Насовсем

Ибо на пороге квартиры Сяо Чжаня далеко не новость. За последние слишком много лет он здесь скорее неизменный гость, чем нежеланный. Раньше он приходил к Сяо Чжаню со своими конструкторами и в гости к кошке, потом с разбитыми коленками и домашкой по математике. Теперь вот — с любовными неудачами. И Сяо Чжань неизменно открывает ему дверь в свой дом, объятия и в свое сердце. Он надеется, что про этот доступ в сердце Ибо думает только приличное. Неприличное Сяо Чжань думает за них двоих, но об этом никто никогда не узнает. Даже самые близкие, а уж тем более сам Ибо. В этот раз Ибо какой-то по-особенному красивый. Видимо, хотел понравиться на своем свидании. Возможно, кто-то, с кем не срослось, был ему по-настоящему дорог, а не просто увлечением. Сяо Чжань не знает, кто это был, и старается не думать об этом. Такие мысли не принесут ему мира, рядом с Ибо мира не будет никогда. Только глаза у Ибо красные. Но не оттого, что он плакал, а потому что сдерживался. Что ж, у Сяо Чжаня тоже есть свои маленькие слабости и привилегии. Поэтому он без слов тянет Ибо к себе за запястье и укутывает собой, рассеянно водит руками по спине и дышит в беспокойно бьющуюся венку на виске. — Каждый раз ненавижу себя за то, что прихожу к тебе с этим, — устало вздыхает Ибо ему в плечо. — И не нахожу в себе сил не прийти. В итоге они вдвоём лежат на диване. Ибо отказывается от чая, от разговоров, просто сидит на кухне, смотрит в пространство, кусает губы и переводит на Сяо Чжаня воспалённый взгляд лишь на тихие оклики или осторожные прикосновения. А потом снова его отводит и молчит. После получаса этой нездоровой медитации, не приносящей никакого облегчения, Сяо Чжань тоже вздыхает, опять берет Ибо за руку — каждый раз только за запястье, чтобы не дай бог не переплести пальцев — и ведёт за собой в гостиную. Та освещена лишь светом из окон дома напротив, и этого в самый раз, чтобы в полумраке не разглядывать лиц друг друга и искать что-то на дне глаз. Сяо Чжань садится чуть в стороне, откидывается, сползает по спинке, закидывая ноги на пуфик. В таком положении удобнее смотреть в потолок или в окно, а не на Ибо, который и так выжжен на обратной стороне век. Но сам Ибо никогда не довольствуется полумерами и чужими решениями. Вместо того чтобы забиться в противоположный угол, он устраивается ровно под боком Сяо Чжаня: подлезает ему под руку, кладёт голову на плечо и закидывает ноги поверх чужих ног. Сяо Чжань машинально обнимает его, перебирая длинные волосы и поглаживая затылок, шею и плечо, но упрямо продолжает рассматривать блики на потолке. Как будто это как-то ему поможет. Глупо. От Ибо ничего не помогает — Сяо Чжань уже пробовал. Иногда кажется, проще умереть, чтобы отпустило. Сяо Чжань не хочет умирать, потому что тогда ему придётся расстаться с Ибо. Ибо измучен. Возможно, именно поэтому он говорит то, что говорит: — Гэгэ, можно я попрошу тебя кое о чем?.. Поцелуй меня, пожалуйста. Поцелуй, как будто я важен для тебя. О, Сяо Чжань может сделать это для него, ему даже не нужно притворяться. Хотя завтра и придётся собирать себя из множества острых осколков. Но ради Ибо он готов на это, потому что себя уже все равно не спасти. Сяо Чжань тянется к Ибо, однако первое прикосновение приходится в лоб, в горькую складку между бровей, которой там совсем не место. В голову, что хранит разум человека, который важен для Сяо Чжаня без каких-либо смешных «если бы». Ибо под его губами вздыхает и прикрывает глаза. Сяо Чжань почти невесомым прикосновением скользит по его переносице вниз, мягко целует ресницы, скулу и бархатную щеку. Касается нежно уголка рта и только после этого накрывает сами губы. Сначала он осторожно водит по ним своими, прихватывает и задевает кончиком языка. Потом размыкает губы и проходится языком уже плотнее, слегка всасывает губы Ибо и прикусывает по очереди. А когда тот приоткрывает рот, скользит языком внутрь. Все ещё слишком осторожный, словно боится навредить. Не зная, что все равно причиняет боль — своей безграничной нежностью и готовностью на все. Ибо выпутывает руки из его объятий и закидывает их Сяо Чжаню на шею, чтобы притянуть ближе. — Ещё, гэ, пожалуйста, — просит он, — как будто я нравлюсь тебе. И Сяо Чжань послушно запускает обе руки ему под футболку, обводит чувствительные бока и хрупкие рёбра, ведёт с нажимом до самого загривка, прижимая к себе крепко, но бережно. И целует как всегда хотел, как видел в своей голове и снах, и запрещал себе мечтать. Со всей своей любовью, которая грозит его однажды прикончить. Ибо в его руках мягкий, нежный, уязвимый. Его дыхание почти сразу сбивается, пальцы зарываются Сяо Чжаню в волосы, под тонкой футболкой куда-то отчаянно несётся сердце, и Ибо тихо стонет в их поцелуй, до странного потерянно. Это так похоже на то, как если бы Сяо Чжань тоже нравился ему. Хотя бы сейчас, в моменте выпрошенной им же нежности, в моменте украденной у Ибо близости. Близости, которая предназначалась этим вечером кому-то другому. Но Ибо обнимает Сяо Чжаня в ответ так легко и естественно, словно сам хотел этого. И как будто не хочет отпускать. Такой самообман пьянит, руки Сяо Чжаня сжимаются крепче, поцелуи становятся глубже и размашистей, мысли вязкие, как патока, и в итоге сливаются в одну навязчивую: не отпускать, — а потом хоть потоп, суд и казнь. Сяо Чжаня приводит в чувство то, что, нависая над Ибо, он прижимается к нему чуть плотнее и задевает бедром чужое возбуждение. Отчего Ибо под ним всхлипывает. Сяо Чжань замирает. Почувствовав это, а ещё, кажется, будто разбуженный своим же звуком, Ибо замирает тоже. Но не отстраняется, не пробует оттолкнуть, даже положения рук не меняет, только утыкается лбом Сяо Чжаню в плечо. И в тишине слышно, как сорванно они оба дышат. А еще шорох, когда в обход сознания пальцы на одежде друг друга конвульсивно сжимаются. — Чжань-гэ, почему ты не мой парень? — вдруг произносит Ибо. Сяо Чжань на пару секунд перестаёт дышать — или вовсе умирает, очень на это похоже — но потом все же отвечает тихо: — Потому что ты не просил меня об этом? — Не просил? — поднимет голову Ибо и заглядывает ему в глаза, хмурясь. — А как же на прошлый праздник фонарей? — Ты был пьян. — Это было для смелости. А… на мой день рождения? — Ты так хихикал, я думал это шутка. — Я нервничал, — поджимает губы Ибо. — Ты был такой красивый… — начинает он, запинается оттого, что проговорился, и все равно продолжает: — Любой бы нервничал, гэ. В приступе ошеломленной паники Сяо Чжань молчит. Но его руки со спины Ибо никуда и не исчезают. Быть может, он все еще на что-то надеется, глупый человек. Возможно, сейчас он как никогда готов поверить в свое безумие и подчиниться ему. — А сейчас? — снова говорит Ибо. — Если я спрошу сейчас, что ты подумаешь? — Бо-ди, ты расстроен. Это будет импульсивным решением. Не принимай его… так. — Господи, гэ… — тяжело вздыхает Ибо и прижимается еще теснее, утыкаясь лицом Сяо Чжаню в шею. — Ну хочешь, я до утра останусь? Утром поговорим. Трезвыми, выспавшимися, без шуток, как угодно, лишь бы ты поверил. Можно я останусь? — Насовсем? — вырывается у Сяо Чжаня жалко. Ибо в его руках вздрагивает, жмется, как будто отрывают, и кивает мелко-мелко в шею. — Вообще насовсем. До утра это просто предлогом было.