***
Тащиться на последний урок, а тем более, если им была литература, не хотелось от слова совсем. К слову, Антон совершил поистине героический поступок в каникулы и открыл таки классную беседу в телеграмме, чего не делал сравнительно никогда. И первым же сообщением, попавшимся на глаза парню, была новость о замене бесившей по меньшей мере всю школу, а по большей — весь оставшийся мир, учительницы литературы на новую кандидатуру какого-то мужика. «Бабку на дедку» — усмехается про себя шатен. Валентину Александровну была вынести действительно тяжело: старушка была одержима собственным предметом. Хоть Антон и был на гуманитарном потоке, но литература с этой чокнутой каждый день, серьезно? Ему нравилось изучать английский, французский (проще будет сказать, что они легко ему давались), а вышеупомянутая Валентина Александровна заставляла читать множество никому не нужных и не интересных произведений каждый вечер. И ладно бы только читать — можно было отделаться кратким содержанием, благо не в каменном веке живем, друзья. — эта мымра требовала делать закладки на ключевых моментах, подготавливать цитатные характеристики, и эта ахинея Антона просто вымораживала. Так что, с одной стороны, факт того, что старая грымза ушла и на ее место придет кто-то, возможно, менее шибанутый, радовал. Но кто гарантировал, что не возникнет других, куда более серьезных проблем с приходом нового учителя? — Час от часу не легче. — грустно заключает парень и, сверившись с часами, недовольно шагает по направлению класса литературы. Зайдя внутрь привычного триста пятого Шастун непроизвольно ахнул — светло. И это не те давящие и режущие глаза искусственные лампы, это настоящий природный свет, коего Валентина Александровна боялась как огня. Поэтому ее, кстати, иногда звали вампиршей, что было, в принципе, логично, ибо крови она попила прилично у каждого своего ученика, но вообще литераторша просто параноила, думая, что за ней будет кто-то подсматривать в окна. Поэтому в триста пятом кабинете занавески были всегда наглухо задернуты, а кто пытался это как-то изменить, был мгновенно оглушен старческим ором. Поэтому это, конечно, может показаться смешным и нелепым, но Шастун так простоял добрые минуты две, осматривая помещение в естественном освещении. Душу парня всегда трогали подобные мелочи, он тонко подмечал их и впоследствии часто переносил на бумагу. Так, в голове уже зарождалось что-то вроде сравнительного эскиза искусственного и естественного светов. — Молодой человек, урок уже начался. Долго будете стоять посреди класса камнем преткновения нашей будущей лекции? — как гром средь ясного неба раздается бархатный, просочившийся насквозь усмешкой, мужской голос. Шастун быстро моргает, понимая, что задумался очень не во время, сначала осматривает класс и, видя, что все одноклассники уже расселись по партам, понимает, что опоздал, а затем смотрит вперед и сталкивается с не менее саркастичным, чем голосом, взглядом. Перед Антоном стоит, оперевшись бедром на учительский стол, высокий брюнет необычайной внешности. Именно «необычайной», Шастун такие только на картинах видел и сам потом дома повторить пытался. Выходило, правда, не очень, ибо срисовывать было не с чего. А теперь даже очень есть с кого. Одет необычайный был в темные рубашку, рукава которой были по локоть закатаны, а первые две пуговицы расстегнуты, дабы, видно, воротник изящно отогнуть, и зауженные брюки, которые, то ли случайно, то ли специально заканчивались чуть выше нормы и открывали вид на красивые щиколотки мужчины, на ногах были крупные, на средней платформе ботинки. Боги, да Шастун боготворил этот стиль! И это, позвольте поинтересоваться, их новый учитель литературы? Этот — учитель? Да такое только в романах бывает, увольте. — Благодарю-с, но я обойдусь без Ваших указаний. А лучше дождусь учителя. — включив свой излюбленный режим «дерзкой сучки», Шастун скрестил руки на груди, продолжая сверлить взглядом брюнета напротив. Никто не отменял театр юного зрителя. И правда юного, сколько этому необычайному лет? От силы двадцать восемь, не больше. Антон был уверен, губить себя в таком возрасте работой с детьми, пусть и в элитной школе, рановато как-то. А пожить для себя и нервной системы? — Ребенок, я и есть твой учитель. А теперь садись на место и не ломай комедию. — мужчина остается, на удивление, абсолютно индифферентен, только вот взгляд немного темнеет, или Шастуну уже мерещится от переизбытка эмоций глубоко внутри? — Не знал, что в учителя берут малолеток. — надменно фыркает шатен и садится на единственное свободное место — как раз рядом с парнем из курилки. Говорил же, пересекутся. На реплику шатена учитель фыркает только, а затем переключает внимание на класс, который все это время внимательно следил за их перепалкой. Шастуну даже отчего-то неприятно, отчаянно хотелось еще перекинуться парой фразочек с необычайным. Но это совсем не имеет смысла, убеждает себя Антон, никакого. Не стоит пытаться заинтересовываться человеком и заинтересовывать в ответ, если в этом мире все шаблонно и скучно, никуда дальше фантазий не уйдет. Весь следующий урок проходит спокойно. Литератор представляется Арсением Сергеевичем Поповым и переходит к теме урока. Вроде бы, повторение — Шастун не вслушивается в суть лекции, вновь погружаясь глубоко в себя. Антону бы хотелось сочинять стихи, но ему кажется, что он страдает косноязычием. Шастун пытался написать пару раз что-то, но стоящим было только вступление, а с основной частью сразу начинались проблемы. До эпилога даже простенькой пушкинской формы он не добирался — не хватало выдержки. Антону думалось, он бы посвящал стихотворные строки маме. Да, наверное ей. Эта женщина была невероятно сильной, сколько Антон ее помнил, именно она научила его рисовать, именно с ней маленьким мальчиком он испытывал счастье. Почему никто не мог предупредить, что самого родного человека у Шастуна заберут? Почему судьба иногда такая сука? — А что скажет язвительная часть нашего класса? — до Антон не сразу доходит, что обращаются к нему, только после несильного толчка от ботаника-соседа в плечо. Шастун еле заметно вздрагивает, а учитель стоит рядом с его партой, грозно возвышаясь над старшеклассником скалой. Теперь Антон знает, что у Арсения Сергеевича глаза голубые, как чертово море, в котором временами утопиться хочется. Но не будем о грустном. — Что? — вскидывая бровь, вопрошает юноша, вновь возобновляя игру в переглядки с литератором. Арсений хмыкает, затем берет учебник с парты Антона и открывает его на последних страницах, где Шастун видит список к обязательному прочтению для итогового собеседования. Ой, ну вы серьезно, что-ли. — Мы сегодня Онегина повторяем, молодой человек. — терпеливо обьясняет Попов. — Повторяйте, мне какой толк? — да, день определенно богат на колкости. — Что Вы можете нам сказать о двух главных героях: самом Евгении и Татьяне? — другой бы учитель рвал и метал, думается Шастуну, и он мысленно даже восхищается новым литератором. Антон читал Онегина в девятом классе. Произведение ему особо не понравилось, но запомнилось хорошо, ибо Валентина Александровна заставляла анализировать чуть ли не каждую букву романа, а письмо Онегина к Татьяне обязан был выучить «каждый уважающий себя мужчина». Честно, Шастун готов был тогда перестать уважать себя, но перспектива двойки с большим весом не особо вдохновляла, так что пришлось быть самодостаточным и выучить этот бред. Письма эти опротивели Шастуну одной своей высокопарностью и совершенно ненужной вычурностью. Во-первых, он не верил в чувства Онегина, а считал его просто бесючим типом на протяжении всего романа. Ларина же, по мнению Антона, проявила верх инфантильности и неразумности, накатав какому-то снобу целую пьесу на французском. Единственное, что порадовало парня, так это тот факт, что Татьяна таки отказала Онегину в конце, поняв, что лучше с деньгами и адекватным человеком, нежели с классическими абьюзером, который будет дрочить на себя всю вашу совместную жизнь. В общем, сказать Антону было явно что, но парня терзали смутные сомнения, что после такого мнения его отсюда выпустят без похода к директору. Арсений Сергеевич, думалось Шастуну, уже на грани. Несмотря на далеко не бесплатное обучение в гимназии, все в школе было строго, и творить беспредел даже за большие деньги никто не разрешал. Жаль, конечно. — Да нечего мне сказать. — промолчав в итоге минут пять, выдал Шастун, невинно хлопнув раз-два глазками, смотря прямо в поповские. Такие же спокойные и глубокие. Эх. — Я так не думаю. — этот необычайный еще и психолог, замечательно. Арсений таким взглядом окидывает ученика, что Антона в пот непроизвольно бросает. Будто все-то он знает о нем, только молчит и выжидает. — Да думайте, как вам нравится. Могу сказать, что Татьяна — влюбленная идиотка, не ведает, что творит. А Онегин бесит. Все. Довольны, Арсений Сергеевич? — деловито-нарочито подчеркивает имя литератора парень, ядовито хмыкая. — И почему, позволь спросить, Татьяна, как ты выразился, является влюбленной идиоткой? — кажется, Попов действительно недоумевает, так как поджимает губы и хмурит брови. — Потому что уже конец урок. — наугад выплевывает парень и, как по велению шастуновскому, звенит звонок. Арсений легко ухмыляется и говорит повторить остальные произведения, которые не успели разобрать на уроке. В мыслях Шастуна всю дорогу до дома впервые пусто, и ему даже удается задремать в машине.***
За ужином семьи Шастун, состоящей из отца, сына и их дворецкого, как и всегда, вежливая тишина. Только повара бегают вокруг и приносят новые блюда, от которых Антон тактично отказывается. Он не любил есть, ему эта мировая страсть ясна не была. Одно дело съесть что-то легкое в середине дня, чтобы зарядиться энергией и просто не умереть, совершенно другое — устраивать из этого целый обряд. Поэтому Шастун был худой и все его толстовки смотрелись на нем объемными стильными мешками. — Как дела в школе, сын? — видно, карма все-таки существует, и сегодня тот редкий день, когда отец Антона решил изобразить, что интересуется жизнью отпрыска. Как говорится, нагрубил учителю — получи клоуна-отца. Никто так на самом деле не говорит, но Шастун-младший теперь точно будет. — Лучше некуда. — коротко отвечает парень и, допив сок, собирается ретироваться к себе в спальню, на желанный четвертый этаж, куда никто, кроме него не заходит. Разве что парочка прислуги и Константин в то время, когда самого парня нет дома. — Надеюсь, что это так. Помни, ты обязан хорошо сдать ЕГЭ. У меня на тебя планы, сын. — ладонь Антона непроизвольно сжимается в кулак, и ногтями парень старательно продавливает, царапает кожу, желая, чтобы все эти раны отразились на теле отца, дабы тот заткнулся. — Конечно, отец. Я помню. — ему нельзя не согласиться. Его удел — повиноваться, а на остальных срывай свой гнев. И он так ненавидит себя за эту слабость, немощность. Как некстати вспоминается Арсений Сергеевич и его взгляд-океан, в который он бы сейчас сиганул, не раздумывая. В три часа ночи, не в силах прогнать из головы шепчущее «ты обязан», Антон, сидя на подоконнике, будет рисовать странно знакомый разрез насмешливых глаз, зрачки которых в силу воображения шатена будут отливать серебром на лунном свете.
~
с моим умением выдерживать долгие проекты, я свято верю, что доведу до конца данную идею.