Пять

Пять – Это глупо, в конце концов. Мы можем просто всё обсудить нормально? – Всё? Не то чтобы там много тем для обсуждения, – Густав скрестил руки на груди, глядя на Си-Джея сверху вниз – а как ещё-то? – Тем быстрее закончим, – улыбнулся басист. Его спокойствие просто выбешивало. Густав неделю на стенку лез, натурально сдвинулся по фазе, напился вдрызг и всерьёз собирался уйти из группы – а этот мелкий засранец просто мило улыбается, словно для него вообще ничего не случилось, и вся эта хрень происходила только в больной голове Норена. Хотя они оба знают, что это не так. – Ну хорошо, начинай, – Густав прислонился спиной к стене и уставился на кухонный плафон. Си-Джей встал напротив и чуть наклонил голову вправо, задумчиво разглядывая его. – Для начала: что бы ты ни думал по этому поводу, у меня тоже была очень трудная неделя. – Да ладно? – фыркнул Густав. – Представь себе. Четыре Си-Джей сделал музыку ещё громче. Тронул струну баса, наслаждаясь густым звуком. И начал выводить великолепный тягучий рифф “Come Together”. Играть поверх битловских записей он любил еще со школы. Можно даже ещё немного громче. И ещё. А если соседи вызовут полицию, он что-нибудь придумает. Да и, в конце концов, тоже развлечение. Когда-то все его однокурсники знали: если Фогельклу громко играет Beatles – ему очень, очень хреново. *** – И сколько ты выпил? – поинтересовался Бьорн, снимая со стола пустую бутылку. Густав мотнул головой, не утруждая себя ответом. – Ясно. Может, расскажешь уже, что случилось? Тот же жест. – Чувак. Ты меня пугаешь. Вчера ты заявил, что хочешь уйти из группы, теперь напиваешься в одиночку и не можешь сказать мне, в чем дело. Густав лег головой на стол, подложив локоть под лоб, и промычал куда-то в столешницу: – Ты решишь, что я окончательно свихнулся. – Ну, если не решил до сих пор, едва ли уже решу, – усмехнулся Бьорн. – Я сделал херню. И она, кажется, хуже, чем я думал. – Потрясающе, – протянул Диксгорд. – Мы вроде как подбираемся к сути, но очень издалека. Подробностями поделишься? Густав опять помотал головой, что не так-то легко сделать, лёжа лицом в стол. – Я сделал кое-что… Неважно. Но, возможно, я развалил группу. Или свою чёртову жизнь, – он издал какой-то тихий всхлип, от которого у Бьорна на секунду сжалось что-то в груди. – Скорее всего, и то, и другое. Когда твой лучший друг – гениальное, склонное к безумным поступкам и внезапным истерикам существо с незакрывающимся ртом и привычкой сначала говорить и делать, а потом, если повезёт, думать, ты в принципе привыкаешь ко всему. Поэтому Бьорн просто поставил стул рядом с Густавом, сел и положил руку ему на спину. – Слушай, ты можешь не рассказывать даже, в чём дело, но, честно – я не думаю, что ты кого-то убил или ограбил банк. Всё остальное не так страшно. Даже если ты опять сказал херню кому-то из ребят… Все привыкли, Густав. Да сам посмотри – вот я с тобой который год играю и столько выслушал, но я же до сих пор тебя терплю, так? – Потому что это ты, – пробормотал Густав. Приподнял лицо, глянул на Бьорна и со стоном опустил голову обратно. – Чёрт, почему это был не ты? Лучше бы это был ты… Три Лучше бы это был Бьорн. У того что на уме, то и на языке, разобрались бы сразу и забыли. Лучше бы это был Сэм. Они бы просто поржали вместе. Почему это не был Матс? Это было бы даже не странно, если честно, и да, принесло бы некоторые сложности, но всё равно – с ним хотя бы можно было бы поговорить. С Густавом невозможно. Ты ни за что на свете не поймёшь, о чём он думает. Он может послать тебя к чёрту и назвать братом в одной фразе, ударить и тут же рассказать, что ты лучший в мире музыкант. Это не должен был быть Густав. Может, если сделать вид, что ничего не было, и следующие десять лет вести себя как самый примерный парень на свете, эта ерунда в голове перестанет бить по вискам и напоминать о себе на каждом шагу? Он бы отдал любимую гитару за то, чтобы этого никогда не было. Или чтобы это был не Густав. *** Это мог быть Бьорн. Ну правда же? Это было бы даже… логично. Закономерно. Скажем, никто бы не удивился. Они бы сами не удивились. Да кто угодно, только не Си-Джей. Потому что у Си-Джея такие глаза, что ему невозможно соврать. Сказать «забыли, всё нормально». Просто посмотреть и ничего не подумать. Выходить с ним на сцену и вести себя как ни в чём не бывало. Просто послать его к чёрту. Наорать. Ударить. Это была херовая попытка: невозможно всерьёз попытаться ударить Си-Джея, когда он смотрит на тебя своими невообразимыми глазами. «Если я больше никогда не притронусь к алкоголю и уйду из группы, может быть, ты смилостивишься, дорогой Бог, и вынешь эту хрень из моей груди? Это ведь ничего не значило, правда?» Да блядь. Какого чёрта вообще. Два – Какого чёрта ты так незаметно подкрадываешься?! – Ты всегда пугаешься, когда оказывается, что в мире ещё есть люди? – Ты меня специально напугал. – Разумеется. Я встал в семь утра и пришел сюда не потому, что всегда встаю в семь утра и пью кофе, а только потому, что хотел напугать тебя. Тебя вообще тут не должно быть в это время, ты же спишь до полудня! – Да иди ты на хер! – Густав вскочил так резко, что табуретка с грохотом рухнула на пол. Он машинально рывком поднял ее и замер, держа её на весу и бешено глядя на Си-Джея. – Да ты совсем тронулся, – показательно спокойно произнес Фогельклу, глядя ему в глаза. – Окончательно. Что, врежешь мне просто за то, что я вышел на кухню? Валяй. Поступок в самый раз для тебя, истеричка. – Не беси меня. – Да ты сам себя бесишь! – выплюнул ему в лицо Си-Джей. – Вчера говоришь одно, сегодня другое. Ничего особенного, да? Просто давай теперь на меня срываться по любому поводу. Густав шумно вздохнул и заметил, что у Си-Джея дрожат пальцы. Тот словно почувствовал взгляд и сжал кулаки. – Ты бы сам мне врезал, да? – неожиданно тихо, но от этого не менее пугающе произнес Густав. – Не вопрос. Хочешь, можем набить друг другу морды. Успокоишься после этого? – Я тебя не трогал, – отрезал Си-Джей, резко развернулся и вышел из кухни. Густав уронил табуретку и сел на пол рядом с ней. Блядь. Блядь-блядь-блядь, да что ж за херня-то. Через какое-то время раздались шаги и появился Бьорн. – Слушай, Си-Джей позвонил и сказал, что срочно возвращается домой. Ты не знаешь… Он уставился на сидящего на полу Густава. – Так. Что произошло? Густав уткнулся носом в колени. – Ничего особенного. Один – Ничего особенного ведь не произошло. – Разумеется. – Слушай, ну, мы можем просто… – Забыть. – Вот-вот. – Очень мило с твоей стороны. Чувак, правда, я… – Всё, забыли. Ничего не было. Ничего не было. Может быть, просто приснилось. Показалось. В конце концов, они вчера оба были пьяными. Все вообще-то были пьяными. Просто ему не повезло, и он с невообразимо лёгкой и пустой головой и звенящей в ушах музыкой натолкнулся именно на чёртова Си-Джея. Именно на него. Именно на кухне. Именно тогда, когда там больше никого не было. Допустим, они просто поболтали и разошлись, и ничего не было, никто – тем более он! – не лез к их миниатюрному, трогательно похожему на юного Леннона басисту своими длинными нелепыми руками, не хватал его за плечи и не шептал что-то глупое в его беззащитно голую шею. И, разумеется, никто никого не целовал. *** Никто не целовал никого с такой жаждой, словно только об этом и мечтал последние лет двадцать. Аккурат с того момента, как научился самостоятельно завязывать шнурки. Никто не цеплялся за красивые, литые плечи Густава своими дурацкими короткими – как ему в принципе-то удается ими играть? – пальцами, не пытался задержать дыхание на целую минуту, чтобы ни за что на свете не прерывать этот поцелуй. Никого не жгло изнутри ощущением нереальности происходящего. Никто не пытался обхватить талию Густава ногами и прижать его к себе как можно ближе. Никто не мычал что-то невнятное в этот поцелуй. Которого, разумеется, не было. Сегодня ещё не получилось, но завтра они точно всё забудут. Ещё раз пять – Представь себе, – слегка улыбается Си-Джей. – Я теперь должен заплатить штраф за шум после десяти и оскорбление сотрудника полиции. Густав изгибает бровь. – Но это неважно, – мотает головой Си-Джей. – Нам просто нужно поговорить. Бесполезно делать вид, что ничего не было. Ведь так? Глубоко вздохнув, Густав наконец смотрит ему в глаза и медленно кивает. – Вот и я это понял. Си-Джей трёт переносицу указательным пальцем, и Густав цепляется взглядом за этот жест, ощущая, как внутри что-то болезненно ворочается. Что-то между «красивый, какой же красивый» и «как же тупо ты прокололся, Норен». – В общем, знаешь, в романах герои после случайного поцелуя обычно никак не могут поговорить, потому что каждый боится сказать больше, чем другой, – начинает Си-Джей, и Густав чувствует ледяные иголки на щеках. – Я имею в виду, каждому страшно, что он откроется слишком сильно, а второму это будет не нужно. Ну, короче… Он зажмуривается и выпаливает: – Это было не случайно, не просто так и я не смогу это забыть. Открывает глаза и врезается во взгляд Густава. На секунду забывает, как дышать, но продолжает: – Мне просто не повезло, что на кухне оказался именно ты. А я уже ничего не соображал и не смог остановиться. Так вот совпало. Я бы не сделал этого, будь там кто-то другой. Но я поцеловал тебя, потому что хотел это сделать. И хотел давно, хоть и признался себе только теперь. Он наконец замолкает – так резко, словно слов больше вообще не осталось ни в горле, ни в голове. Хлопает себя по карманам, достает пачку сигарет. Густав смотрит, как мелко дрожат пальцы, скользящие по колесу зажигалки. – Я думал, ты бросил, – произносит он. – Я тоже так думал, – отвечает Си-Джей, отворачиваясь к окну. В группе всегда говорят, что у Густава Норена язык без костей, что он способен выдать десять фраз там, где хватит одной. Но сейчас он никак не может подобрать слов и лишь смотрит, как двигаются под футболкой лопатки Си-Джея. Вдох. Выдох. Струйка дыма. – Знаешь, что интересно? – начинает наконец Густав, и лопатки под футболкой вздрагивают. – До этого момента я был убеждён, что дело обстояло совсем иначе. Си-Джей поворачивается и недоуменно смотрит на него. Густав шагает ближе, и глаза его всё шире распахиваются, когда он протягивает руку и забирает сигарету у басиста. Затягивается, запрокидывает голову, выпуская дым вверх, и снова смотрит на Си-Джея. – Я был убеждён, что сам тебя поцеловал. Потому что мне не повезло: я был пьян, не мог остановиться и встретил на чёртовой кухне именно тебя. Будь это кто-то другой, меня бы пронесло. Но не с тобой. Он делает ещё одну затяжку и возвращает сигарету Си-Джею. Тот подносит её к губам, не отводя взгляда от его глаз. Обхватывает фильтр губами так, словно пытается вобрать в себя оставленное Густавом послевкусие. И смотреть на это очень, очень трудно, совершенно невозможно, внутри просто разрывается какой-то снаряд с горячими осколками. – Я был убеждён, что сделал то, о чём давно думал. Сделал не слишком осмысленно и в итоге всё испортил. – Надо же, какое совпадение, – улыбается Си-Джей. – И как теперь выяснить, чья версия ближе к истине? Густав снова забирает у него сигарету и тушит, дотянувшись до пепельницы. Потом спрашивает: – Почему считается, что в этой группе именно я слишком много разговариваю? И больше никто ничего не говорит.