I Trust

      У Соён был тот самый характер, с которым она могла противостоять моему. Сильный и волевой, умеющий доказывать свою точку зрения, я восхищалась тем, что она его без боязни высказывала всем, кому могла. А она могла. И даже мне. (Какое открытие!) Это она захотела со мной подружиться, она предлагала мне лишь это. Мы вместе отлично провели время, смеялись, шутили, я говорила и она говорила тоже. И я не мешала ей. Я же училась на ошибках, ведь так? После того, как мы расстались с той, она захотела помочь мне. Помогла, обняла, предложила свои подсказки и советы, а, услышав, что всё кончено окончательно, призналась в своих чувствах. То, что она готова была быть со мной лишь подругой и помочь в отношениях с той, несмотря на свои чувства, меня поразило. И… Я взглянула на неё по-другому. (Потому что у неё было то, чего не было у меня). В ней не было робости, в ней не было желания угодить мне постоянно, она хотела угождать мне другими способами, а не изменять свой характер. Самое главное — её прямолинейность. Или мне так казалось? Если её не понимали или принимали спокойно, она могла объяснить не совсем спокойно. Но чаще всего она лишь уходила, стараясь не тратить внимание на тех, кто его недостоин. Вопрос: почему она была со мной? Она бы сразу сказала, если бы что-то пошло не так, верно? (Судя по всему, не совсем). А ещё я боялась. Я поделилась опасениями, не хотела спешить, и она согласилась. У нас были свидания, поцелуи и пара сокровенных ночей ещё до официальных отношений. Впрочем, когда наступило последнее, я всё ещё боялась. Я начала потихоньку прятать своё эго, подавляя себя насовсем, соглашалась с её взглядами, даже если не хотела, поддерживала то, что мне не нравилось, пыталась угождать. Будто Я стала той, кому причиняют боль. (С какой стороны посмотреть). Она просто начала нервничать, и она, по сути, боялась больше, чем я. И самое худшее — я со временем начала этим пользоваться. Я говорила, что мне страшно, а она обнимала меня, пытаясь подбодрить. Ведь все имеют право на своё мнение, так вот? Почему так трудно им поделиться? Сплошные извинения, попытки подавить себя с обеих сторон, чтобы как-то выявить голос партнёрки. Я видела, я знала, что что-то начинало идти не так. Два ядовитых цветка с шипами превратились в свои жалкие подобия. Но это не значит, что слышать других не надо. Лишь не стоит забывать о себе насовсем. И я не знаю, кто виноват. Возможно, мы обе. В один день я осознала нас обеих, спорящих по поводу одного похода в кафе. Кричащих что-то своё. Как мы к этому пришли? Как мы пришли от неловких разговоров и кротких «я понимаю» до странной химии, где после вечных недомолвок и боязни всё испортить, задавить своих характером, мы спускали цепи и надвигались лавинами. Это было страшно. Мне стало страшно. Страшно, что я не смогу опять легко уйти, испортив чью-то жизнь, чью-то судьбу, легкомысленно закрыв дверь. И даже не страшно испортить всё это, ведь, кажется, в самую первую ссору так и случилось спонтанно, пока я была отвлечена, чтобы заметить. И не страшно потерять себя, потому что, кажется, меня нет. Нет меня и не было. Кто я? Кем я была? Кем буду? — Что с тобой?! — схватила она меня за плечи, заглянув обеспокоенно в глаза. Я не знала, что со мной. — Почему ты продолжаешь игнорировать мои просьбы? — поинтересовалась. О чём она говорила? Она подошла поближе, прикоснувшись к моему подбородку, подняв его вверх. Её потрескавшиеся губы что-то пробормотали, а потом она в сердцах воскликнула, и в голосе было столько боли, обиды, горечи. — Дорогая, я знаю, что тебе плохо! — потрясла меня за плечи. — Но ты продолжаешь не доверять мне, когда я продолжаю открываться тебе! Я устала всё доказывать, — под конец реплики закрыла свои глаза, измученно отойдя назад. — Я не понимаю, почему ты продолжаешь меня проверять. Я… Слишком давила на тебя? Прости, пожалуйста. Прости. Прости. Прости. Мы можем разбежаться, если тебе будет лучше. Я хочу, чтобы тебе было лучше. А ещё я, — замолкнула, отвела взгляд, — хочу знать тебя. Тебя. Меня? Кому я интересна? — Дорогая, я… Она померкла. И весь этот стержень изнутри будто покрылся ржавчиной, или чем там они покрываются, а потом раз и надломался вдвое. В моем горле застрял комок. Мне стало горько наблюдать за ней. И в тот момент я сделала то, что делала всегда, когда хотела сбежать. Поцеловала. Поцеловала те самые губы, прижалась к ней сильно, как могла, не давая отступить. Она ответила чуть позже, зарывшись пальцами в мои волосы, я сделала то же и промычала в поцелуй. Было чуть горько. Был какой-то солёный привкус. Может быть, потому что она зарыдала? Или это сделала я? Хотя уже не помню точно, я лишь исчезла в её прикосновениях. Сокровенная ночь лишь остаток. Она серьёзно сломалась. И пусть в её теле, которого я так нежно и заботливо тогда касалась, не было повреждений, я знала, что те внутри, под кожей. Где её стойкость? Где её воля? Где её непоколебимость? Где её уверенность? Ничего того нет. И почему она хотела знать меня? Меня ведь тоже нет. И нас теперь нет. И тогда тоже не стало. Ведь я ушла, потому что вновь закрыть легкомысленно дверь всё-таки смогла. Ушла посреди ночи, настрочила сопливый текст на листочке и пошла плакать к реке в обнимку с бутылкой. У Соён была великолепная выдержка и терпимость, а ещё собственные принципы. Когда мы встречались, было не совсем понятно что происходит и почему. Моя вина существует, поэтому я надеюсь, что сейчас она смогла вернуть себе ту силу. Все могут уставать быть сильными, но у неё это произошло не от усталости, а от бесконечных… проверок, путаниц, пряток. Я же, когда боялась, лишь путала всех. Такая дурочка. Такая глупышка.