«я привык жить без кожи, я что-то в себе убил, по старинным кварталам скитаясь облезлой псиной; и, поверь, — даже Боги боятся моей любви, — ибо сами они не способны любить так сильно»
Тёмное тяжёлое небо висело над деревянными крышами разбросанных по округе изб. Снегом замело все дорожки и тропинки, укрыло голые поля пуховым одеялом, припорошило ветки деревьев. Изумрудные ели вперемешку с тонкими осинами да белоликими берёзами прислушиваются к шагам двух уставших путников. Мальчик едва волочит ноги, прижимая ладонь к раненому плечу, в то время как его проводник идёт неуклонно перед ним, прокладывая дорогу и таща на спине приличных размеров мешок. — Ты уж извини, но понести я тебя не смогу — и так ноша велика. Ступай след в след и будет проще. Скоро уж доберёмся. Джисон на это ничего не отвечает — лишь сильнее стискивает зубы и придвигается к своему спасителю едва ли не вплотную. Мальчик дрожит от зимней стужи, но мешок, за которым проводника почти не видно, служит хорошим щитом от промозглого ветра. Когда среди стволов начинают проглядывать первые жёлтые огоньки, Джисон не сдерживает вздох облегчения. Он готов упасть уже прямо здесь, потому что чем ближе к цели, тем сложнее даётся каждый шаг. Справа от них один из многочисленных сугробов приходит в движение. Мальчик оборачивается, крупно вздрагивая, и когда понимает, что это никакой не сугроб, а самый настоящий волк — не сдерживает крика. — Там!.. Зверь движется молниеносно быстро, открывает пасть, блестя острыми зубами, но стоит ему поравняться с ними — тут же садится на задние лапы и приветливо машет хвостом, словно дворняга подзаборная. — Ты напугал мальчика, Юкхей. Не забывай, пожалуйста, о манерах, даже когда бегаешь на своих четырёх да блох по лесу растряхиваешь. Волк обиженно воротит морду и натыкается взглядом на тяжёлую ношу. Встаёт порывисто, но его вновь останавливают: — Я сам. Лучше помоги малышу дойти до дома. Он едва на ногах стоит. Джисону не очень нравится эта затея. Волк решительно движется к нему, ложится на белоснежную землю и подставляет спину. Мальчик робко касается шерсти пальчиками. Мягко. Он нерешительно седлает его, и, когда зверь резко встаёт, хватается за его шею и сильно сжимает ногами живот. Прижимается плотнее, стоит волку засеменить за идущей впереди фигурой. Джисону страшно, но страх этот с каждой секундой улетучивается, потому что волк вроде как безобидный, и к тому же очень-очень тёплый. Резкий стук в дверь заставляет Куна бросить ещё не дошедшую кашу, а Донхёка оторваться от вязания. Бета впускает прибывших, забирает ношу, наказав Донхёку набрать побольше горячей воды. На печи слышится копошение, а затем из-под одеяла выглядывает заспанная чёрная макушка. — О, Тэн вернулся? — Янян, спускайся-ка давай, тут твоя помощь тоже сгодится, — командует Кун. Парень тормозит несколько секунд, то ли не до конца проснувшись, то ли не желая выбираться из уютного нагретого местечка, но вскоре оказывается подле волка и стаскивает со спины обессиленного мальчика. — Неси его ко мне: сначала надо раны обработать, после накормим и обогреем. Тэн в это время кулем падает на лавку возле входа, стаскивает рукавицы и устало выдыхает. Его покрасневшие пальцы едва сгибаются, а на ногах он и вовсе их не чувствует. Кто ж знал, что охота так затянется. Белый волк следует за ним, как ниточка за иголочкой, прижимает уши, переминается в нетерпении. — Я тоже рад тебя видеть, но, может, ты уже перекинешься? Здесь все свои. Волк оглядывается на похныкивающего Джисона, и в его глазах читается вопрос. — Он теперь тоже. Зверь фырчит неоднозначно и тычется носом в руки омеги. Лижет. Язык его — гладкий и горячий. Тэна прикосновение обжигает, он вздрагивает всем телом, но рук не убирает. Лишь наблюдает и молчит, слушая заполошное сердце. Когда волк всё-таки уходит, Тэн нехотя поднимается на ноги и начинает стряхивать с себя остатки снега. Янян помогает снять верхние вещи, усаживает за стол и приносит горячий чай. Донхёк и Кун в это время кружат возле Джисона, приводя его в порядок. — Где Юта? Янян садится напротив, состроив страдальческую мину: — Опять ошивается у Сычена. Где ж ему ещё быть? — Не надо так, они хорошие люди. — Да и мы тоже не боком вышли. — Каждый имеет право на личную жизнь, — поучает младшего Тэн. — Вот вступишь в пору, и сам ещё шляться будешь где ни попадя. Янян на это только закатывает глаза, подпирает голову кулаком и смотрит на появившегося в дверях высоченного Юкхея. — Он чё-то не больно носится. Альфа хмурится, явно не понимая о чём речь и куда ему нестись. Закатывает рукава рубахи, обнажая сильные мускулистые предплечья, и садится рядом с Тэном. Укладывает руку подле его, не касаясь: между ними остаются считанные сантиметры, но это не мешает Тэну чувствовать жар чужого тела. Это манит. Оказаться в теплых объятиях, почувствовать себя в безопасности, расслабиться и заснуть — сейчас хочется больше всего на свете, но пока Тэн не убедится, что жизни мальца ничего не грозит, едва ли может себе это позволить. — Где ты его откопал? — На развилке подле Туманного озера. Возвращался домой, увидал повозку, застрявшую в грязи колесом. По говору мужиков сразу понял, что с запада. Эти амореты никогда в выражениях не стеснялись. Почуял неладное — оказалось контрабанда. Иду кругом по лесу и вижу этого — сидит возле дерева, верёвкой привязанный. Плачет. Чуть подальше — стражник. Хлипкий, тощий. От него, ведомо, помощи никакой, вот и приказали мальчонку стеречь. Да только уши у него на заднице растут, раз меня не приметил. — Да тебя и при желании едва ли заметишь. — Твоя правда, — Тэн довольно щурится и ухмыляется, слыша слова Куна. — Янян, плесни-ка мне чего покрепче чая. Не могу согреться. Тот оборачивается на бету с немым вопросом. Кун лишь согласно кивает головой и Яняну не остаётся ничего кроме как выполнить просьбу. Он морщится, откупоривая бутылку и невольно вдыхая пары. — И как ты только это пьёшь. — Так же, как тебя земля носит: без особого желания и только ради особого случая. — Я сейчас совершенно случайно опрокину твою чашу, будешь знать. — Не смей! — грозит пальцем Тэн. — Свалило же мне небо чёрта на голову. — Ты сам меня сюда притащил. Крыть было нечем. Тэн выхватывает у младшего чарку и залпом осушает её до дна. — Повтори. У Яняна глаза огромные, как два блюдца. Он переводит взгляд с чаши на Куна и, вновь заметив одобрение на чужие злодеяния, делает, как велели. Новую чарку Тэн пьёт уже медленнее, растягивая каждый глоток. Донхёк начинает рассказывать, что у них произошло за день: наведывался староста Тэиль, рассказал новые слушки да новости; в обмен на лекарства, что сделал Кун, удалось раздобыть новой одёжи; а ещё к ним заглядывал Минхён и принёс Донхёку целую горстку орешков. — Которой он ни с кем не поделился, — ворчит Янян, забравшись обратно на печь. Тэн улыбается, чувствуя, как жидкий огонь спускается по горлу вниз, расползается по телу, разгоняя застывшую в жилах кровь. К его щекам приливает румянец, а кончики пальцев начинает покалывать. Хватает ещё нескольких глотков, чтобы голову задурманило, а тело накренило в сторону долгожданного тепла. Юкхей не заставляет себя долго ждать — прижимает рукой, обнимая за талию, и подставляет своё плечо. Тэн заметно успокаивается, стоит Куну оповестить, что с Джисоном теперь всё будет в порядке, и повести малого в сторону баньки. Омега прикрывает глаза, дышит глубоко и размеренно. Когда Кун возвращается, то находит Юкхея бережно перебирающего пальцами чужие волосы и невесомо целующего спящего Тэна в лоб. Заприметив бету, он заметно паникует. — Расслабься. Если ты думаешь, что я до сих пор ничего не заметил, то глубоко ошибаешься. Юкхей потупляет взгляд и просит умоляюще: — Не рассказывай ему. — Не буду. Настанет время — сам расскажешь. А пока лучше отнеси его в кровать. Пусть отдыхает. Альфа согласно кивает и аккуратно поднимает Тэна на руки, словно тот ничего не весит. Кун открывает ему по пути двери и отодвигает покрывало в сторону. Снимает с омеги остатки одежды, накрывает одеялом, утирая непролитые слезинки в уголках глаз. — Он опять пил. Думаешь… — Джисона не могли отдать просто так, Юхкей. И даже не за «пожалуйста», — отрезает Кун. — Не глупи: там явно пролилась кровь и не обошлось без жертв. — Но мальчик тоже был жертвой. Тэн не сделал ничего плохого. — Он убил. И знает, что за это придётся платить. Тэн так воспитан. Точнее, перевоспитан. В общем, сложно тут всё. Вот он и мучается, — Кун встаёт с кровати и поворачивается к альфе, кладя руку на плечо. — Иногда ему надо. Лучше чарка браги раз в полгода, чем месяцы мук и кошмаров. Юкхей согласен, только вот смотреть на измученного Тэна от этого легче не становится.₪₪₪ ۞ ₪₪₪
Жизни Джисона и правда ничего больше не угрожает — растёт парнишка не по дням, а по часам. Уже к следующему лету он перерастает Тэна, а к осени его высокий ломающийся голос грубеет и разносится по дому медвежьим басом. Единственной опасностью, что подвергает Джисона на какие-либо приключения и напасти — остаётся он сам. В пятнадцать лет отроду Джисон ходит высоченной детиной, худой, как веточка, кое-как умудряясь владеть телом. Да только с огромными руками его сплошная проблема. К чему ни прикоснётся — всё ломается, падает, крошится. На кухне от него никакой помощи, в вязании и шитье он тоже не преуспевает, а давать молоток или топор и вовсе сумасшествие. И вот, в очередной раз, когда Джисон роняет на ногу Юкхею нарубленные дрова, тот не сдерживается и окатывает двор громкими ругательствами. На шум прибегает Тэн, перебиравший травы в доме, и берётся успокаивать: Джисона, чтобы не ревел, а Юкхея, чтобы не орал. Мальчика удаётся быстро спровадить к Куну — тот занимался курами, а Джисон очень любил всякую живность. С Юкхеем же дела обстоят чуть труднее. — Ну вот по что он нам сгодился? — негодует он. — Что ни попросишь сделать — всё не так и не эдак. Лишь ест задарма! — Будь к нему не столь строг, Юкхей, — Тэн ласково прикасается пальцами к чужому предплечью, и гнев в альфе постепенно теряет силу. — Он полукровка, варг, как и ты. Только вот потерянный чутка, да и волком навряд ли сможет обратиться. Ваш народ создан выживать в суровых условиях, вы — воители и кочевники, но никак не земледельцы или ремесленники, вроде аморетов. Он найдёт ещё, в чём показать себя. Калитка скрипит, впуская во двор местного старосту. Тэиль тяжело дышит, стремительно шагая в их сторону. Тэн одёргивает руку и спешит к нему на встречу. — Что-то случилось? — В дом. Всё расскажу в доме. Спорить не приходится. Тэн кивает альфе — тот , бросив работу, скрывается за углом. Омега отворяет двери, впуская гостя и усаживая его за стол. Кун появляется минутой позже и присоединяется к старосте. Юкхей остаётся стоять в тени. — Не тяни кота за причинное место, Тэиль, говори уже, — торопит старосту Тэн, копошась на кухне. — Неладное творится в городе, — Тэиль глядит исподлобья, перебирает пальцами разбросанные по столу цветы чабреца. — Сейчас явился Смотритель, всё спрашивал, отлучался ли кто надолго из деревни, не происходило ли нападений на местных жителей. Я ответ держал, как полагается — поведал, что всё у нас тут тихо да гладко, а если кто и уезжал на несколько дней — так разве что торговец через пару домов. Но Ынхо вернулся на зарнице позавчерашней, так что под подозрения он попасть не может. — Под какие подозрения? — Несколько дней назад пропал городской тюремный надзиратель. Не явился на смену, так его и хватились. Думали, что в кабаке местном пропился окончательно, да дрыхнет где-то в ближайшей канаве. А потом нашли его. В лесу. С перерезанной глоткой. Чашка с чайным отваром в руках Тэна замирает. — А вчера нашли ещё одного. Пекарь, что работал через улицу от рынка. Причина смерти та же. Кун сглатывает и осторожно спрашивает: — Но почему Смотритель ищет убийцу не в городе, а по окраинам рыщет? — Потому что глотки не просто перерезаны… — староста ломает в руках тоненький стебель. — Они перерезаны накрест. Звук разбитой посуды заставляет Куна и Тэиля подскочить на месте. Чарка с чаем, что секунду назад была у Тэна в руках, теперь осколками разбросана по полу, а жидкость медленно впитывается в цветастый половик. Юкхей отделяется от тени и тут же бросается к омеге, осматривая его руки и ноги. — Не поранился? Тэн отрицательно мотает головой, неумышленно делая несколько шагов назад. — Но… это… — его потухший голос дрожит, словно лист на ветру, и Юкхей, собирающий осколки, невольно поднимает на него голову. — Разумеется, это не ты, — в интонациях Тэиля сквозит возмущение. — Но они желают так думать. И, что ещё страшнее, кто-то хочет заставить их так думать. Прошло больше трёх лет со дня, как ты… Как ты сделал то, что сделал. И вот, нежданно-негаданно, история повторяется. — И что теперь нам делать? — Кун с беспокойством глядит то на старосту, то на омегу. — Вам — ничего: сидеть тихо, как мышкам, заниматься хозяйством. Ему, — Тэиль машет в сторону Тэна, — носу из дому не казать. — Предлагаешь запереться в четырёх стенах только потому, что какому-то умалишённому взбрело в голову заняться подражательством? — Не предлагаю, Тэн. Прошу, и, если надо будет — прикажу. Растерянность и толика страха с лица омеги исчезают напрочь. В глазах загорается опасный огонёк, а подбородок вздёргивается вверх. — Ты мне не указ, — шипит он. — Никто мне не указ. Я сам решу, что мне стоит делать, а что нет. В конце концов, кроме тебя ещё есть свидетели того, что я всё время ошиваюсь в ближайшем лесу да деревне. — Послушай, если тебя захотят засадить, то не будут никого расспрашивать! На каждого твоего свидетеля наймут ложного! Заплатят, пригрозят, но добьются своего! А если прознают, что ты мелия… — Тэиль повышает тон, встаёт из-за стола, понимая, что вести беседу дальше бессмысленно, и, остановившись в дверях, договаривает: — Я не буду с тобой сейчас спорить. Просто подумай над моими словами и будь осторожен. Тэиль уходит, и в доме повисает гнетущая тишина. Тэн отворачивается к окну, скрещивая на груди руки. Юкхей чувствует, читает по напряжённым плечам, по слишком прямой спине — омега злится. И не лезет. Зато для Куна такое поведение не впервой, поэтому смело оглашает: — Значит так, в ближайшие две седмицы сидишь дома. На охоту может и Юкхей ходить. Подождём, что будет дальше, а там и поглядим, что делать. Лишний раз перестраховаться всё равно не мешает. А коли нужна тебе причина — подумай, что станется с ребятками, ежели тебя за решётку посадят. Или вовсе повесят. И, не дожидаясь ответа, бета уходит обратно к курам.