Тебе здесь не место

Липкий вечер, скользящий мокрым асфальтом и удушающий влагой сгущающегося ночного воздуха. Человек, возраст которого сложно угадать из-за россыпи шрамов, неторопливо спешащий куда-то. Тревога, заклеенная полным отчаяния похуизмом. Идти надо, но, черт, как же не хочется. Встаешь утром, хотя, какое к черту утро в 18:00. Вместо кофе — стакан виски, вместо хлопьев — десяток сигарет. Все в нем было направлено на саморазрушение, даже то, как он прикрывался ширмой разрушения других. Но к чему это приведет в конечном счете? Рак легких или горла в тридцать пять или гниющая изнутри печень. А еще беспросветная депрессия, чернотой затмения нависшая над головой и не спускающая со своей жертвы глаз ни на секунду. Тысяча страдальцев тысячу раз и тысячами слов втирали тупоголовым фанатам, что саморазрушение — это новая романтика, а забота о себе — сухая дрочка. Бессмысленное против осмысленного. Ведь, какая разница — живем один раз, а потом тихо сдохнем. Фантомный шелест листьев сквозь тонкие ветки редких деревьев. Унылый не то писк, не то визг потерявшейся собаки, больше похожей на крысу. Пьяный смех тринадцатилеток, которым позже явно влетит от родителей-консерваторов. Родители. В какой момент все его тягостные раздумья стали обрываться этим словом? Пожалуй, так было всегда, а сам вопрос — самообман наивного мальчугана, которым темноволосый когда-то был. Тойя — полная противоположность Даби: верящий в справедливость, порядок, кричащий при любой возможности, что отец непременно защитит его. Но широкая спина сменяется разочарованным взглядом и почти невесомыми, постепенно стихающими, шагами. И чем отец дальше — тем сильнее его одиночество. В тот вечер Тодороки Энджи не просто ушел, растворившись во внутреннем дворике имения. Тодороки Энджи — умер для Тойи. По его же вине. Потому что сын не оправдал надежд. Потому что слаб и не должен рисковать своим здоровьем ради больных амбиций отца. Но какое дело до того, что думает старик? Это не только его мечты. Тойя хотел быть героем. Жаль только, не каждому суждено им стать. Даби грубо засовывает в рот сигарету и закуривает. Теплые воспоминания о прошлом, пусть и сдобренные кофейной гущей сожалений и обид — что непозволительно. Легче ненавидеть. Правильнее ненавидеть. Но никак не скучать и не жаждать отцовского внимания. Хуже всего не то, что Старатель похоронил Энджи Тодороки и ударился в психотическую зависть, став дерьмовым родителем. Самое худшее — что Тойя знал настоящего Энджи. А потом эту конфету у него отобрали — наверное, в тот самый день детство мальчика сгорело вместе с мечтами когда-нибудь стать таким же великим героем, как и его отец. Толстое стекло, за которым скрыты никому ненужные новогодние безделушки. А, нет. Кажется, уже день Святого Валентина: что там красный, что тут — один хер. Даби выдыхает густым дымом тяжелых сигарет в стекло, и оно запотевает, а затем — вновь оголяет отражение человека, который давно потерял цель в жизни. Действительно, кто он теперь? Больше не Тойя, но и нихрена не Даби. Странное имя на английский манер, подсмотренное не то в каком-то журнале, не то позаимствованное у вокалиста какой-то металл-группы. Даби — четыре буквы, лишенные смысла. Под стать ему. За магазином — магазин. За перекрестком — перекресток. Чем дальше шаг, тем меньше людей на улицах и темнее — на небе. Ни единой звезды, ни единого лучика надежды. Все, что осталось — терзать других. Мучить. Изрыгать пастью ободранного и больного волка маниакальный смех, чтобы потом скрыться в соседней подворотне и рыдать. Рыдать, смеясь — потому что так легче. Конечно, «рыдать» — это громко сказано, а его смех больше похож на всхлипы. Слезные железы — рассыпаются песком: он плачет насухую, чтобы затем — насухую подрочить. Комната-коморка. Едва работающий телек (почему не купить нормальный? Потому что Даби откровенно насрать на себя). Пара пустых бутылок на покосившемся столе — иллюзия того, что все еще «не так уж и плохо», потому что под кроватью, намеренно спрятанные от самого себя, кучкуются вечно невовремя звенящие бутылки: пиво, виски, водка, снова водка, зачем-то джин — ебать, захотелось выпендриться. Только вот перед кем? Он редко возвращается в эту дыру с тех пор, как присоединился к Шигараки, недоделанному злодею, который каким-то невообразимым образом выглядел еще страшнее Даби. Это даже как-то успокаивало — жалкая эмоция. Сегодня Томура вновь делится планом со своими «приближенными» перед тем, как поделиться его смонтированной версией с ПФО. Даби даже не кивает — плюет дымом Тоге в лицо и отворачивается. Над столом в самопровозглашенном «баре» нависла картина пейзажа, на которой Даби тоже как-то оставил след от потушенной сигареты. Но сейчас почему-то захотелось всмотреться в нее. Что же там, мать его, изображено? Шторм, пожирающий корабль, на борту которого — всего один человек. Может, капитан, а может крыса, не успевшая сбежать (точнее, утонуть). Даби — такая же крыса: вечно в эпицентре бури, но все еще каким-то хреном не подохшая. Нельзя сказать, что относительный уют логова Шигараки мотивировал бывшего Тойю забросить ни с чем не сравнимый шик притона. Нет. Это все засранец Хоукс. В отличие от «коллег» игнорировать Номера два Даби не представлялось возможным: выбесит кого угодно и спровоцирует на срач, похлеще чем в комментах очередной инстаграм-дивы. А потом каким-то образом тепло улыбнется, сменит тему — и вот вы уже воркочете о любимой еде и… Еще о чем-то. Поразительный скилл: не добавить, ни убавить. Не успевает Даби оглянуться, как крылатый уже зовет его другом, все чаще мониторит самочувствие и даже подкидывает новые пачки сигарет, на всякий случай напоминая, что «можно курить немного меньше», а то «куревом воняет даже больше, чем обгорелой плотью». Тогда Даби впервые рассмеялся Хоуксу в ответ, чтобы в следующее мгновение съебаться куда подальше. Хоукс, не давай ему надежду: все мы прекрасно понимаем, для чего ты здесь. Серьезно, Герой номер два, который решил отказаться от регалий, звездной жизни и, пусть и тайно, но поддерживать ПФО? Ебанный бред. Но Шигараки — вечный ребенок: так пусть и дальше играет с этой птичкой-безделушкой, она ведь такие серенады поет, и крылья у нее ужасно красивые. А еще она отвлекает Тогу и усмиряет Твайса. Семерых — одним ударом клюва. — Сыграем в «Я никогда не»? — вдруг предлагает этот гиперактивный героишка, которому вечно на жопе смирно не сидится. Конечно же все согласились. Мнением Даби особо не интересовались. — Лады, — отчего-то решает он ответить, чем впечатывает в лицо Тоги удивление, — я отойду на пару секунд и присоединюсь. Впрочем, будто вам не похуй. — Не против, если мы начнем без тебя? — от Хоукса сквозит вонью героизма. Ну не может он быть таким правильным. Даже (если, конечно, быть достаточно тупым, чтобы поверить в искренность его намерений) после того, как он присоединился к шайке недозлодеев, выигравших лотерею в виде сотен ному и поддержки ВЗО. — Валяйте. Это ведь не карточная игра — разберемся на месте. Ровно двадцать два шага, поворот ручки, щелчок, затем снова щелчок, и вот он — на месте. Толчок — его ебаный трон. Дверь заперта, и его точно не потревожат, тем более, когда все неебически увлечены дурацкой игрой. Даби достает из потайного кармана наркотик и принимает его — давно не торкает, но без «синей таблетки» уже никуда. Он возвращается, слегка пошатываясь, но все вокруг так привыкли к специфичной походке Даби, принимая ее за извращенный шарм, что давно перестали обращать на это внимание. Хотя, никогда не обращали. Потому что злодей — говнюк. Мерзкое, прогнившее изнутри вместе с червем яблоко, упавшее с дерева и разбившееся на мелкие кусочки. Хамло, абьюзер и мудак, думающий только о себе. — Ты ходячий стереотип, к слову, — подмечает Номер два, но от его фирменной улыбки веет… Жалостью? — Завали, — механически отвечает Даби и садится напротив, откидываясь на спинку стула и подпирая голову руками. — Окей, — выдыхает Хоукс и поворачивается к Спиннеру. — Теперь ты задаешь. — Я никогда не… Целовался с парнем. — Так, погоди, — тут же оживляется Тога (хотя когда она вообще не взбудоражена?), — Хоукс, если Спиннер задает это, значит он это делал? — Не-а, не обязательно. Хотя я заинтригован, — Кейго подмигивает смутившемуся злодею. — Но, если это касается тебя, ты обязан выпить и поделиться историей. Или все же от балды? — Блин, а разве суть не в том, чтобы мы называли то, чего никогда не делали, и другие, кто делал — подхватывали? — Аха-ха, — трезвонит Кейго и бьет ладонью по столу. — Нет! Ну ты чего! — Вот теперь понял. Так что? Тога, ты-то точно пьешь, — и Тога делает небольшой глоток. Дело не в возрасте и страхе «преступить закон», пусть и за пределами всевидящего ока. Так уж сложилось, что кровь торкала девушку похлеще вина. — Оки-доки, — неожиданно для всех Кейго осушает рюмку и ударяет ею по столу. — История! История! — кричит Тога под улюлюкание Твайса. — Хорошо, — ни грамма смущения — Даби от этого аж блевать тянет. Неужели быть геем теперь настолько обычное явление? Или это в злодее говорит гомофобия? Впрочем, плевать. — Мой первый поцелуй был с девушкой, достаточно поздно… Лет в шестнадцать. И, если честно, мне не зашло, — он поднимает руки, фальшиво транслируя «упс», на что Спиннер кивает головой, уважая смелость нового приятеля, а Твайс и вовсе — тонет в чувствах. Все это не может не напоминать о не так давно погибшей Магне*. — Ну, а уже после… Я познакомился с ее старшим братом, и вот тут-то внутри бабочки запорхали. Поразительный талант выражаться до карикатурного слащаво, но при этом не вызывать желание проблеваться. Даже у Даби — без преувеличения то еще достижение. Но откровения крылатого проносятся мимо ушей темноволосого. — Воу, уже забыл, что ты тоже участвуешь? Хороший же у тебя «фармацевт», — стреляет в него неодобрением и стебом Кейго, после чего Даби нехотя открывает глаза. Он и не заметил, когда успел сомкнуть веки. — Ой, да не трогай ты его лишний раз, — вступает Спиннер. — Ты слышал вопрос? Игра? Я никогда не? Ау! — слишком быстро выстреливает в Даби Кейго и щелкает пальцами, на что тот лишь злобно сверкает взглядом синих глаз. — Прости, пернатый, но я не присоединюсь к твоему гей-параду. — А жаль. Тогда кто дальше? Оу, а ты как раз следующий, — Даби громко выстанывает недовольством и почему-то решает не класть хрен на все это мероприятие. Тут два стула: спать или играть. А если он уснет — рискует опять заляпаться в тягомотине кошмаров. — Я никогда не торчал на наркоте, — заявляет и делает глоток, так, будто точно зная, куда надавить. — Эм-с, что? — светловолосая девушка непонимающе наклоняет голову и сводит брови. — Имеешь в виду не пробовал? — вступает Твайс тактично, а через мгновение выкрикивает обвинительное «Торчок гребанный». — Не-е, я имею в виду сидел. Запойно. Ну, знаете, чтоб каждый день. Так, чтоб какой-нибудь левый долбоеб, едва перешагнувший порог твоей жизни, начинает подкалывать и делать это вот типа беспокойное ебальце. А, Хоукс? Ты либо гений наблюдательности, либо помешан на мне… Либо ты рыбак, который углядел другого. — Хватит, — внезапно серьезно восклицает Таками, с грохотом вылетая из образа идеально-приветливой кинозвезды. — Схватил тебя за крылья, а? Дай угадаю, спиды? Или какая муть покрепче? Неудивительно, что ты такой быстрый. А может, ты и сейчас что-то долбишь в тайне от своих покровителей и этого жирного ублюдка, который выдает лишний вес за охуительные мышцы? Кейго без объявления войны тянется через стол, хватает Даби за шею и смотрит сквозь него в гневе, каким-то непостижимым образом все еще умудряясь сохранить «геройское достоинство». — Хоукс, — рука Джина касается спины Кейго, и только после этого герой подмечает, что все его перья заострились ежом: пугающая картина. Кто бы мог подумать, что крылья могут выглядеть так жутко. — Вещества, — продолжает он вновь спокойно и отпускает Тодороки, — никак не влияют на мою скорость.

*Магне — трансгендерная женщина.