без даты.

      Стоянка у аэропорта предназначена, конечно, для богачей, потому что платить целых сто пятьдесят рублей за пятнадцать минут – это воровство, причём неслыханное. Рома на такие жертвы не хотел идти, как бы сильно он не уважал своего товарища и друга, коллегу и просто родственную душу. Он пристроился на парковке у ближайшей Ленты, заказал приторный кофе в Макдональдсе, попикапил девчонку у кассы, которая ему так и не подлила сиропа за красивые глаза и ждал, когда его телефон брякнет от оповещения. Дорогу около аэропорта не любил не только Александров, но и очень многие. Там всегда пробки, всегда все спешат, пытаются буквально на ходу залететь в машину и слинять, как можно дальше. И это желание оправдано, потому что то, что творится около воздушных ворот Северной столицы – это, конечно, что-то с чем-то. Роман любил быструю езду, но не любил того беспредела, что творился у аэропорта. Встречать кого-то это дело приятное, хоть и несколько мутное. Но не встретить человека, который за него дела сшивал на практике, он мог. С учетом того, что с Кац он был знаком с самой первой её практики, а сейчас уже вовсю работал, Рома чисто из уважения не мог проигнорировать приезд подруги. Они были друзьями, а не тем, кто этим прикрывает. Во-первых, у них была разность характеров и взглядов: Рома любил погонять на тачке (которая от отца досталась, но была в хорошем виде и состоянии), выпить со своими друзьями, был мажором и плейбоем, любил себя, что иной раз казалось, будь рядом зеркало, то этот самовлюблённый парень начнёт отражение целовать, а Таня... Таня – это Таня и ничто с ней не поделаешь, человек настроения, с больным сердцем и не менее больной душой, хотя, правильнее сказать, что проблемы у неё с головой, но и душа страдает часто. Таня себя не любит, занижает и иной раз ненавидит. Таня девчонка с придурью, которую Александров очень вовремя разглядел, иначе была бы самая настоящая беда, потому что избалованному женским вниманием Роману всегда мало окружения, а тут было новое лицо. Изначально Кац была живой и интересной, пила с ним кофе и дела подшивала в архиве, где разит сыростью и, если отодвинуть шкаф, то можно увидеть плесень, но кто ж так делать будет? Правильно, никто, только если этого не потребует начальство, но кому какое дело, что за стенкой шкафа, где хранятся дела с черт знает кого года? В общем, Таня была нормальной и ничего в ней дурного не было. А потом практика закончилась, номер девчонки остался и от скуки Александров решил погулять. По классике прогулялись по центру, дошли до Петропавловской, походили вдоль кустов сирени, а потом началась какая-то хрень. Общение будто не вязалось, хотя всё было классно. На сообщения не отвечали неделями, звонки игнорировались, сторис в Инстаграме не смотрели и всё такое. Конечно, он бы плюнул, ибо Рома тот ещё нарцисс и девчонок вокруг него достаточно, но смутило его то, что в соц.сети заходили аж десять дней назад. Тут-то и пришлось шерстить адрес, искать недоразумение в юбке и наблюдать истеричное состояние, какое он видел впервые за всю свою жизнь.       Биполярное расстройство у неё было, наверное, давно, но диагностировали его только на втором курсе. Оно губило, в первую очередь, её нормальную жизнь, а потом уже окружения. Настроение скачет, как ошалелое, что иной раз хочется выйти в окно, но похороны в нынешнее время невероятно дорогие, мать разорится. Кац сидит на антидепрессантах курсами, хотя в последнее время с них ей довелось слезть. Преодолевая мучительные боли своей души, которая заставляла её выть среди пустых комнат, истерить так, что сил не находится и просто ненавидеть весь белый свет. С препарата она сошла, не без потерь, но главное, что благополучно. Рома не знал, как это, когда тебя рвёт на части изнутри. Он знал, что такое "отхватить по ебалу", но не что-то другое. Он вообще все эти женские загоны серьёзно никогда не воспринимал, считал, что это из серии "сама себя накрутила", но с подругой такого не практиковал. Во-первых, накручивала Таня себя за секунду, во-вторых, после этого обязательно следовало что-то очень нехорошее. Как-то раз Александров ляпнул какую-то дурь, которую он мог между делом сморозить, и эта его неаккуратная фраза настолько засела в голове коллеги, что та при какой-то истерике, которую он застал, высказала Роме о том, что его слова её сильно задели и ей невероятно неприятно. Но задевали её не только слова, а много чего ещё, с чем доводилось сталкиваться по работе. Он искренне удивлялся, как на совещаниях, планёрках и всякой другой ерунде, когда их хаят и в хвост, и в гриву, Кац стоит молча, не возникая. На таких мероприятиях, как правило, тебя разносят в щепки, поливая таким матом, что уши вянут. Но Таня всегда стоит ровно. Может быть, потому что она эксперт, а не следователь и её дело, так сказать, за малым, а, может, потому что ей на всё похуй? У неё аппатия лет с девятнадцати прогрессирует, ей настолько на всё порой поебать, что Роман завидует, потому что у него зад подгорает, а ей всё равно, смотрит пустым взглядом куда-то в стену, изредка черкая что-то в своей чёрной книжке, купленную в Зингере на Невском за целых пятьсот шестьдесят рублей. Рома был в ахуе, когда узнал цену столь неважной вещи. В отличие от него, Кац старалась записывать всё, что помнит и всё, что знает, показывает эту вещицу своему врачу и говорит: с какие по какие дни она не ела, а когда спала дурно. С едой у неё вообще всё не очень, иной раз не ест неделями, глозжет воду и чай, объясняя это тем, что чувства голода у неё нет, а Александров таращит глаза, совсем не понимая: как это? Он-то ест за троих, а тут стакан водички на весь обед. Но ничего не поделать, такая вот у него подружка, с ебанцой и прибабахом.        В Санкт-Петербург Кац впервые приехала лет в шестнадцать. Перебои с сердцем вынудили приехать в центр кардиологии, где ей не помогли. Потом она приехала сюда учиться, мама пихала в Герцена, а она очень хотела носить форму и погоны. Но форма и погоны – это то, что недоступно девочкам с больным сердечком. Таня ревела у порога всех академий, где её отказали. Потом Таня хотела наложить на себя свои ручки, потом что жизнь её была кончена. А вообще Таня очень хотела быть актрисой. И у неё бы получилось, если бы не мама с тоталитарным воспитанием и диктаторскими замашками. Как она будет актрисой, когда у неё мать в системе, пашет дни и ночи, чтобы Танечка училась платно и не знала горя, потому что среднее образование – это не для них. Таня молила маму, чтобы её запихнули в ведомственный ВУЗ, мама ведь могла подсуетиться. Но родительница уже тогда знала, что своей судьбы ребёнку не хочет, однако что делать, если ребёнок настырный? Кац в обычном университете, без формы и построений, но учится на юриста. Таня знакомится с одним, вторым, третьим, учится, читает книжки в метро и горя не знает. Живёт мечтой, что она - это надежда всей правоохранительной системы, без Тани не проживут. На втором курсе, будучи целеустремленным человек, так сказать, однолюбом в праве, Кац выбирает уголовное направление. И за голову берётся лишь при выпуске. Таня не хочет быть, как мама. Ни как мама, ни как папа, ни как кто-то ещё. Ей не нужны ни погоны, ни форма, шить дела и снимать отпечатки – это не её призвание. Таня рыдает в подушку, зная, что мама её не поймёт, если она скажет, что не хочет жить так, как уже запланировано. Таня страдает интеллигентно, виду не подавая, отшивая очередного следователя, который женат. Кац просто везёт, что она попадает в отдел и видит знакомое лицо. Рома её рад принять, она довольна тем, что её направили именно сюда, в центр, по связям мамы. Но такая жизнь ей всё ещё кажется адом и она засыпает с мыслью о том, что год-два и всё закончится, актрисой не станет, но магистратура будет другая, не в академии Следственного комитета. Год-два и станет легче. Год-два и всё закончится, только потерпи. Но прошёл год и легче ей не становилось.       Питер встречает большим количеством людей, долгой доставкой багажа и абсолютным нежеланием куда-то двигаться дальше. Она пишет сообщение, мысленно надеясь, что её сейчас никуда не поволокут, но это исключено. У них спрашивать ничего не будут, если что-то случится. Ромку она любила, как старшего брата, потому что иначе он не воспринимался. Огромные буквы "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ!" заставляют фыркнуть. Добро пожаловать отсюда – вот это было бы правильно. Рома встречает её с цветами, потому что Таня их любит, пожалуй, так же сильно, как и Басков. Цветы вызывают хоть какую-то эмоцию, он это чувствует и видит по глазам, потому что маска скрывает нижнюю часть лица, а очки не достаточно отсвечивают, чтобы не различить едва уловимой радости. — Времени у нас мало, поэтому помчали быстрее,— платить триста рублей, вместо положенных ста пятидесяти всё-таки жирновато, как бы подругу он не любил. Поэтому Рома мчит со всех ног, чтобы уложиться в свои гонорары и за ним едва поспевают. Ему, наверное, следовало сказать ей в самом начале, когда он только чемодан выхватил, что времени у них немного и он бы очень желал, чтобы они заехали на работу и взяли некоторые бумаги, которые только Кац оформит, потому что почерк у неё ублюдский, если бы они учились в школе, то она была бы единственным человеком, у которого бы никто не списывал. Буквы у неё мелкие, но всегда в одном наклоне. Мелкий, непонятный и противный почерк, как и его хозяйка. Таня, хоть и дипломат по натуре, но такая сука местами, что удушить хочется. Но чаще это касается работы, чем обычной жизни. Без формы, линз и макияжа Таня – это не то, что вы застанете на выходных или вот в данный момент. Линзы делали её глаза красными, причём всегда, они ей не шли, очки она вечно теряла, а видеть как-то надо было. С тех самых пор, как Таню сбила машина, она их боялась, как огня, боялась быстрой езды и истерично верещала, когда Рома начинал гнать. И её понять можно, но в работе это очень сильно мешало, в первую очередь ей самой. Привезли её как-то раз на ДТП, где три трупа, темно, дождь, а она дёргается при движении машин, хотя дорогу огородили, оцепили в нужном месте, работай спокойно, но отголоски прошлого были сильнее. И тут Рома её понимал. Вернее сказать, принимал её страх, потому что не его на пешеходе сбила машина, протащив по асфальту, обрекая на всю жизнь мучаться от болей в спине и дёргаться на пешеходных переходах.       Питер не меняется. Чаще всего он серый и холодный. И романтизировать тут нечего, потому что такая погода – это самая атмосфера для размножения болезней, причём у каждого своих. Таня приобрела депрессию, а Рома стал алкоголиком, все на своих местах. Но вообще Питер – это не только Невский, не только архитектура и история. Конечно, это не относится к тем, кто живёт на Гороховой или ещё каком престижном районе. Но, как правило, и эти квартиры не так благополучны, как кажутся на первый взгляд. Обычно такие большие и многокомнатные квартиры находятся в домах, которые образуют дворы колодцы, а эти самые дворы самое настоящее зло. Во-первых, жизнь в центре – это жизнь в вечном шуме, потому что дороги постоянно заполнены людьми и машинами. Во-вторых, такие дворы плохи тем, что очень хорошо слышно всё то, что происходит на улице, видно, что происходит у соседей напротив. Конечно, кто-то скажет, что есть очень красивый вид, на центр города, живёшь всё-таки в историческом районе, но важно ли это, если ты приходишь домой и мечтаешь уснуть, а не слышать разборки соседей, видеть чьи-то лица? Центр слишком переоценен кто бы и что не говорил. Но центр Северной столицы – это то место, куда Таня ехала рано утром, зная что ей нельзя опоздать, влетит по первое число. А вставать рано – это не её стихия. Весь её рабочий настрой формируется только ко второй половине дня, к вечеру, но никак не к утру. Утро она вообще ненавидела, потому что подняться не могла ни с первого, ни со второго раза. Ни даже с третьего. Это в выходные, которые были условно, можно было спать до десяти-одиннадцати утра или даже вечера, а в будний день, будь добра, чтобы в восемь тридцать стояла в кабинете начальства. Хотя, что ей там делать, она ведь эксперт, который тихо копошится в своём кабинете, крутя в голове всё одну и ту же мысль, которая с ней долгие годы. Ей бы соскользнуть на гражданку, копошиться в книжках, шариться по театрам, а не вот это вот всё. Но Таня лишится стабильности, которая в её жизни – это всё. Не будет стабильности, она умрёт от хаоса, как инфицированные умирают от нового вируса, так и она - секунда, и Танечка покоется с миром, потому что у неё все всегда по плану и полочкам, даже в сумке порядок, хотя, какая это женская сумка славится порядком? Даже все её сдвиги и заскоки тоже расположены по своим местам, не хаотично бродят в сознании, а каждый в своё время, чётко по графику.        Рома едет по Пулковскому шоссе на допустимой скорости, прямо и по нужному адресу. Мнётся, потому что говорить о работе он не хочет, она его заебала, как и всякого, кто трудится в системе. Однако его мысли разрывает телефонный звонок. То, что он видит на дисплее своего дорогущего смартфона, который он взял в кредит, но неважно, главное ж понты бросить перед девчонками-бэповцами, его совсем не радует. Александров прочищает горло, прежде чем ответить. Ему не нравится то, что звонок исходит от начальства. — Да, Сергей Алексеевич,— голос звучит буднично, хотя Ромка ссыться, зная, что начальник – это человек настроения по более рядом сидящей подруги,— Так точно. Диалог из пары предложений, его не спрашивают где он и с кем, ему чётко дали задачу и он должен выполнять. И это как-то облегчает тот момент, что Кац он так и не сказал, что нужно двигать на работу. Она, конечно, не обрадуется, но и не откажется. У неё нет выбора, если только увольнение, но на такое она не решится, потому что Таня вообще сама по себе нерешительная и сомневающаяся, пароноик со стажем и выслугой. — Ну, что, герой? Родина нуждается в тебе,— он хочет поднять настроение ей, потому что сидеть в тишине как-то уж совсем неблагородно. С Таней бывает очень весело, очень круто, но только, когда у неё фаза не меняется. Стоит этому случиться, как Таня уже и не Таня, а её подобие, с пустым взглядом и впалыми щеками. Возвращение в СПб её поменяло, ей ничего не хочется, она бы и встречать не попросила, Александров сам узнал, хотя, как узнал – выбил из неё. Ему эта черта не нравилась, когда Кац гасилась, как школьница-игнорщица, не отвечая неделями. Ну, куда такое годится? Но это её суть, часть её ебанутой личности и это нужно принять, что Рома и сделал, дабы облегчить жизнь и себе, и ей. — До героя далековато,— в ответ наблюдается усмешка и то хорошо, не молчит, как на поминках и то хорошо,— Только чемодан домой завезём. Я с ним таскаться не хочу. Правильнее было бы сказать, что они поменяют один чемодан на другой. Эксперт-криминалист без своего чемоданчика – это уже не эксперт. Таня на свой откладывала, чтобы купить добротный, не абы какой, вернее, какой выдали. Сто десять тысяч отвалила, Рома и тут прихуел, чуть в лобовое стекло не улетел, когда услышал цену. Но она хотела работать с качественным оборудованием, а не с тем, что досталось. Таня перфекционист и трудоголик. Будет сидеть до последнего, загубит спину и зрение, но докопается до истины, отшлифует так, что хоть в музей выставляй. И её за это, пожалуй, и ценили, хотя саму себя она никогда не ценила, потому что своих целей не добилась.        Она аккуратно снимает отпечатки пальцев у трупа. Черная краска, как написано на банке – высшего качества, раскатывается на гладкой поверхности из металла легко и просто. Валик окрашивается в чёрный, после чего по подушечкам пальцев он проходится мягко, крайне осторожно, будто покойнице будет больно. Но это вряд ли, труп уже начал коченеть. На руках нет повреждений, поэтому снять краску – это дело минутное. Другая металлическая гладкая поверхность быстро перехватывается и на ней спустя несколько секунд вырисовывается отпечаток. Аккуратный, четкий и черный. Жертве чуть больше, чем самой Тане. Горло перерезано, кое где есть синяки, под ногтями есть некоторый слой кожи – сопротивлялась, умирать не хотела. В помещении слишком явный запах крови и приторных духов, от которых воротит. Пока следователи допрашивают тех, кто мог что-то слышать и знать, криминалист собирает все, что только может. Работать с трупами, конечно, лучше, чем с людьми, но они ей потом снятся. Таня частенько просыпается среди ночи с сердцебиением в двести сорок ударов, она считала. Ей снится всё то, что она читает в делах, причём с проекцией на своё окружение. И она просто стоит и смотрит на то, как кого-то режут, душат, сбивают насмерть, потому что она ничего не может сделать – это ведь сон, всего лишь сон, который ничего не значит. Тане снятся и дети, которых она досматривает, фотографирует и измеряет. Тане снятся суицидники, которые добровольно расстались с жизнью. Снятся те, кто стал случайной жертвой, кто оказался не в том месте, не в то время. Да ей много чего снится и всё это не цветы и сцена, а хотелось бы. Кац дергается во сне и всегда считает до десяти, когда просыпается, желая обратно заснуть, но тут же отметает эту мысль, потому что боится увидеть покалеченное тело того, чьё дело она расследует. И она понимает, что жизнь так устроена, что всякое случается: и намеренные, и не намеренные убийства, случайные случаи, неосторожности. Но ей от этого не легче, она в этом болоте по горло, но привыкнуть так и не смогла. И вряд ли сможет. И тут только два пути: ломать себя и принимать всю эту скверну, быть в этой грязи всю жизнь или уходить. И уходят многие. Выходят замуж, находят новую работу, рожают детей, но надолго не остаются. И она ушла бы, но куда? В МВД, где ещё хуже? А на гражданке, кто её ждёт, если в гражданском праве она ни сном, ни духом? Кто она такая, чтобы её ждали? Одна из миллиона, потому что Питер – город миллионник.        За окном вечер, серость проникает в комнату, но свет не включают. В такой обстановке у неё вся жизнь проходит последние пару лет. Тут неважно какой день или какой час, обойтись можно и без дат. В таком полумраке она сидит на месте преступления, в архиве, в кабинете, дома. Она бездумно смотрит в окно, осознавая, что вернется сегодня поздно, в очередной раз просидит в тишине час, пока её не начнут атаковать подруги, мама с кучей вопросов в сообщениях. И это в лучшем случае. — Блять!— единственная гласная тянется, голос заставляет немедленно сделать вид, что она рассматривает отпечатки, хотя ей нет дела до них. Какая разница, что они из себя представляют, если их обладательница мертва? А ведь могла бы жить, радоваться солнцу и нотам, если бы не выбрала жизнь облегченного плана. — Таня, блять, ты чё в темноте тут сидишь?— голос начальника узнать нетрудно, поэтому Таня, не являясь блядью, его не поправляет, потому что мат тут через слово, но оно и ладно, все люди разные, да и начальство уважать надо,— Ты и так слепая, а так ещё больше зрение похеришь. Она качает головой. Как это мило со стороны сурового дядьки, который выше её на две головы. Заботится, хоть и так своеобразно. Хотя, вряд ли он знает, что такое забота без "блять" через реплику. — Где этот олух, ебаный налево? Рома, мать твою!— от начальника разит сигаретным дымом. Он курит много и часто, впрочем, как и все в этом месте. Таня не курит, пыталась, но у неё сердце слабое, зачем ей такие сложности? Она отказалась от столь пагубного вещества легко и просто. Рома тоже курит, поэтому возвращается с таким же запахом, но приносит с собой ещё холод с улицы. Он выскочил на порог в одном свитере, не решившись надевать что-то сверху, потому что это заняло время, а оно у них не вечное. Начальник человек нервный, вспыльчивый по отношению к подчиненным, много курит и прилично пьёт. Свои звёзды получал потом и кровью, о чем периодически рассказывал, когда выпивал. А ещё он изменяет жене, причём второй уже. Но и это тут нормально. Тут все изменяют и жёнам, и мужьям. Сначала это казалось дикостью, а потом Таня смирилась. На корпоративах она старалась появляться только на пару часов, чтобы не наблюдать того безумия, что чаще всего происходило, когда все начинали пьянеть: кто-то больше, кто-то меньше, но тем не менее. Александров не был исключением, любил приложиться к стакану на каком-либо празднике, а потом зажать какую-нибудь девчонку с параллельного отдела. Но это Рома, альфа-самец, который такие единоразовые акции проводил редко, но метко. Вскружил девчонке голову, а утром он её уже не знает. Хотя, нет, знает, но она уже и не сильно нужна, потому что на серьёзные отношения он не особо настроен, с его-то занятостью и самолюбием.       Таня была уверена, что на жертву убийства друг тоже непременно бы клюнул. На такую многие бы клюнули. Нет, в ней не было ничего выдающегося: неплохая фигура, средний рост, пухлые от природы (что немаловажно) губы. Типичная девочка, которая приехала покорять город на Неве. Нарощенные ресницы, яркий маникюр, полный страз и узоров, загар из солярия, вещички из Зары. Девочка и девочка, хотела красивой и лёгкой жизни, а если полистать дело и почитать про эту личность, то станет ясно, что девочка из Череповца, на учёбе появлялась редко, жила с мужчиной в два раза старше себя, хотела внимания и дорогие шмотки, а он хотел молодое тело, которое вскоре ему надоело. Богатая жизнь не берется из неоткуда, деньги имеют свойство заканчиваться, а вечно богатый папик, как сейчас модно говорить, не такой уж и богатый, раз больше не дарит сто одну розу и новый айфон. Её, конечно, жаль, но больше сожаления она вызывает не за свою смерть, а за неимения мозгов. Но бог ей судья, Танино дело снять отпечатки, собрать всё необходимое, разобраться со своей работой и слинять отсюда, как можно скорее. Под громкие возгласы начальника, под матерные обращения и запах табака, Кац всё мысленно возвращается к тому: как так вышло, что она всё ещё тут, всё что-то заполняет и пишет? Она много пишет. На работе, дома, в метро, у подъезда. Но больше ей нравится быть дома. У себя дома, где ей тепло и хорошо, где она не дергается по ночам. В родных стенах, проще говоря. Таня не так давно перестала избегать большие компании. Она редко выходит на улицу, редко куда-то идет, если это не работа. Ей противны люди, ей не хочется с кем-то говорить. Ей проще закрыться в квартире от всех и замкнуться в себе. Таня не сумасшедшая, она просто интроверт с недавних пор. Ей не нужны ни клубы, ни концерты. Ей проще так, чем как-то иначе. Вся документация закончена, тяжелый выдох, слезящиеся глаза. Надо проситься домой, надолго её не хватит. Линзы её погубят.        Дорога обратно полна огней фонарей, фар и ярких витрин магазинов. Они увязываются в пробку и приятель психует. Он не любит ждать, привык получать всё и сразу. — Заебала, блять,— и к кому это обращено совсем не важно, Рома это просто вслух обронил. Ему не в тягость довезти подругу до Фрунзенской, по крайней мере, так будет по-джентельменски, Кац ещё успеет на метро покататься, когда его куда-то отправят, куда-то в область. — Можешь высадить меня где-нибудь поближе к метро, я доберусь,— ей почему-то хочется поехать на метро, маска и перчатки есть,— Чемодан завтра заберу. И Роме это не нравится, он даже пытается поспорить, но его убеждают, что так будет лучше. Подавленности в подруге нет, поэтому он отпускает её, потому что уверен, что ничего не произойдёт. Да и у него есть планы, вернее, были. Они прощаются, посмеиваясь над тем, что ещё встретятся, если вдруг что-то произойдёт. А что-то точно произойдёт, жизнь – штука непредсказуемая. Конечно, встреч больше не хотелось, но, если вызовут, то выбора нет, встаёшь и несёшься на место преступления. Сколько свиданий эта срочность заглубила, сколько отношений разрушила и сколько ещё неприятных моментов принесёт. Служба, а именно так принято называть работу в сие месте, не ждёт. Ты раб системы. У тебя нет мнения, нет личной жизни и нет ничего, кроме работы. Ты пашешь, как проклятый, белого света не видишь, но сидишь в четырёх стенах, якобы помогая стране. Таня это поняла не так уж поздно, по меркам человеческой жизни, но её судьба уже была решена и она ничего не могла поделать. Таня имела стабильный заработок, постоянную работу. Но Таня не имела того, чего хотела. Не было у неё сцены, оваций и цветов. Да черт с этим всем, жизни у неё не было, от безысходности своего положения она и выла, на стены лезла и нервную систему колыхала. Это сначала казалось, что все будет, как фильме или сериале про ментов. Ничего подобного, жизнь сурова. И непредсказуемая. И она это понимает, когда спускается в метро. Запах тут всегда специфичный, от эскалатора и обстановки вокруг. Наушники в уши, очки в кармане, маска натянута до предела. Она двигается прямо, с Балтийской до Технологического института, находясь в полном вагоне. Иронично, что полный вагон, а она пустая. Таня устала, но встаёт, когда заходит мама с ребёнком, которая не сразу усаживает своё чадо на освободившееся место, приговаривая слова благодарности. Она встаёт к двери, которая в определённый момент откроется и будет открываться только на определенную сторону, вглядываясь во тьму, которая мельтешит за окном. Таня боялась темноты, боялась метро. Она боялась много чего, но жизнь крутила и вертела и теперь единственное, что она боится – это то, что её жизнь будет вот такой: серой, мрачной, молчаливой и с запахом не то резины, не то сырости. Это её работа, которую она сама выбрала, и не так важно, что по юности и глупости. Она хотела погоны и красивую форму, власть и желание управлять, но на полпути решила развернуться, а там обрыв. И, тот, кто смелый, тот непременно прыгнул бы, рискнул. Но Таня не такая отчаянная. Ей жаль сил, денег и нервов, которые тратила не она, а на неё. Она не сможет явиться к матери и сказать, что её труд на благо государства закончен, теперь она идёт в издание какое-нибудь, музей, черт с ним, в театр. Она будет жить тем, чем хотела ещё с класса так пятого-шестого, а не тем, что ей навязали. И это только кажется, что всё легко и просто. Ни черта не просто. Ты должна быть экономически независима и стабильно иметь заработок, чтобы такое сказать, ты должна сохранить хорошие отношения с семьей, а не убить их своим желанием, должна быть аккуратной в своих действиях и словах, ты должна быть морально-устойчивой, ты должна перестать пить антидепрессанты и должна наконец-то перестать считать, что жизнь дерьмо. Ты должна быть той девочкой, которую все знали до твоих душевных сбоев, ты должна начать есть, потому что нормальные люди едят, ты должна перестать бояться машин, потому что тебя сбили несколько лет назад, а не вчера.        Она буквально вылетает на станции, где нужно перейти. Её собственные мысли – это её главный враг. Таня смотрит под ноги, где пошатывается вагон. Пара станций и она дома, где можно закрыться от внешнего мира, но не от самой себя. Раньше она не понимала высказывание:" Очень жаль, что голову нельзя помыть изнутри". Она бы с удовольствием помыла её изнутри, каждый угол сознания, каждую извилину мозга промыла бы от того, что там живёт. Но такого средства нет, есть алкоголь, но его лучше в руки не брать. У неё антидепрессанты, тотальное нежелание пить и жизнь, которая зависит от начальства свыше. Поэтому лучше просто тихо и мирно добраться до дома. В общем-то, так и выходит, ничего не меняется. Метро, улица, домофон, лифт, дверь. Около двери висит зеркало, если зайти то оно будет по правую руку (но это не точно, ибо Танечка с детского сада путает, где у неё лево, а где право, ибо была левшой). И это зеркало слишком часто заменяется на новое. Вот это, к примеру, висит месяц – прогресс. Предыдущее провисело неделю. И дело не в том, что зеркала плохо сделаны или место не столь практично, опасное. Дело в Тане, которая приходит в квартиру на пятнадцатый этаж, смотрит в собственное отражение и ненавидит себя за свою нерешительность, глупость и слабость. Бесхребетность. Безвольность. Да, как угодно, суть не меняется. У неё красные глаза, будто она рыдала неделю, прожилки с каждой минутой начинают впиваться в склеру. Она сверлит себя взглядом, опуская маску с лица, расстегивая пальто. Тане тошно от себя. Она смотрит и ненавидит это безвольное существо, хотя такой она не была, а стала. И ей не жалко себя, ей жалко лишь то, что существование так и будет ничтожным, хотя, она непременно могла бы сделать что-то хорошее в этой жизни, поменять что-то, но она нерешительная дура с мечтами, а не целями. Её собственные руки не поднимутся что-то изменить, потому что не всегда всё зависит от одного только желания. И мысли, полные негатива, отвращения к самой себе, заставляют глаза ещё больше краснеть, потому что слёзы соленые и разъедают всё внутри так, что пищать хочется, но она молчит. Она всегда молчит, когда ей больно, потому что своё отголосила на похоронах пары близких людей, где потеряла себя под черной одеждой, утопила себя в горьком вине и безразличии траура. Таня противна самой себе и не менее противна окружению, как ей кажется, а ей ведь много чего кажется. Слишком хорошо работает воображение, спасибо книжкам нужно сказать. Звонок, короткий диалог, новое преступление. Ей там нужно быть. Смартфон в темно-синем чехле бросается в зеркало, что напротив. Оно тут же крошится и оказывается у ног, чудом не задевая Кац. Разбитое зеркало – это не к добру, а смотреть в его осколки – это плохая примета. Но она смотрит намеренно и даже как-то надменно. Снова звонок, снова поднимать трубку. — Ну я ж говорил, что до встречи, ну, тебя где подобрать?— Рома смеется, хоть ему и сорвали очередную свиданку, как он бы сказал,— Давай, короче, у метро? Лады? Александров слышит одобрительный ответ, разворачивая машину в нужное направление. Таня пытается отскрести телефон от осколок. Она аккуратно их сбрасывает на пол, усевшись на корточки над горой разных кусочков, которые острыми фигурами разбросались по полу, один особо уродливый отражал её лицо в несколько раз, как бы коря за то, что Кац сделал. Ещё одно зеркало, ещё один день, ещё один выезд. Обязательно всё закончится, через год-два, а пока надо потерпеть. Таня поступит на искусствоведа и не будет знать горя, но не сегодня. Не сегодня.