***
Маттиас всегда просыпался рано. Солнце было редким явлением в этом городе к великому сожалению людей и растений. Однако ему даже нравилась мрачность столицы с ее уникальной погодой, архитектурой и населением. Этот город не без проблем, но в каждой из них Маттиас находил свое очарование. Его окна квартиры выходили на брандмауэр с одиноким окном под крышей. Жил ли там кто-то и каково ему — этому жителю — осознавать свою уникальность посреди голой желтой стены? А где-то дальше царила жизнь – пение птиц, топот лошадей, разговоры прохожих и даже трамваи. Их открыли совсем недавно, однако это чудо техники покорило многих. Маттиас и сам любил выйти на улицу и встречать трамваи. И ощущать это тревожное чувство вдохновения перед огромной целеустремленной машиной. И цепляться взглядом за одну деталь и следить за ней по мере отдаления вагона — кажется, что и ты сам сейчас бежишь вперед, несмотря на все преграды, и за считанные секунды умчался вдаль. Но нет, ты стоишь на месте. «Так и наша страна. Бежит, но стоит на месте», — мрачно думал Маттиас, бросая небрежно папиросу в урну. Квартира Маттиаса не была эталоном опрятности и красоты. На дубовом столе разбросаны листы, испачканные чернилами. Где-то среди них были оставлены косточки черемухи, замороженной на зиму между рамами окна. Переполненная стеклянная пепельница, которую привез откуда-то из заграницы отец. Жаль, что фронт навсегда его забрал и оставил только перемолотый пулями безжизненный труп на голой земле. Столько лет прошло, а память о нем все еще жива. Единственное опрятное место в квартире — это подоконник. Всегда открытая форточка в поддерживании свежего воздуха в этой душной комнатушке. Обшарпанные стены, скрипучий пол с паркетом елочкой. Где-то за стеной шуршит мышь, а на крыше воркуют голуби. Кровать скомкана, а вокруг лежат тряпки. Но до этого нет никакого дела. Маттиас напряженно смотрел через окно и в задумчивости грыз ногти. Какое же произведение лучше рассказать на этом литературном вечере? Столько было времени, а он все еще не придумал. Про страну и нищету? Про смысл слов и их роль в жизни? Про соседскую дворнягу? Никаких сентиментов в произведениях Маттиаса не было. Только сухая и иногда пафосная громкая речь. Иногда отвратительная, грязная и непотребная. Его цепкие слова многих поражали, но ни одна сентиментальная девица никогда не выразит слов восхищения. Его творчество не для таких чувствительных особ, и, к сожалению, именно ими будет забит весь зал на литературном вечере. Казалось, что у Маттиаса в целом с эмоциями достаточно сухо. Ходили слухи, что он ни разу не испытывал тяготы любви и женской ласки. «Да и нужно ли ему», — звучало логичное возражение. Но в любом случае все личное и тайное Маттиас держал внутри себя. Маттиас отошел от окна и ощутил беспокойство. Он не любил быть дураком в глазах других, не любил цинизм и зазнайство других. Выступать на этом вечере означает быть шутом для богачей. Он ощущал раздражение на Эйнара, который втянул его в это бессмысленное дело, и раздражение на самого себя. Как Маттиас может сомневаться в самом себе? И что за волнение заставило взмокнуть ладони? Идти на демонстрации в колоне по проспекту было абсолютно спокойно, а здесь что-то изменилось? Маттиас прикрыл глаза и шумно вздохнул. — Боже, — прошептал он и подошел к иконе, что одиноко стояла на покосившейся полке. Как любил шутить Эйнар (да и шутил ли он?), что гвоздь не выдержал святой ауры. Маттиас потер глаза, сложил молитвенно руки и опустил взгляд вниз. Он поджал губы и долго собирался с мыслями, чтобы начать этот монолог. Даже признание в любви или «извини» гораздо проще выдавить из себя, чем общение с этим… — Господь мой, я обращаюсь к Тебе все реже и реже. Прости, что моя вера становится такой шаткой. Быть может, с возрастом я пойму свою ошибку, но… Дай мне… Что за извинения? Что за торговая лавка? «Дай мне, дай мне». Хочешь и возьми, что за откровения пошли перед картоном? Каждый раз общение не заканчивалось успехом даже в виде монолога с Богом. Маттиас посмотрел на икону и протянул руки к ней, чтобы посмотреть на изображение ближе. Даже Дева Мария с Иисусом в руках, несмотря на всю печаль взгляда, словно плакала из-за Маттиаса. Из-за какого-то писателя из какого-то города в каких-то муках совести из-за какого-то события. Он гневно стиснул челюсти и отвернул икону к стене. Но шорох в комнате заставил Маттиаса отвлечься. «Вот еще, пришла кара божественная», — подумал ехидно он и повернул голову на шум. Мышь? Пухлые губы Маттиаса растянулись в доброй улыбке, которую, кажется, никто прежде не видел. Нет, это далеко не мышь. — С возвращением, Константин, — необычайно мягко сказал он и помахал рукой гостю. — Давно тебя не было.***
— Нет сегодня твоего Клеменса, мы зря пришли, все зря, — фатально проворчал Маттиас и шумно вздохнул. — Мне не могли соврать… Подожди. Они просто опаздывают. Наверняка он слишком долго красится, вот и все объяснение. Сколько новых и неизвестных раннее лиц пришлось увидеть Маттиасу на этом вечере. И все они слишком чистые и фальшивые. Хотелось уйти, а голову туманила мысль, что его поднимут на смех и никто даже не захочет проявить капли интереса к стихам. Никто не услышит. Все будут удивленно смотреть на Маттиаса, будто на шута горохового. Одно его присутствие уже вызывало много внимания. Кто-то подходил и протягивал руку для знакомства, кто-то молча кивал головой. Были клоуны, которые хотели вывести его на диалог, но Маттиас слишком холоден к незнакомцам. Поэтому Эйнару вечно приходилось переключать чужое внимание на себя и со всей своей добродушной улыбкой общаться с желающими внимания. Вот только его уровень культуры и познания социальной жизни оставляли желать лучшего — о чем говорить с человеком, который пять лет назад только рыл картошку в огороде, да подрабатывал грузчиком в лавке? Так они и существовали в этом мире — тот, кто отвергает и тот, кто отвергаемый. Сцепленные лентой волнистые волосы Маттиаса тяжелым хвостом разметались по спине до лопаток. Старомодный жилет обтягивал торс и спрятанную белую рубашку. Черным пиджак выглядел слишком просто и навевал тоску, но лично Маттиасу до этого не было никакого дела. Вот Эйнар завязал на шее легкий шейный платок в причудливом узелке, который время от времени он пытался ослабить. Какой же бестолковый… Начало этого роскошного мероприятия хозяин вечера решил начать с собственного исполнение романсов под гитару. Пока вокруг все занимали стулья, обшитые шелком и набитые далеко не соломой, Маттиас и Эйнар сели в самый край зала. — О, явились, — произнес Эйнар с довольной улыбкой и испытывающе посмотрел на Маттиаса. — Только не смотри на него так внимательно, он все поймет сразу. — Было бы чем ему еще понимать. Клеменс сопровождал уже другого поэта, который был незнаком Маттиасу. Но зато эта рожа, которая вызывала только отвращение, уже успела надоесть. Длинные светлые локоны были сложены на голове в небольшую прическу, усеянную блестящими камушками. Плечи скрывала тонкая фиолетовая ткань с орнаментом английской лилии, завязанная скудным черным бантиком на плоской груди. Неброский золотой поясок подчеркивал талию, что была не дана анатомией, а выточена очередным корсетом. Юбка из плотной белой ткани ровно струилась по бедрам до самого пола. Легкий желтый шифон вторым слоем над юбкой слегка развевался при каждом шаге. Пошлый веер с перьями придавал образу театральную загадку и легкую надменность. Рука, обтянутая кружевными перчатками по локоть, осторожно помахивала веером на лицо, заставляя выбившиеся из прически светлые волоски цвета соломы покачиваться на ветру. Одно явление Клеменса заставило многих обернуться на эту пару вечера. Несмотря на опоздание, хозяин мероприятия словно специально ждал именно их, поэтому так прытко подбежал к ним и принялся со всем пылом целовать руку Клеменсу и приветственно обнимать незнакомца. Маттиас невольно подумал о том, что будь на месте этого заказчика он сам, то к ним было бы столько же внимания… Ужасно. — Как же он хорошо одевается. Прелестнее настоящих дам, — ахнул Эйнар с придыханием и снова повернул голову на Маттиаса с восторгом в глазах. — Как же. Еще немного, и скоро будет чем кормить дитя, — фыркнул Маттиас и посмотрел на своего спутника. — Ты уверен, что нам так нужно светиться в газетах? Я смотрел на него пару секунд, а мне уже тошно. И чтобы я провел больше минуты... — Не обращай внимание на внешность. Вдруг он интересный собеседник, кто знает. Пока не попробуешь и не узнаешь. Все будет хорошо, просто выдохни. Маттиас повернул голову к выступлению романсов. Спору нет, отличный голос, трогающий за самое сердце. Быть может, и Маттиас смог бы проникнуться этим номером, если бы не собственное сердце, заглушающее все звуки. Он переживал, что его никто не воспримет всерьез и станут поднимать на смех. Маттиас был уверенным в себе, но неизвестная публика давала тысячу поводов для сомнений. Песня лилась одна за другой, и все с восторгом рукоплескали. Конечно, и Клеменс тоже, однако вся его поза и манеры говорили, что ему нет никакого дела до этого вечера и каких-то песен. О чем он думал? И почему об этом думает Маттиас? Но его заставили вернуться в этот мир объявлением о выступлении. Первым. Открывать такие мероприятия в целом непросто, а тем более выступать перед такой другой публикой. Маттиас хотел было отказаться или по-детски спрятаться за спинкой стула, но что-то внутреннее заставило его резко подорваться и пройти на импровизированную сцену. Стук каблуков обуви разносился по залу тихим эхом и отражался от этих зеленых стен с богатыми картинами и китайскими вазами. Все просто кричало о том, что все это не принадлежит Маттиасу и никогда не будет принадлежать. Интерьер, картины и публика. Маттиас встал на круглый ковер своей не самой чистой обувью и поднял глаза на публику. Кто-то протирал очки, кто-то говорил между собой. А кое-кто так вальяжно махал веером и скучающе смотрел на эту фигуру. Маттиас набрал воздух в легкие, которые словно сковала колючая проволока, и облизнул губы. — Император наш ебет германку. Громкое начало привлекло внимание зрителей. Многие лица исказились в ужасе от непристойности сказанных слов. Дамы скрыли свои изумленные лица за веерами, а кто-то и вовсе показательно накрыл уши ладонями. Маттиас обвел гостей взглядом и продолжил. Назад пути больше нет. Только лицо Эйнара светилось от гордости, хоть и кривилось от ругательств. Но он был той самой единственной группой поддержки, о которой можно было мечтать. — А нас ебут за все напрасно. Стихотворение Маттиас выбрал наиболее скандальное. Несмотря на всю грязь и непристойные подробности, оно было не таким поверхностным, как могло казаться; в нем было и разоблачение бездействия властей, и высмеивание русско-японской войны. Глубокий социальный подтекст не был понят публикой. Они только и перешептывались о том, как Маттиаса вовсе пустили сюда. Кто-то и вовсе встревоженно подозвал хозяина вечера и что-то прошептал ему на ухо, не спуская взгляда с выступающего. Но никто не выгонял и не высказывал своего прямого пренебрежения. Маттиас продолжал и продолжал, постепенно отпуская свое волнение. «Будь что будет», — крутилось в его мыслях где-то в области затылка. Сейчас он с удивлением отметил, как мог одновременно говорить произведение и умудряться одновременно с этим думать. Его руки активно жестикулировали, взгляд бегал поверх голов и изредка падал на Эйнара. Вся его поза говорила о том, что с каждой строчкой Маттиас наполняется уверенностью и праведным отчаянием, пытаясь если не словами, то голосом передать всю боль и отчаяние народа, а также крепкую веру в лучшее. — Не допустим же ебли нашей хуями нежеланными. Маттиас развел руки, словно распятый Иисус. Его грудь тревожно вздрагивала, а каждая клетка тела кричала о том, что не в те уши он влил этот посыл. В зале повисла немая тишина. Эйнар обеспокоенно оглядывался вокруг с неловкой улыбкой на губах. Его маленькие глаза бегали от одного перекошенного лица к другому. Сам он наверняка не одобрял такой выбор, но по нему видно, что он гордится Маттиасом. И единственный, кто прервал это молчание, был Клеменс. Его руки в кружевных перчатках неуверенно хлопнули друг от друга в надежде сподвигнуть и остальных ради вежливости хлопать, но его никто не поддержал. Маттиас шумно выдохнул, едва кивнул головой в знак мнимой благодарности за внимание и прошел на свое место под одинокие более уверенных хлопки Клеменса, к которому присоединился и Эйнар. Маттиас присел на свое место мертвее мертвеца. Эта напряженное молчание давило буквально на плечи, заставляя того округлить спину пуще прежнего. Он нервным жестом расстегнул верхнюю пуговицу и шумно выдохнул сквозь губы, чуть раздувая расслабленные щеки. Или заставляя их расслабиться, как в целом свое лицо. — Ты как всегда неотразим! — прошептал Эйнар и протянул руки к Маттиасу, но тот сразу присек это. Снова забыл, что Маттиасу нужно время. Несмотря на паузу и неудачное начало, хозяин дома продолжил вести праздник. Стихи о любви, природе, звездах… Все это так пусто и банально. Но все это проходило мимо ушей Маттиаса; тот был вновь погружен в себя и пытался подбодрить мыслью, что хотя бы никто не смеялся. — Ну и кто меня услышал? — фыркнул Маттиас озлобленно через полчаса, когда все гости были приглашены на фуршет. — Все только услышали бранное слово и покраснели, словно дети. Эйнар промолчал, что было ему несвойственно. Он пожал плечами и, быть может, мужался, чтобы согласиться с Маттиасом. Идти сюда было плохой идеей, однако главная миссия еще не закончена. Сейчас, возле богато накрытого стола, где расцветали заморские угощения, собрались все гости. Однако Маттиаса этот ароматный запах овощей, выпечки и мяса никак не привлекал. Его раздражало все и даже небольшая икринка в уголке губ Эйнара. «Ест как свинья», — ворчал мысленно он, но понимал, что нет смысла это озвучивать. Подцепив укроп с блестящей кожицы запеченной курицы, Маттиас быстро забросил его на язык. Кажется, Эйнар занят едой. Оно и понятно. В их денежном состоянии приходится выбирать между углем и едой, и Эйнар выглядит так, словно неделю делал выбор на первом. Да и икру, скорее всего, никогда в жизни не ел. Но Маттиас не осуждал его. Хорошо, что хоть сейчас поест в удовольствие. Он вздохнул и посмотрел в сторону. И ощутил на себе чужой взгляд. Это был Клеменс, который не сводил с него заинтересованного взгляда и полуулыбки, довольно махая на лицо веером. — Черт, ты это видишь? — протараторил Маттиас, когда отвернулся обратно к Эйнару. — Вижу что? — Слепой, — фыркнул он и вздохнул. — На меня таращится особь недо-женского пола. — О, это же отлично! Ты его заинтересовал. Поговори с ним. — Вот еще! Может, мне еще и руку его поцеловать? — Не будь ребенком, — вздохнул Эйнар и подцепил ложкой икру. — Пообщайся и обсуди с ним момент сопровождения. Сколько просит и может ли сделать так, чтобы о тебе писали газеты. Иди-иди, не все же мне разбираться. Видишь, я занят. Я ем. Маттиас недовольно процедил пару ругательств и сделал неуверенный шаг в сторону Клеменса, но в последний момент направился в противоположную сторону к большому окну, откуда был виден чудесный канал. Вода беспокойно колыхалась, пока зал наполняла увертюра «Кориолан» Бетховена. Этот богач мог себе позволить нанять несколько музыкантов для живого исполнения. Маттиас мрачно думал о том, что на эти деньги можно было бы прокормить десяток семей. — Вы предпочитаете наблюдать, нежели участвовать? Необычайно мягкий голос прозвучал за спиной. Маттиас обернулся назад. Клеменс смирял его лукавым взглядом, а гладковыбритое лицо покрыто слоем пудры. Цвет губ немного потерял яркость, но все еще подчеркивал эту тонкую форму. Теперь, когда это накрашенное лицо было ближе, чем когда-либо, Маттиас мог разглядеть все эти неровности кожи, которые еще больше выделяла пудра. Как те блестящие камушки в волосах были не больше, чем простые кусочки стекла, а уши украшали дешевые бижутерии. — Угу, — угрюмо протянул Маттиас. Клеменс опустил изучающий взгляд по фигуре поэта и пару раз махнул на себя веером, заставляя выбившиеся из прически волосы тревожно взметнуть. «Что ему надо?», — возмущался Маттиас. — У Вас очень интересные произведения. Не слышал такого раньше, — улыбнулся Клеменс после пары секунд тяжелого молчания. Маттиас чуть приподнял брови и снова посмотрел на этого прилипшего к нему недо-парня. Он шутит или говорит это серьезно? — Это что-то новое, живое. Отличное от всех этих высоких слогов от пустозвонов. Это все мусор. А ваши… Маттиас удивленно сморгнул. Кажется, Клеменс понял, какими словами можно произвести впечатление на этого холодного поэта. — Спасибо, — холодно ответил он, хотя ощущал странную благодарность за такие слова. Не этого слушателя он ожидал встретить. Маттиас смирил его оценивающим взглядом, пока не остановился на том, как тяжело поднималась чужая грудная клетка. Было видно, с каким трудом дышит Клеменс. Но при этом его лицо осталось таким же расслабленным, с этой едва заметной усмешкой на губах и легким прищуром. Маттиас поднял глаза и столкнулся взглядом с Клеменсом. Сконфуженно он набрал в легкие воздух и отвернулся к окну. — Снова задыхаться начнете, — отметил Маттиас, на что получил тихий смешок. Один из тех, что используют дамы из высших слоев населения — краткий и максимально фальшивый, словно выдавливаемый из горла исключительно для вежливости. — Не думал я, что когда-то Вы будете беспокоиться о моем состоянии здоровья, — прокомментировал Клеменс под встревоженные нервные скрипки, которые все громче звучали и отражались от зеленых стен. Они заглушали и собственные мысли Маттиаса. Нужно просто спросить, всего лишь перешагнуть через себя. Просто открыть рот. Поэт облизнул губы и снова повернулся на Клеменса. — А … где Ваш спутник? Наверное, он уже Вас потерял. — Вполне возможно, однако он отлучился ненадолго, — вежливо отметил Клеменс с таким изяществом и четкостью речи, что Маттиас ненадолго поймал себя на попытке понять, откуда это чудо в платье приехали, из какой губернии. Несмотря на всю театральность вида, было в нем что-то чужеродное. Как и сам он весь сиял от фальши и искусственности во всех этих блестящих камнях, косметике и платье. Маттиас сжимал челюсти и отвел взгляд. Просто скажи это. Дрожащие скрипки только усиливали давление, и он словно собственными ушами слышал, как Эйнар чавкает и давится икрой. — Я хотел бы с Вами сходить на мероприятие, — выпалил Маттиас и сжал кулаки в кармане. Затылок словно горел. — Что? — раздался вопрос Клеменса. «Повторить просит. Специально!». Маттиас хотел было уже забросить эту попытку и раздраженно цокнуть, но стоило сдержаться. — Говорю, хочу сходить в Вашей компании. Но не из любви к Вам или желании обогатить, нет, — каждое слово давалось с трудом. Какой же напряженный сегодня день. — Мне нужно упоминание в газетах, а Вы мастер в этом деле. Поэтому я бы хотел… Мне нужно… Мне важно… Показаться с Вами на публике. Маттиас даже не хотел смотреть на Клеменса после озвучивания этой мысли. И как на зло тот тоже молчал. «Опять не услышал что ли?!», — возмутился он и сложил руки на груди. — Со мной? … — наконец, раздался изумленный голос парня под успокоившиеся скрипки, которые сейчас были созвучно с гладью воды. — Я слышал много предложений от разных людей, но не рассчитывал, что и Вы проявите свое внимание ко мне… — Так Вы согласны или нет? — нетерпеливо перебил Маттиас. — И какая сумма? Клеменс шумно вздохнул и постучал по ладони сложенным веером. Его взгляд устремился в окно, в котором начинал отражаться зал и мрачная фигура Маттиаса, будто в зеркале. Поэт мог заметить эту легкую ухмылку на накрашенных губах. Скрипки почти смолкли и только контрабас протягивал свою последнюю ноту. Пока вся комната не погрузилась в тишину. — Все зависит от даты. А во-вторых, о цене можете не волноваться. О ней мы договоримся, — прошептал Клеменс и приблизился к нему. Теплая ладонь, скрытая под кружевной перчаткой, коснулась напряженного плеча Маттиаса. — Можете позвонить мне потом по телефону. Ваш кавалер должен знать мой номер. — Он не мой кав.. — Тшшш, — мягко протянул Клеменс и мягко улыбнулся. — Как пожелаете, но не стоит мне об этом сказки рассказывать. В любом случае, меня заинтересовало Ваше предложение. Предлагаю его обсудить в более уединенной обстановке. Этот шепот обескуражил Маттиаса. Он словно окаменел от того, как близко был чужой человек, насколько возмутительные слова щебетали эти губы. И даже после того, какой походкой лисицы отошел Клеменс и оставил после себя шлейф духов, а зал наполнился звуками новой композиции, Маттиас продолжал стоять неподвижно. Эта рука словно была грязнее грязи и запачкала все его тело. Хотелось снять одежду и сжечь ее, а после хорошо отмыть кожу и терпеть ее чем-то грубым, чтобы оставить после себя только кровавое мясо. Маттиас снова ощутил приступ тошноты и через силу смог вдохнуть. И с этим чудовищем ему нужно будет провести целый вечер? Он развернулся и нашел взглядом Эйнара, к которому и направился на ватных ногах. — Ну как прошло? — спросил он с любопытством в глазах, хлебной крошкой на кончике носа и запахом чеснока изо рта. Маттиас покривился от этой картины. — Порядок. Найди номер этого петуха и сообщи мне. — А цена? Как цена? — «Договоримся» Эйнар в удивлении замолчал и только в немом поражении открывал рот, словно хотел что-то сказать, но не мог. — Что за пантомима? — возмутился Маттиас, когда эта картина изрядно затянулась, хотя длилась пару секунд. — Договоримся? Ты понимаешь, что это значит?! — Нет и не хочу. — Ты его зацепил. У него обычно ужасно высокий ценник, будто у угольного самовара! Ты явно ему понр… — Еще одно слово, и я уйду. — Ты всегда так говоришь и не хочешь слушать правду! — разочарованно протянул Эйнар и отпил компот. — Ладно, найду я тебе его номер. Смотри, я хочу взять говядину с собой. Маттиас посмотрел на небольшую тарелочку со сложенными на ней кусочками мяса. После он посмотрел снова на Эйнара и снова на содержимое тарелки. — Я понимаю, времена тяжелые, но… — протянул Маттиас, желая как можно мягче сказать «Ты идиот, не позорься и поставь на место». — Ты себе хочешь взять? — Там во дворе кошки дворовые… Жалобно мяукали. Возьми с собой тарелку, пошли их покормим. — Кошек? — уточнил тверже Маттиас и нахмурил брови. — Да. Они грязные и очень худые. Там мамка и несколько котят. Маттиас, пошли, Богом молю. Поэт посмотрел на Эйнара со всем своим удивленным видом. Но, кажется, за все годы их знакомства и обитания в этом жестоком городе этот селюк никогда не изменит своему милосердию. Маттиас не мог отказаться, но раздраженно собирал мясо в свою тарелку. «Мы выглядим как бедные и голодные бродяги. Ничем не лучше тех котят», — ругался он, стараясь закрыть эту ничтожную картину своим корпусом. Эйнар с теплой улыбкой смотрел за тем, как его друг (по-настоящему друг!) собирал еду. Он знал, что Маттиас только снаружи такой ворчун, а на самом деле добрее цыпленка. Или только хотел в это верить. — Пошли скорее, увалень ты сердобольный, — прошипел Маттиас и осторожно накрыл тарелку пиджаком. С ума сойти, недавно его трясло от раздражения, а сейчас несет еду котятам. Что за ужасный день? — Ну и цирк, – злобно процедил сквозь зубы Маттиас и покинул зал, громко хлопнув дверью.