Искренность

Они могли разругаться буквально из-за чего угодно. Вкупе с отвратительным характером Бакуго это давало удивительно взрывоопасный коктейль. Правда, добродушного Киришиму мало что могло на самом деле вывеcти из себя, но мудачеству Бакуго Кацуги не было границ. — Хватит уже, — с какой-то непривычной для себя усталостью бросил Киришима, оттеснив плечом Бакуго, прошел на балкон. Даже он не выдерживал, когда Бакуго начинал поливать грязью его друзей. Даже он иногда переставал верить, что Бакуго просто западло вести себя нормально — что он нормальный, на самом-то деле парень, просто жутко стесняется, боится показаться некрутым. Даже он. Бакуго выругался грязно и свалился на кровать — вот ведь говнюк, сам развел скандал, и все равно не уходит. Не хочет ведь быть один — на самом-то деле. Киришима отмечал это все машинально, все еще злясь, пялясь в синюю пустоту неба, ни о чем не думая. — Да че ты выгораживаешь этих слабаков, я не пойму? — недоуменно бросил Бакуго. Ну почему ты такой тупой — пронеслось в голове Киришимы. Тоже как-то машинально, совершенно отстраненно, в то время как его тело брошенный камнем влетело назад в комнату, стащило злоязыкого Бакуго с постели, приперло к стенке. Киришима даже не заметил, в какой момент активировалась причуда — но вмазал знатно: голова Бакуго дернулась назад, и воздух резко вышел из легких. — Они не слабаки, ясно?! Да, у них, может, не такая сильная причуда, как у тебя, но они стараются, и… У меня вот тоже… Они не слабаки, они вообще… сильнее тебя, ясно? Потому что им хотя бы достает сил вести себя… по-настоящему! А ты… трус… Горячие, обидные слезы брызнули из глаз, но он все еще продолжал вжимать Бакуго в стену, и тому, кажется, пришлось даже встать на носочки, Киришима не видел, не знал, глаза застлало, ничего не видно, он и лица-то перед собой не видел, только широко распахнутые красные глаза. И ему было обидно, обидно, обидно, от того, что Бакуго такой идиот: он ведь не дурак на самом деле, и все понимает, но даже не старается. Как он станет героем с таким отношением… Киришима закричал, толкнул Бакуго лбом в грудь, пряча лицо. — Я тоже… трус… — слова выталкивались из горло с трудом, с болью, и даже дышать было трудно. — Слабак. И что… Бакуго сжимал его запястья руками, но дошло до Киришимы не сразу — в этой форме он плохо чувствовал прикосновения, почти не ощущал их. — Да, ты прав, — вдруг уронил Бакуго тихо-тихо, отчего-то очень грустно. Киришима насторожился и даже перестал дышать. — Я трус. Мне страшно. Киришима поднял голову, промаргиваясь, не заботясь о том, как выглядит сейчас его лицо. Но Бакуго и не думал смотреть на него, прятал глаза, глядя куда-то вниз. — Страшно, что будет, если я… Если покажу себя. Свою слабость, — слова явно давались Бакуго тяжело — очень — и от этого у Киришимы заныло сердце. — Бесит, — констатировал Бакуго, отворачиваясь. Киришима опустил руки. Бакуго ему признался. Сказал нечто такое, что, может, никогда и никому до этого не говорил. Киришима и сам догадывался, но… Ведь он сам сказал. И не кому-то — ему. — Бакуго, — голос дрогнул, и вообще-то Киришима не знал, что собирался говорить дальше. — Отвали, — пресек его потуги Бакуго, оттесняя, чтобы выбраться. Его смущение ощущалось почти что кожей. Разве его можно сейчас отпустить? После такого? Киришима обнял его, крепко, прижался щекой к щеке, и возвращающиеся после укрепления ощущения подсказали, какой Бакуго горячий. — Видишь, сказал же. И ничего не случилось. — Отвали. — Не могу, — признался Киришима, чуть поворачивая голову, так, что кончик носа проскользил по шее Бакуго. — Спасибо, что сказал. — Блин, дерьмоволосый, отвали по-хорошему или… С каких это пор у Бакуго появилось «или»? Улыбнувшись этой мысли, отчаянности фальшивой угрозы, он улыбнулся в шею Бакуго с легким смешком — именно поэтому тот и не закончил фразу, задохнувшись возмущением. — Кири… Мать твою… — Делай так чаще, — Киришима чувствовал биение венки на его шее, и сейчас она заходилась в каком-то сумасшедшем ритме. — К-к-как? — Говори искренне. — Иди ты.