестки лилии, такие красивые и нежные, как и чувство, породившее их. Проблема в том, что Чимин влюблен, проблема в том, что это было взаимно и долго, кажется, всю жизнь, чертову вечность его любили в ответ. Чимин так любит, что ловит звезды в глазах, когда Юнги входит в их общую кухню, босой, освещенный утренними лучами, с копной черных взлохмаченных волос, парень задыхается. Когда Юнги все еще целует его, кусает пухлые губы и делится запахом только его телу присущим, солено-медовым, родным, Чимин задыхается. Когда черноволосый вылизывает его шею, чтоб на утро расцвели галактики синяков, Чимин задыхается, но теперь буквально. Из лилий на полу можно собрать полноценный букет, красивый и живой, ведь эту самую жизнь цветы взяли из слабого организма угасающего парня, а до прихода Юнги часы на стене отсчитывают минуты, Чимин не сможет убрать это все, физически не сможет. Поэтому и лежит, не двигаясь, а только трясясь от зашкаливающей температуры и страха скорого раскрытия его тайны. Замок скрипуче щелкает, когда из Чимина, с кашлем и кровавыми слюнями, извергаются новые листья. Темную гостиную заливает свет, идущий из частично разбитой, паутина трещин такая яркая, стеклянной вставки деревянной двери. Юнги гремит ключами о тумбу, громко и оглушающе, тяжело снимает ботинки и зовет, привычно, как каждый день: — Чимин-а, — кричит он и получает тишину в ответ, Чимин слышит чужой недовольный выдох и последующий быстрые шаги, ведущие к двери, за которой он скрывает сейчас свою боль, в пространство, где он тихо страдает. Парень прижимает ноги к худому телу и дрожит мелко, ожидая, а хриплый голос повторяет, — Чимин? А сам Чимин вздрагивает еще раз и старается затихнуть, хоть зуб на зуб и не попадает, хоть к горлу и подходит очередной приступ удушающего кашля, Юнги не должен видеть, насколько ему плохо. Мужчина тихо входит в комнату, видимо, боясь побеспокоить нежный сон, и замирает еще у старого ковра с геометрическими узорами. Чимин видит, как меняется любимое лицо, густые брови собираются к переносице, глаза прищуриваются, а на лбу залегают морщины, человек, обласканный его теплым и усталым взором, расстроен и зол. Юнги падает перед ним на колени, прямо в лепестки, окрашенные кровью, и заглядывает обеспокоенно в мокрое от пота, серое лицо, проводит раскрытой, холодной с улицы, рукой, по влажным волосам и моргает несколько раз, ведь слезы закрыли четкий обзор на тонкую фигуру. — Почему ты мне не сказал? — выдыхает он и встречается лбом с грязной тканью обивки дивана, пока Чимин нежно и медленно, по-другому не может, прячет пальцы в его черных прядях, кольцами кожи головы ласково касаясь. — Ты меня больше не любишь, — изрекает парень очевидную истину и нежно улыбается, успокаивая болящие легкие едва ощутимым запахом меда, — я пойму, не переживай, чувства проходят, все нормально. — Почему ты не сказал? — повторяет и повторяет Юнги под завывание ветра за окном, слезы роняет на серую ткань, всхлипывает, — я бы… — Ты ничего не можешь сделать, —хрипит Чимин, потому что лепестки так близко горлу, в самом верху израненных дыхательных путей, царапают слизистую, мешают говорить, — поэтому успокойся и просто ляг рядом, с тобой не так страшно. — Мне больно видеть тебя таким. — А мне просто больно, — Юнги укладывается рядом, совсем близко. Ведь диван такой узкий, они вдвоем едва помещаются. Мужчина дышит сзади в его лохматую светлую макушку, ласкает теплым воздухом нежную кожу головы, потную и горячую, и Чимину спокойно, пусть он и чувствует кровь во рту и боль в глубине себя, за самыми ребрами. Так он и засыпает, в надежно-успокаивающих, пусть и убивающих, объятьях.

***

Чимин просыпается, когда жар становится невозможно терпеть, когда кости начинает ломить, кажется, до трещин, когда кашель скапливается у самых губ и вырывается бутонами цветов наружу. Юнги все еще рядом, обнимает со спины, руки расположив на с трудом поднимающейся груди. За плотными шторами еще живет ночь, холодная и завораживающая, прекрасная. — Юнги, — только и может выдохнуть он, — Юнги, мне так плохо, — плачет, и слезы нежную кожу жгут, кислотной солью кривые дорожки чертят. — Малыш, — приподнимается тот, чье имя так отчаянно произнося, руками трогает трясущееся тело, ощупывает тонкие руки и выпирающие ребра, запах крови и лилий чувствует. На секунду, всего на одну, с трепетом успевает подумать о нежности и непорочности любви его мальчика. Лилии значат чертову невинность. Только мальчик этот самый сейчас скулит поломано между тяжелым кашлем и даже дышать не успевает, когда очередные бледно-розовые уже лепестки покидают горло саднящее и падают на усыпанный ими, только завядающими, пол. — Юнги, пожалуйста, молю тебя, — всхлипывает Чимин и снова трясется, — даже если не любишь, из жалости хоть, поцелуй меня. — Тебе хуже не будет? — Без разницы уже, — разворачивается парень, возможно, для того, чтобы Юнги увидел, насколько распух его маленький нос, как потрескались всегда мягкие и влажные губы, как сильно синяки раскрасили теперь бледное лицо новыми печальными цветами, — даже если будет нескончаемо больно, зато с тобой, возле тебя, под тобой. «Тебя, ты, для тебя» — в этом весь Чимин, всегда был. И Юнги так неописуемо стыдно за то, что он посмел позволить себе забыть, как прекрасно любить это хрупкое существо перед ним, упал в бытовую жизнь и перестал радоваться той улыбке, что раньше заменяла ему солнце, звезды и воздух. Чимин не стал значить меньше, для мужчины он все еще вся жизнь, просто так по-другому. Поэтому Юнги целует, металл крови чувствует и свое собственное сердце рвет, потому что парень кашляет в его открытый рот, запахом лилии обдавая, потому что Чимин горячий нездорово и под его языком на шее мурашки образуются, потому что, когда Юнги пальцы в него холодные вставляет, у того по подбородку пузырями багровая жидкость течет, на грудь обнаженную, отрывисто вздымавшуюся капая. — Я так люблю тебя, — стонет едва-едва Чимин, когда мужчина входит, — так люблю, — и Юнги хочет ответить тем же, так сильно он не желает ничего, но парню не нужна его полуправда. Они движутся в унисон, пока один медленно теряет силы, а другой готовится умереть вместе с ним этой ветреной, холодной и темной ночью, пока вокруг сыплются листья белой невинность и льется кровь.