Сборник "Сны-видения": всего понемногу.

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Их рвёт на части, разбивает на осколки, распыляет на атомы, растаскивает по всему белу свету. Потому что Минсок никого из них не помнит. Он не помнит судный день, он не помнит их, но помнит, как было, когда трава была не охристой, а небо не выжигало глаза белизной.        Может, это даже хорошо, что он не помнит никого из них. Так они в одинаковом положении, ни у кого никаких привилегий, ни у кого нет Минсока. Хотя всего полгода назад они между собой бы перегрызлись, пытаясь решить, кто имеет право быть с ним рядом. Потому что безумно и безрассудно влюбились. И не вдвоём, не втроём…        Чёрт возьми, это казалось безумием. Это было безумием. Это...        А теперь пустота.        Минсок будто сам по себе, и они сами по себе. Стая осиротевших без вожака волков, которые не хотят выбирать нового. Того, кто поведёт если не к победе, то к выживанию. Но вопреки всему они всё равно вместе.        Особо-то и вариантов нет. Или на лезвия скал внизу спикировать, или бросить своих и в одиночку добираться до перевала, или же вот так. Рассыпаться изо дня в день, собираться снова и снова, чтобы снова открыть глаза и осознать то, о чём лучше забыть.        Ёнгуку совсем немного хочется быть в таком же состоянии как Минсок. Чтобы ни тени узнавания, ни тени сомнения, ни тени тоски. Чистым листом. Пустой страницей, которую можно наново заполнить чем угодно.        Он устал. Предельно устал и вымотался от раздирающих его чувств, от ледяной неизвестности и мрачной безысходности, от пепла прошлого, забивающего глотку.        Кажется, что воля каждого из них сломалась в тот миг, когда Минсока накрыло волной. Да, они его вытащили, да, они спасли друг друга, а потом выходили Минсока. Но что-то треснуло где-то за грудиной, отозвалось болью и застряло болезненной занозой, не позволяя сделать вдох.        Больно, когда ломаешь крылья. Больно, когда теряешь. Больно, когда...        У Чанмина сломано левое крыло. Висит безвольно, но Воншик обещает что-то сделать, обещает починить, как это сделал с крыльями Чонина, и теперь тот приносит им вести, разведывая территорию. Из кожи вон лезет ради старших братьев.        У Воншика тоже всё не очень хорошо. Правое крыло сломано в нескольких местах, и, несмотря на наложенные шины и обезболивающие отвары, болит. Ёнгук часто просыпается от его стонов, когда Воншик пытается найти нужное положение, чтобы хоть немного подремать.        Есть возможность поставить протезы, но Воншик не спешит, боится потерять надежду. Ещё верит, что...        Как и каждый из них.        Чонина подлатали, он потерял только несколько маховых перьев и получил рану глубокую и болезненную, но пальцы Воншика воистину волшебные. Подлатал так, что и не угадать в роскошных крыльях некогда свалявшиеся от крови.        У Ёнгука всё плачевно. Он не раз думал уже просто ступить со скалы, чтобы взлететь, но не вверх, а вниз. Потому что он больше не крылат.        Его спасли братья, а лучше бы добили.        Пришлось отрезать крылья, чтобы вытащить его с того света. Зубами братья, видать, глотку смерти рвали, чтобы вытянуть его.        Для импланта нужно перебраться через хребет и взгорье, а потом надо молиться, чтобы всё вышло. Потому что придётся вживлять в спину, ведь отрезать пришлось всё. Но зачем Ёнгуку эта жизнь, если Минсок его не помнит, а улететь нет возможности?        У Минсока с крыльями всё в порядке. Лишь с памятью нелады. От этого больно, но это пройдёт. Как всё проходит.        Ёнгук до сих пор не понимает, как они все влюбились в Минсока. Абсолютно глупо и провально с самого начала. Хотя бы не были связаны так крепко, были бы чужаками, но... сто тысяч этих самых но...        Болит в груди и болят исчезнувшие крылья. Хочется забыться в бокале крепкого вина, но они уже несколько лет не пили ничего крепче кристальной воды горных ручьёв.        — Скучаешь по крыльям? — Чонин порой задаёт глупые вопросы, понимая это слишком поздно. Он застывает, глядя в туманную пустоту, стелющуюся под ногами, и молчит, боясь поднять взгляд. — Прости.        Крылья были частью его. Теперь этой части нет.        Боль усиливается, поднимается ветер, налетают тучи. Пахнет дождём.        Рядом опускается Чанмин, протягивает флягу с водой, устало вздыхает и смотрит в потемневшее небо. Рядом с Чанмином садится Воншик. Взгляд у него потеряно-пустой, и Ёнгук понимает, что им придётся делать на рассвете. Воншику страшно, но это единственный шанс спасти жизнь. Чанмин прикрывает Воншика крылом и закрывает глаза. Чонин накрывает крылом плечи Ёнгука, в движении скользит неловкость и чувство вины.        Биться о глухую стену жизни, разбиваясь в кровь — единственное, что есть у них. И проще было бы прекратить всё это, но они почему-то цепляются за жизнь. Хотя смысла в ней ещё меньше, чем было до конца света. Они разбиты, склеены и сломлены снова. Но зачем-то живут. Может, есть смысл?        Хотя Ёнгуку кажется, что его нет. Он едва жив, скорее, в коме или каталепсии, когда слышишь и частично видишь, но никак не реагируешь, не показываешь чувства. Он разрывается на части, разбивается на осколки, распыляется на атомы, потому что порой в ночной тиши кажется, что Минсок не хочет их вспоминать. Потому что так легче. Легче всем.        — Это нормально — бояться, — хрипло говорит Ёнгук. — Страшно терять крылья.        — Как ты справляешься? — спрашивает Чанмин.        — Кто сказал, что я справляюсь? — улыбка горькая, ветер в ущелье воет вместо него, перекликаясь с тоской и болью.        В сухой траве беззвучно могут ходить только обученные, Минсока же слышно. Сердце пускается вскачь, когда Ёнгук спиной ощущает чужое тепло. От Минсока пахнет морозом, ладони, которыми он обнимает его поперёк живота, холодные, но Ёнгук ощущает лишь прилив жара.        Начинающийся дождь пахнет снегом. От Минсока пахнет дымом и чабрецом, от братьев полынью и мятой.        Минсок обнимает их всех, скрывая под крыльями от дождя.