Одиночество, подобное пустоте

Кто же я? Сею ли я покой или страх перед людом, когда опускаются сумерки, и наступает царствие тьмы? Или я - смерть в обличии прекрасной девы? И лишь хлад в глубинах туманных очей ведают о бремени бессмертия? Каждый в глубине души боится смерти. Но для меня ли неосязаемый горизонт жизней – отрада ли, когда века, тысячелетия сводят тебя с ума. Когда не чувствую я жизни, не чувствую распускающихся лепестков радости розы души. Нет. Они чернеют и рассыпаются в прах, как только праведный свет солнца сжигает её изнутри. И нахожу я утешение лишь средь ночных сумерек, когда заклятие луны созерцает на меня омутом своего ока. - И когда гладь воды сохранит мои тайны… Когда унесет их ветер и захоронит в земле… - словно невпопад срывалось с уст, как только луна укрылась за мантией туч, оставив меня наедине со своим горем. – О, унеси мою печаль. – едва ли не вскрикнула я, глубоко вздохнула. Я молюсь ему, когда мой шепот крадется в тиши деревьев и таится в сизых струях дыма. В ровных огнях непоколебимых свечей он хранит мою исповедь, что укрыла песнь безмолвия от глаз людских. Но вобрала в себя скорбь лишь одинокая могила в вырезанном имени. Моем имени. За сотни лет, когда я потеряла человеческую сущность. Я не помню тех минувших дней. Не ведаю – печаль или радость они приносили с уходящим солнцем? Я не помню ранних лет, не помню собственной смерти. Лишь пробуждение после веков забвения, подобного пустоте. Набежавший ветер застыл в ветвях и колыхал складки черных одеяний. Будто сама скорбь приняла человеческий облик, навевая тревожное эхо и охватившую душу, пустоту в темных глазах. В бездне памяти потухали последние звезды, кровью выводя древние заповеди. И на их месте остается лишь вереница следов старых шрамов, которые не омывают волны забвения. - Да укроет меня ночь. Да станет мне мудрым наставником и верным товарищем. – произнесла я, как только луна озарила белую статую, раскинувшую крылья над могильным камнем и держащую луну в своих ладонях. Казалось, скульптор вдохнул душу в мертвый камень, и открытое лицо ангела-хранителя было мудрым и открытым, но в нем крылось заключенное в камень изящество. И даже я благоговела. Благоговела пред этим воплощением искусства на земле, заключенное в величавость изваяния. – И да не коснется меня солнца луч, обратив мою плоть в пепел. – тихим и глухим, неумолимым голосом прошептала она, пронзая темными глазами алтарь. Вынула бархат алой, будто кровь розы. Шипы пронзали бледные пальцы, но я словно не замечала боли. Медленно положила на алтарь цветок и закрыла глаза, прислушиваясь к шорохам ночи. – Да не прольется моя кровь на мою могилу. – заключила она, и холодные пальцы скользнули по холодному камню могилы. За мной по пятам следуют овеянные мраком тени. Они застывают на холодной земле, будто один мой взгляд пронизает их в самое сердце. Даже сквозь бесплотные иллюзии я вижу их клыки и когти. Как от них тянет кровью, пронизает недра земли. И кровь будоражит душу, искушает затуманенный разум. И тоска сменялась смирением. Тем, что щедро одаривало долгожданным покоем. Ведь мне опостылела прозрачная, фантомная надежда. Опостылело ждать, когда придет конец одиночеству. Но это – лишь начало конца. Начало того пути.