* * *
После горячей ванны жутко клонило в сон, в чем Лилит себе не отказала. На родной кровати засыпалось в разы легче. Стоило только лечь, расслабить уставшие мышцы и оставить пустые мысли до утра. Пустые мысли остались с ней. Как в холодную безветренную погоду бродили попросту, слонялись из угла сознания в другой. Как маятник часов, туда-сюда, туда-сюда... Тик-так, тик-так, тик-так... Одинокие часы в кабинете пробили полночь, то самое не любимое время Лилит, когда дел было полно, а сон мягкими лапами обнимал со спины и крепко прижимал к себе. Она провела в замке всю молодость, но первый раз почувствовала себя хозяйкой, чья вседозволенность не знает границ. Уже больше недели она слоняется по коридорам, баюкая мысли о побеге. Но стоит ли бежать в нищету и смуту, когда перед тобой все пресмыкаются в двойном, нет, в тройном объеме. Слуги приносят завтраки в постель, заплетают волосы и заботятся о красоте. А ее саму ничего не заботит, она вольна творить, что в голову взбредет. Под влиянием этого утверждения, Лилит встала с постели. Плащ, верный друг обернул ее теплое тело, и они единым целым двинулись по коридорам, прошли мимо спящей стражи, поднялись на этаж выше и замерли перед дверьми библиотеки. Ведьма прекрасно понимала, что имеет полное право перемещаться по замку в любое время и в любом направлении, но старая закалка, царапалась в груди стальным страхом. Дверь тихо скрипнула, впуская новоиспеченную хозяйку этих мест. Библиотека отозвалась тишиной и уютом свойственным только ей. Но не святилище книг нужно было разгоряченной ведьме. Нужен был он. Она хочет доказать, что не будет идти против него. Сначала глотнет своего сполна. А уж потом, безумно смеясь, будет вытирать горячую кровь с лица. Только вот чья это будет кровь? — Пишешь? – она нашла его за столом, погрязшим в бумагах. Под блеклыми голубыми глазами, темнели круги, а хмурые брови давали понять – не больно то он ей и рад. Работать она отказалась и заставить ее он больше не волен. — А я думала, спишь, – она прошла через всю комнату и встала позади него. — Отдохни, – ладони осторожно опустились на его плечи, делая парочку мягких движений. Он подался прикосновениям навстречу и брови тут же приняли более спокойное положение. — Удивлен твоим появлением, – темнота скрывала умиротворенное выражение лица императора, однако, как Лилит показалось, в голосе его присутствовало скрытое довольство происходящим. — Зачем ты здесь? – с другой стороны в нем не было эмоций, скорее обыденное ледяное безразличие. — В подземелье холодно, – вымолвила Лилит, переступая с одной ноги на другую. Тишина не смогла смягчить напряжения, воцарившегося в комнате. — Вот оно что... – ладони зашуршали по бумагам, убирая их в сторону. — Чего же ты хочешь? Он чувствовал её насквозь, как болит сердце, вымученное инородной силой, как проклятый зверь пожирает ее изнутри. Но не торопился помогать, точно находил в этих мучениях искупление вины за предательство собственного ковена, про которое можно было и забыть, но дюже ему нравилось упрекать ее в этом. — Филипп... Ей хотелось скулить от силы, рвущей маленькое сердце когтями животного, но получалось только тихо вздрагивать и стыдиться своей слабости. — Лилит? Он проследил за ее плывущим станом, за руками-змеями, что добрались до пуговиц на жилете. Тот медленно ей поддался, будто и не знал к чему ведут ловкие движения. Книги на полках вновь испытали чувство замешательства, пред ними открылась непозволительно откровенная для этих стен сцена. Пальцы Лилит онемели, а сердце застыло в колотящем по телу нетерпении. Она пришла сюда не в первый раз. И даже не в третий... Его руки, развязанные соблазном, потянулись к застежке плаща и ткань водопадом обсыпалась на пол, оставив Лилит словно душой обнаженной, в мерцание нескольких свечей. Отложив чуть не слетевшую тиару, сняв кружевные перчатки, она позволила императору обнять себя за спину и горячо поцеловать. Он держал ее особенно, приятно и так волнующе, что внутри запылал огонь. Кололись искорки в пальцах ног и рук, пока поцелуи его огненные, оставались невидимыми следами на губах. Она коснулась его шрамов, убрала с них золотистые волосы. Отрывистые поцелуи... Обожание и возбуждение, при этом обожании сдавили горло. И она в них захлебнулась, неаккуратно избавляя владыку островов от батистовой рубашки, пошитой точно с книжных картинок. — Душа моя... Лилит сомкнула губы в дьявольской улыбке. Неспроста он назвал ее так. Она его. Она для него. Все в ней, от первого завитка волос, до бледных, ледяных ступней, все его, все для него, все ему. Ее веки блаженно прикрылись. Не суждено было этому случиться двадцать лет назад, так пусть сейчас, ей, настоящей грешнице, наконец снова воздастся капля блаженства в ее, пустой, порочной жизни. В порыве чего-то совсем не человечного, он усадил ее на стол, держа за бедра. Она гонится за победой...устраивает сцены в библиотеке, ухмыляется, скалит зубы, вертится по ночам в постели, имея находчивость выдумывать планы по убийству, но всякий раз остается прижатой к кровати за горло. Ее мысли в его власти, ему надоело видеть свою смерть в ее фантазиях. Он любит сжимать ее маленькое тело и твердить, что ведьмы падший народ, что она его искусительница, демон ночи, что сна не дает... Его грубые, все такие же эгоистичные прикосновения, сместились с груди до низа живота. Лилит сжала ноги. Сжалась вся. Магия обожгла ладони, ушки дрогнули. Тело воспылало огнем исступления, жаждой, жадностью. Пальцы, которые столько раз доводили до бурлящего ужаса, властно, не зная норм приличия стянули белье. — Ради Тит-тана... – Лилит вцепилась в листы, лежащие на столе. — Взгляни на меня, милая. — Это смущает, – Лилит опустила глаза, опустились и уши покрасневшие, горячие. — Смотри на меня, – он приподнял голову за фарфоровый подбородок, — Я хочу любоваться тобой, каждой чертой твоего кукольного личика. Покажи мне, человеку, свою истинную природу. Ведьма. Обычно, когда он говорил что-то в этом роде, от Лилит оставалось одно лишь имя, которого, если спросить она и не вспомнит. Ее брови изогнулись в две дрожащие дуги, а глаза заволокла дымка слез, она не плакала, она в очередной раз сокрушилась под этими дьявольскими руками. — ...я бы сжёг тебя, не будь ты так прекрасна, – он сдавил ее подбородок, заставив тем самым приоткрыть рот. — ...у моей прошлой любви были большие блестящие глаза, полные жизни и стремления, совсем, как твои. Он огладил ее левую скулу и убрал темные волосы за острое ухо. — Не своди с меня глаз, грех мой. Смотри на меня, как смотрела она, вымаливая право на жизнь. Лилит слышала, как захлёбывается в стонах, а может в криках ужаса, но остановиться было невозможно, она продолжала отдаваться рукам императора. Она видела его глаза, с каким желанием он на нее смотрит, она чувствовала, как сильно ему нравилось заставлять ее издавать не подобающие его обществу звуки. — Я убил ее, невинную чистую душу, а твою прогнившую и черную – спас, лишь потому мы одинаковые, душа моя. Ее ладони кипятком по обнажённой коже, заставили движения сбиться. Магии было много, слишком, она лилась и лилась, наполняя его вены силой. Рука сама потянулась к ее волосам, к этому вьющемуся, приятному облаку, а после неаккуратно соскользнула вниз, стягивая с плеча шелковое ночное платье, но этим он не ограничился, покрывая молочную кожу шеи поцелуями. Голова Лилит шла кругом, ей казалось, что она та самая ведьма, чей разум заполонил дым от костра. И пламя вьется вокруг ее тела. Обжигая, все жарче и жарче, и… Стол заходил ходуном, перенимая неконтролируемую дрожь императрицы на себя. А сама она, тяжело дыша, повалилась на книги. Обычно на этом они расходились и даже не спали вместе. Ей не больно то и хотелось двигать эти отношения куда в более интимную сторону, она вертелась как могла, говорила, что не хочет, не готова, устала и прочий бред, который мог прийти в мутную от возбуждения голову. Настоящей же причиной был страх. Что он не сдержит свое проклятие и огромная тварь разорвет ее на жалкие куски. Исцарапает бедра, оставит на шее кровавые укусы, сломает тонкие запястья... — Снова уйдешь? – он задержался на ее безмолвных глазах. Лилит расслабленно натянула платье, стянутое с плеч. — Поймаешь, останусь, – сквозь полуоткрытую, играющую улыбку, сверкнули белые зубки. Филипп усмехнулся. С секунду они смотрели друг другу в глаза. И Лилит рванула к дверям, так быстро насколько смогла. И так же быстро повисла в воздухе, пойманная его лозами. Они обвили руки и ноги, протянулись до самых стоп и кистей. Глаз не оторвать от прекрасной белоснежной кожи. Как чувственно впились в нее шипы. Пленительная ведьмина красота, багряные капли крови и темные брови, взывающие приблизиться, дотронуться, почувствовать. Он знал – она поддалась. Для этой женщины нет преград и пределов, если бы она всерьез собралась убегать, взяла бы хитростью. Растения пробрались к чувственным бедрам. Оставили на них ощутимые царапины и двинулись к животу, к вздымающейся груди и наконец оплели напряженную от частых вздохов шею. Как снова оказалась в его сильных руках, Лилит не помнила. Единственное, что навеки останется в памяти – желание. Она читала о таком в книгах. Густо краснея, медленно переворачивала страницы. По несколько раз перечитывала один и тот же абзац. Стыдилась своего любопытства, рисовала в уме сплетенные тела. Брала книги у родителей и до потолка подлетала, когда те раньше возвращались с работы. Спальня императора еще с прошлого раза запомнилась Лилит своей роскошью и огромными размерами. Сейчас, в темноте не было видно и половины той красоты, что открывалась взору при свете дня. К тому же туман в голове не давал понять, что происходит и будет происходить дальше. — Ты прекрасна, но несметно наивна... Лилит, расслабленная будто сонным заклинанием, вдруг дрогнула. И до того зарделась, что отвернулась прочь от его лица. Чувствовала лишь свое огненное тело, чувствовала, как сильно кружиться голова и немеют руки. Томительная слабость заглушила его последующие слова и все, что слышала Лилит – свое собственное дыхание. Ее светлые глаза застелила пелена горячих слез, но не печаль была их творцом. Пусть он говорит об ее наивности сейчас, пусть впивается пальцами в кожу, пусть целует хрустальные ключицы. Лилит забыла себя, все, что есть в ней - это всплески удовольствия, бушующие по всему телу, от сердца, до кончиков пальцев ног. Эти ощущения в новинку, не на что не похожие, яркие. Она еле поднимала веки, догадываясь, что он, словно куклу, взял ее под свой контроль. Но разъяснять что-либо она была просто не в состоянии. Тело, разложенное на мягком, роскошном ложе, превратилось если не в вату, то в сладкий мармелад, тягучий и вязкий. Он сжал её талию, наверно ускорился, но Лилит ушла в такое небытие, что и не заметила, все хваталась вспотевшими пальцами за простыни, да молила Титана о пощаде перед сильным вожделением к самому императору. Его трудно было чем-то удивить, за всю жизнь свою он повидал не мало, но первая близость с ведьмой, которую он держал при себе так долго, отпечатается в нем навсегда. Тело ее всегда холодное, пылает в руках колдовским огнем, не иначе. Лилит импульсивна и как оказалось требовательна. Удовлетворить ее желания сложно, но возможно. Она – стихия. И до того приятная, что все планы касательно нее, отходят на второй план, уступают место обычному наслаждению. Он сжимает ее как в первый раз, беззлобно, но сильно, и вся она в каком-то безумие вздрагивает, выгибаясь ему на встречу. Он ненавидит таких как она, он убивает таких как она, он веками проклинает таких как она, но трогать ее, рука не поднимется. Она растекается витиеватой рекой, глубокой и бурной, и впервые предстает перед ним искренне обнаженной, не только телом, но и душой. С мраморных пальцев скользят остатки магии и бесследно растворяются. И не любовь томится в воздухе, как могла бы, будь на их месте кто-нибудь другой. Слепая страсть, животным впивается в плоть, готовая отгрызть по несколько кусков сразу. Лилит мало, что волнует, она может быть и удивилась с самой себя, если бы могла. Но все что раньше было ее собственным, теперь с лихвой отдано ему. И так было всегда. Она верит словам после стольких лет обмана. Его сладкая ложь проходит сквозь нее и остается в ней. Его магия травит сердце, травит разум. Филипп позволяет себе забыться в своем могуществе, ведет руками от мраморных бедер, до груди, на ней же останавливается, сжимает совершенно эгоистично. И слышит смешок, ведьминский, звонкий... Она до того не в себе, что не чувствует боли. Она вся принадлежит ему, отдается ему по одному безмолвному приказу. — Отдай все, – шепотом эти слова назвать нельзя, это схоже с рычанием той проклятой твари, что в нем сидит. Держать себя в руках тяжело, жадность – чудовище, готовое сожрать все целиком. Белос это понимает, но сдерживать натиск своего нутра становится невыносимо. Лилит задыхается, в глазах у нее темнеет, а руки, придавленные к кровати, немеют еще сильнее. Она мало понимает. С каждой каплей потерянной магии тело становится слабее, в конце концов это жизненная энергия, он забирает слишком много. — ...Филипп... Собственное имя, пусть и умоляющим голосом, звучит, как гром на ясном небосклоне, и он приходит в себя, осознает кто он и что вытворяет. Лилит отпускает простыню и хрипло кашляет, а после дает любимому такую пощечину, что тут хочешь не хочешь, а в чувства придешь. — Держи в себе, все то, от чего я могу пострадать. Иначе... – хрипит Лилит, приподнимаясь на локтях. — Я за себя не ру... — Довольно, – он обхватывает ее тонкую шею и вдавливает назад в постель. Лилит глухо стонет и выгибается, очевидно пораженная его выходкой. У него никогда не было такой женщины. Ни одна смертная не сравнится с бурей эмоций и энергии, что сейчас под ним. Все в ней идеально, словно она – изваяние, созданное самым искусным мастером. Начиная с хрустальных кистей, заканчивая упругими бедрами, или невообразимой талией, что так притягательна, даже во мраке. Ее звонкий голос бьет по ушам и расходится по всему телу, вынуждая двигаться четче, смелее. Он наклоняется ближе и заглядывает в большие глаза. Они влюблённые Такие же, как тогда, большие, наивные и до ужаса влюбленные. И он улыбается, придерживая ее за шею, тут же получая в ответ идентичную своей, одержимую улыбку, точно оскал. Но идиллию, уже действительно первой брачной ночи, нарушает проклятие, внутриутробным рычанием, умоляющее выпустить его на свободу и дать насладиться маленькой ведьмой сполна. Он сопротивляется, зацикливается только на ней и ее бурных эмоциях...целует шею, ключицы. Одаривает нежностью, наперекор твари внутри. Лилит обнимает его лицо ладонями и непосредственно целует прямо в дрожащие губы. Она чувствует, он старается, но разве возможно с подобным справиться? Она не соврет, если скажет, что шанс быть растерзанной чудовищем теперь ее до безумия будоражит. — прости... – шепот в губы и уже не остановиться. Лилит для него – та самая эмоция, которую он не переживет, которая обязательно вырвет из него монстра. Ведьма пулей вылетает из своих фантазий и с ужасом выдирается из смертельной хватки. Но тело выдает такой кульбит, что дрожь наперебой с криками вытесняет вообще все. Она выгибается ему на встречу. Перед глазами вспышки, с губ слетают тихие стоны. Филипп замирает тяжело дыша, ее неистовая дрожь передается и ему, а тварь кажется смакует каждый вздох императрицы, уже намереваясь опробовать все самостоятельно. Лилит обессиленно падает на постель, все еще подрагивая. — Красиво, Лилит, – вдруг шепчет он, на что ведьма открывает глаза и дарит ему самую дурацкую влюбленную улыбку. Она прекрасна, настолько, насколько вообще может быть прекрасно живое создание. Нужно останавливаться, иначе тварь изуродует ее хрупкое тело, и он, наперекор своим желаниям, ложится рядом. — Нужно иметь огромную силу воли, – Лилит поворачивается к нему лицом, — Я бы не смогла. — Не хочу очнувшись, найти твое бездыханное тело. Голос его готов сорваться от тяжелого дыхания и Лилит, подумав с минуту, забирается на него сверху. — Что ты... Она устраивается поудобнее, замирая на несколько мгновений. — Если так рассудить, – Лилит делает пару томительных движений бедрами, вытрясая из Филиппа вздох. — Я в любой момент могу остановиться. — Глупая... — Просто, не дай себе увлечься. Лилит ставит ладони на его торс и медленно двигается, пробуя новую позу. Контролировать ситуацию ей определенно нравится больше. И под испепеляющим взглядом синих глаз, она входит во вкус. Он повторяет произнесённое слово в голове тысячу раз. Тварь, собственно, не верит в продолжение банкета и довольно рыкает где-то внутри, на что император тянет к бедрам своей императрицы руки. — Неа... Лилит чувствует как сильно он напрягается, тварь видно немыслимо обиделась, но ведьма непреклонна, пока он держит руки по дальше от нее, она в относительной безопасности. Ему хочется оставаться в своей человеческой форме как можно дольше, но Лилит делает все возможное, чтобы отбить у него это желание. Ее кожа, ее запах, бедра, живот, страх, что все же грызет сердце... Филипп хватает ее, опрокидывает на спину и рычит в шею. Она добилась своего. Глупая ведьма, порочная ведьма, гореть ей не зная покоя в огне алеющего рассвета! — Святой Титан... – не думая следить за словами, вздыхает Лилит, когда император сжимает ее в последних порывах любви. Тварь обреченно щерится на расслабленную улыбку своего хозяина и уходит в недры разума, отсиживаться, обиженно плеваться. — Глупая ведьма... – Филипп прикрывает глаза, прикладывая голову к ее вздымающейся от резких вдохов груди. Лилит молчит, лишь дышит, изредка шевеля дрожащими пальцами в его растрепанных волосах. — Мне кажется... – неуверенно выдыхает она, — Кажется мимо меня проходит что-то...важное? Последнее слово – вопрос, ставит ее в тупик. И голос срывается на дрожащий шепот: — А я не замечаю...***
Прошла неделя. Потом ещё одна. И еще. И... Лилит сомкнув губы, наблюдала за уходящим за частокол верхушек сосен солнцем. Оно больше не казалось ей ласковым с весело скачущими лучиками. Оно казалось губительно ярким. Рыжие волосы тлели в последних объятиях светила, казалось вместе с ними горит нутро. Страшно отдаться мыслям. Страшно вспомнить прошлое. Страшно дальше существовать. Страх терзал, выжигал в тканях легких большие дыры и дышать приходилось часто и осторожно, с опаской надеясь, что очередной вдох не повлечет за собой еще больший пожар. Жизнь в замке свелась к беспробудной рутине. Опять бумажки, опять пойманные ведьмы, опять бесконечные обряды исцеления. На работу она вернулась сама, дабы голову от скуки не потерять. Даже книги – верные друзья, не спасали. Вечерами Филипп валился ей на грудь и долго-долго рассказывал, как ему вольно жилось в том, ином мире. Лилит слушала, гладила его волосы и представляла, как приятен был бы этот человек, в других условиях. Будь она обычной смертной, будь в человечьем мире, они непременно бы полюбили друг друга, чисто и без помыслов. Жили бы у моря, спокойного холодного моря, не знали бы бед, огня магии... Неужели так мало нужно для собственного счастья? Быть человеком в другом измерении? Она тогда фыркнула своим мыслям, а он пожаловался, что она такая невоспитанная, опять не слушает. Еще он рассказывал, как прекрасно поют по ночам птицы. Их заливистая трель не давала спать. Приковывала к распахнутому окну и заставляла часами слушать. Пока ночь, пока горят звезды, пока остывает спящая трава. Он рассказывал, как долго мог смотреть на звезды и улыбаться только потому что они есть. Как они гаснут, если долго провожать их взглядом. Как прекрасен ветер, ласкающий щеки. И всякий раз Лилит закрывала глаза и представляла каков этот ночной ансамбль из звуков и чувств. Может быть когда-то давно он вовсе и не был таким ужасным человеком, когда-то давно, он вдохновлённо созерцал природу и мечтал о чём-то своем. Как жаль, что она не застала его таким. За разговором его рука нередко тянулась к ее волосам и огненные кудри пружинками путались об его пальцы. И Лилит почему-то ценила эти прикосновения, от них веяло воспоминаниями об юности и бесконечном желание показать себя с лучшей стороны. В такие моменты она прикрывала глаза, нещадно прогоняя навязчивые мысли. Ах как она тогда желала понравится, но разве была нужна ему маленькая глупышка с кучей книжек за пазухой? Но кажется она что-то упускает. Каждый день это что-то тащится за ней змеиным хвостом. Путается в мыслях, как моль в паутине. Что же это? Никак не вспомнить... — Моя госпожа... Лилит с огромными усилиями оторвалась от окна и глупо взмахнула ресницами – перед ней явилась ненавистная приспешница. — Вы не слышали стука и мне показ... – затараторила Кикимора под испепеляющим взглядом императрицы. — Уходи, – перебила ее Лилит. — Он просил передать письмо, – интригующе понизила голос Кикимора. — Он? – ведьма сделала шаг вперед, сжимая губы в искреннем недоверии. Помощница императора в бледном свечении заката поднесла письмо ближе к ведьме. — Читайте же, читайте госпожа, – и все в ее маленьком лице загорелось лисьим коварством. Лилит выхватила письмо и бросила конверт на пол. Рыжие кудри лишь раз колыхнулись, прежде чем Лилит почувствовала давно забытое головокружение. — О, мне так жаль. — Как же так Кики?.. – Лилит опустила руку с письмом. — Ты знала? Письмо бархатно выскользнуло из пальцев. — Он бежал еще на прошлой неделе, как нашли – сразу схватили. После заката казнь. — За что? Такого рода новости никогда не пробивали Лилит на чувства. Холод и спокойствие покоились на лице и при самом умерщвлении. — За предательство, – не своим, скрипучим от отвращения голосом ответила Кикимора. — Поспеши, и быть может еще успеешь взглянуть ему в глаза. Но узнать такое о старом друге... Лилит бросилась к дверям, путаясь в пышных юбках изящного белого платья. — Наивная голубка, – хохотнула Кикимора, оставшись в алеющих лучах заката. Руки Лилит затряслись, открывая очередную тяжелую дверь. Перед глазами размазались сплошные блики от зажженных свечей. "Как же так..." – только и крутилось в голове императрицы, пока она наспех хваталась за перила лестницы. Пальцы до боли их сжимали, лишь бы хоть что-то чувствовать. Он любил ее как никто другой, искренне и без помыслов. Был готов каждый день носить цветы и целовать ладони. Как она была далека от этих чувств, как холодна и безразлична. Тогда зачем несется этаж за этажом вниз, ядовито шипя на стражу? Зачем перепрыгивает по две ступени, придерживая тиару? Зачем грозится сжечь замок дотла, сейчас ненавидя каждый угол, каждый сантиметр места, где провела с ним свою юность. Любит ли? Боится потерять? — Ваше императорское величество, велено никого не впускать, – ее остановил матерый страж перед входом в темницу. — Пошел прочь. — Но... Она пихнула его в сторону. Но потом одумалась и схватила за ворот: — Отведи меня к Стиву и, если хоть слово об этом проронишь, я самолично лишу тебя работы. После этого она не произнесла ни слова только каблуки звонко стучали по каменному полу. Лилит не сразу поняла, что скрюченная на полу фигурка принадлежит Стиву. Он казался жалким, избитым судьбой, но если так посудить, не он ли сам вершил свою судьбу, так яростно, так жадно, продираясь сквозь тернии к ее сердцу? — Оставь нас, – кинула она стражу, трясущимися руками отпирая тяжелую дверь, ключи от которой вырвала у него практически с пальцами. — Мы оба наивные глупцы, – не дожидаясь приветствия, или разгоряченных от слабости и безысходности объятий, процедил сквозь зубы Стив. — Что?.. Она остановилась в нескольких робких шагах, выгибая брови в две выразительные дуги. — Могли бы догадаться, что это очередная выходка Кикиморы. — Я не понимаю, – она готова была увидеть Стива любым, убивавшимся в горе, опустошенным, молчаливым, но никак не раздраженным. Лилит опустила руки, обессилила от непонимания и злобы. Ему грозятся отрубить голову, а он загадками разговаривает, чудак эдакий! — Я пишу тебе посмертное письмо, молю о встрече...но потом понимаю, что эта мерзость уже бежит докладывать о нас и доложит, а я уверен, что доложит намного больше, чем есть на самом деле. Она пришла ко мне и щебетала о наших с тобой отношениях, как печально было бы расстаться не попрощавшись. О, Лилит, молю так же сильно, как просил прийти – беги, – раздражение мягко перешло в мольбу. Лилит жалась изнутри, неведомый спазм прокатился болью по телу, затрясся подбородок, утонули сдавленные рыдания в шумных всхлипах. Она плакала. Впервые за долгое время, позволила буре овладеть телом и разумом, сорвать границы. — Я не хочу быть причиной твоих страданий! Прошу беги! – он было ринулся к ней, но цепи звякнув холодным железом, удержали его на месте. Ему было больно видеть ее такой, чужой и несчастной, с кольцом на пальце, в прекрасном платье. Она рядом, она прямо перед ним, но не осталось больше той Лилит, которую он знал и любил. У новой нее лишь боль в глазах и тоска по чему-то старому, но давно забытому. — Я не могу, я.… – она захлебнулась слезами, падая на колени к нему на отсыревший каменный пол. — Мы должны что-то придумать, вырваться, сбежать, ты ни в чем не виновен! – торопилась с фразами Лилит, обнимая его холодные впалые щеки ладонями. — Ты так похожа на мою Лилит... – прошептал Стив, увидев в ней ту рыжеволосую девчушку, что сжалась в рыданиях от страха перед обычным выступлением. — Уходи... Но Лилит лишь немо вглядывалась в его светлые, чистые глаза, ища успокоения и той свободы, что витала в их голубизне раньше. — Прощай... – шепнул он прямо в губы и коснулся их своими, только на секунду, на мгновение, но Лилит ощутила всё: и вечерний летний ветер, и смех, что разрывал их животы, и бабочек, что вальсировали в животе, при первом подаренном ей цветке, и его все еще юношескую, чистую любовь. Ведьма подалась вперед и глупо, будто ей лет шестнадцать и первым поцелуем в ее жизни стал этот, заехала зубами по его нежной губе. Он трепетно сжал ее ладони, знал, что больше никогда их не коснется. Чувствовал, как испаряются последние минуты рядом с ней. Как приятны ее губы, руки, тепло. — Отойди, Лилит. Этот голос он не спутает ни с чем. Этот голос сотрясал зал всякий раз, когда Стив проваливался в задании. Этот голос отнял у него все и хочет отнять последнее – ее. Его счастье, его грезы, его жизнь..***
Идалин сбилась со счета дней. Сколько там прошло? Месяц? Два? Сколько можно изводить себя? Сестра всего лишь вышла замуж за тирана, которому ничего не стоит переломить хрусталь ее плоти. За чудовище, пытавшееся убить их обеих. — ...что же ты творишь, Лили? Ида отлипает от окна и рушиться в гнездо. Спать. Сегодня точно спать. Спать. Нет. Иде сходило с рук многое. Почти все. Что-то забывалось, что-то отваливалось само, а что-то приходилось отмывать старой тряпкой. Разрисованные стены в бассейне, например. Но было и то, от чего отмыться и по сей день возможности нет. В детстве многое делаешь без головы. Сейчас ее и вовсе можно снять, и положить рядом, но раньше она как-то автоматически отваливалась по близости с чем-то очень гадким. Раз и нет. Но шанс, что она отвалится у двоих одновременно, конечно невелик. Так вот она отвалилась. Отвалилась, когда юные пытливые умы впервые столкнулись с тягой к чему-то неизведанному и запретному. Малышке Лили всего шестнадцать. На фоне, как многие ошибочно считали, бестолковой сестры, она выглядит куда серьезнее и самостоятельнее. Она увлекается спортом, литературой, хороша в зельеварении. Совиной леди всего четырнадцать, и она понятия не имеет какой кошмар ее ждет через два года. Пока что в ее жизни все легко и скоротечно. День сменяет ночь, нет планов, нет приоритетов. Есть относительная свобода и тяга к еще большей свободе. Ей не нравится не один из ковенов, но она молчит, боясь лишний раз разочаровывать родителей. Временами практикует умения, с завистью наблюдая за такими же практиками старшей сестры. Лилит предстает перед ней совершенством. От этого Ида бесится еще сильнее. Смеётся, корчит рожи, хочет больше, хочет лучше, хочет во всем превзойти ее! Но встречи с друзьями, притягивают куда больше, чем зубрежка учебников. Она врет. Постоянно врет. Сама себе, родителям, друзьям... Больше всего на свете ее притягивают румяные губы сестры. Она так устала от собственных мыслей об аморальности и не этичности, что вот-вот пустится с пороком в пляс. "Вот-вот" наступает спустя год. За окнами ночь, а под одеялом рассказываются старые и оттого скучные истории. Ида не понимает, чем под одеялом дышать, поэтому постоянно оттуда высовывается, изрядно раздражая этим сестру. Лилит любит быть в центре внимания, ей его хочется много, даже через чур. Ладошка ее медленно касается щеки Иды. Так сильно Лили хочется, чтобы вредная рыжая тыковка ее дослушала! Но этого не происходит, смущенная Ида тянется к ней совершенно с другим намерением. Губы у Лилит мягкие, но мало поддающиеся желанию Иды. Лилит роняет руки на худые плечи сестры и теряется в неумелом поцелуе. Они молча смотрят друг на друга. Лилит растеряна. Ей страшно. Кажется, что вокруг шеи вьется плотная веревка, еще движение и она затянется так сильно, что сломает кости, поэтому Лилит статична. Не дышит. Ида неуклюже ерзает на постели, тем самым выключает фонарик, служивший единственным источником света. Темнота. — Можно еще? – Ида ограничивается движением губ, громче страшно. Это сравнимо с предсмертной агонией, в ней Ида и сгорает, до конца, не понимая к какой пропасти ведет эта ночь. Лишь ее пальцы будто заведомо все знают. Немая, горячая дрожь пробивает тело Лилит. Кудри рассыпаются по подушке. Под пальцами Иды – белая, страдающая от золотого солнца кожа. Под пальцами Иды – будущее, с которым еще придется столкнуться. Под пальцами Иды – грех. Та ночь запомнилась на всю жизнь. Запомнился каждый сантиметр никем не тронутого, ласкового тела, каждый вдох и взгляд. Ту ночь ничем не исправить, не смыть, не закрасить, она – та самая пропасть. Ида прикрывает глаза и снова видит ее. Боль и ласку в живом воплощение. Неземную, призрачную. Она боится встречаться с ней снова. Касаться с мыслями о прошлом. Попробовав однажды, остановиться всё никак не получается. Спит Лилит крепко, наученная в своем проклятом ковене высыпаться за несколько часов, поэтому случайно разбудить ее трудно. Столько раз Ида замирала над ее полуоткрытыми губами и лишь единственный, сжимая впалые щеки, осмелилась надавить губами на все такие же прохладные и бледные, молочно-сладкие уста сестры.