Мир наизнанку

Манабу не видел ничего, потому что зажмурился от боли, но перед глазами все равно мелькали разноцветные пятна. Ни на стоны, ни тем более на крик сил не осталось, и он лишь с силой сжимал зубы и пытался не думать ни о чем. Хорошо было бы еще и не слышать, но подобное не находилось в его власти. На краю сознания мелькнула надежда отключиться и провалиться в спасительное забытье, только сделать это по собственной прихоти он тоже не мог. – Ты там сдох, что ли?! – рявкнул Юуто и засадил еще глубже, с силой сжимая пальцами его бедра, и Манабу сорвался на жалобный скулеж, без особого старания пытаясь вырваться. Как обычно ничего не получилось. Голова кружилась, горло сжимали спазмы, но Манабу не думал об этом, потому что слишком ослепительной и острой была другая боль. В этот миг он почему-то представлял, как они оба сейчас выглядят со стороны в полутемной кухне прямо на полу. И еще не к месту подумал о том, что зря снял квартиру, где вместо привычного линолеума была рельефная плитка – назавтра ко всем прочим несчастьям будут содраны колени. Юуто застонал, и с облегчением Манабу понял, что это уже почти конец. Но прежде чем отпустить, тот с силой дернул его на себя, делая особенно глубокий толчок. Манабу скребнул ногтями по полу и шумно выдохнул. Пытка закончилась. Картина не менялась последние два года. После секса Юуто всегда усаживался, где придется, вытягивал вперед ноги и, покопавшись в карманах так и не снятых штанов, доставал сигареты. Потом он долго курил, затягиваясь и глядя куда-то вверх, а Манабу смотрел на него заворожено, не в силах отвести глаз. Юуто был очень красив, и отличался он тем редким очарованием, которое не было видно сразу. Манабу сам помнил, что встретив его впервые, он не заметил в нем ничего замечательного и лишь со временем разглядел, до чего же тот был привлекателен. Хотя теперь Манабу не мог сказать, что был рад этим открытиям. Быть может, для его же блага было бы лучше никогда даже не смотреть на Юуто. У него были совсем не по-мужски тонкие запястья и длинные ноги, а еще удивительные глаза – именно это определение казалось Манабу наиболее верным, каким бы избитым оно ни было. В глазах Юуто можно было утонуть, когда тот смотрел пристально и внимательно. Что Манабу и делал, неуклюже пытаясь потянуть край футболки ниже, чтобы скрыть наготу – в отличие от Юуто, ему всегда было неловко оставаться обнаженным под пытливым взглядом своего любовника после того, как близость заканчивалась. – Будешь? – слабо улыбнувшись, спросил Юуто, протягивая ему сигарету, и тот кивнул. Футболку пришлось оставить в покое. Некстати Манабу подумал о том, что они с Юуто выглядят немного комично: один в небрежно натянутых расстегнутых джинсах с обнаженным торсом, второй – наоборот, в одной футболке с голыми ногами. Сидеть на плиточном полу было холодно, но Манабу не задумывался об этом. Переведя взгляд на свою руку, пальцами которой он сжимал сигарету, Манабу сердито поморщился. Только теперь он заметил, что царапая пол, содрал ноготь до крови. Ранка неприятно саднила, и он подумал о том, что играть завтра будет проблематично. Пошевелив пораненным пальцем, он понял, что простой пластырь делу не поможет. А Юуто, конечно, не мог представить, о чем он думал в этот момент, и продолжал глядеть на него немного насмешливо. – Ты извращенец, Манабу… – неожиданно выдохнул он, подавшись вперед и опершись руками о пол, по-кошачьи выгнулся в спине и пристально посмотрел в глаза. В эту минуту выражение его лица показалось Манабу безумным. Вдоль позвоночника прошел противный холодок, и он только сглотнул, ничего не ответив. – У тебя стоит, когда тебя бьют, – прошептал Юуто, приближаясь еще немного, и Манабу почувствовал его дыхание на своих губах. – И ты кончаешь, когда тебе делают больно… Ты псих, Манабу. Манабу горько улыбнулся. Вместо ответа, немного отстранившись, он поднес сигарету к губам и затянулся, устало закрывая глаза. Манабу мог бы возразить, что дело вовсе не в том, что ему нравится грубость, нравится, когда Юуто оставляет ему синяки и засосы. Нравится орать от боли. Мог бы ответить, что дело совсем в другом, и что ему не по душе происходящее между ними. Не по душе все, кроме самого Юуто с его потрясающими глазами и руками, запахом кожи и тихим голосом. И что ради этого Манабу был готов стерпеть любое обращение, лишь бы Юуто был рядом и не лишал его самого себя. Представить свою жизнь без него Манабу не мог. – От психа слышу, – немного помедлив, наконец ответил он, выдыхая дым в лицо Юуто. Это выглядело до жути неприлично, но тот даже не поморщился. – У тебя стоит, когда ты делаешь мне больно. И ты кончаешь, стоит мне закричать… – Сучка! – перебил его Юуто, цепко сжимая пальцами подбородок, и Манабу показалось, что тот сейчас поцелует его или, быть может, укусит за губу – до боли, до крови, как уже случалось неоднократно. Но этого не произошло. Юуто только рассмеялся хрипло и неприятно, а потом, сжав затылок Манабу ладонью, прижался своим лбом к его. – Я это делаю только потому, что ты тащишься, – почти что доверительным тоном сообщил он перед тем, как грубо поцеловать. Свободной рукой Юуто уже шарил между его ног, и Манабу чувствовал, как собственное тело предает, отвечая на прикосновение. Совершенно неуместно он отметил, что Юуто искренне верит, что ведет себя так лишь потому, что Манабу нравится насилие. А сам Манабу поддавался только от того, что хотел ублажить Юуто. Если бы у Манабу оставалось немного больше времени на размышления, он решил бы, что правда кроется где-то между, но думать дальше было некогда. Раздвинув шире ноги, Манабу застонал прямо в поцелуй, решая для себя, что сегодня еще один раз он сможет выдержать. ~ Манабу водил машину относительно недавно, потому куда бы ни собирался, выезжал заранее. Именно так, едва ли не за два часа, он выбирался на репетиции, оставляя запас времени на простаивание в пробках и на собственную нерешительность на дороге. Однако то ли запас оказывался слишком большим, то ли Манабу был чуть более смелым водителем, чем сам себя считал. Выруливая на стоянку у студии, краем глаза он заметил привычный силуэт на скамейке у главного входа. Казуки как обычно терпеливо его ждал, и Манабу подавил вздох, не желая задумываться, как давно тот сидит здесь. Это началось несколько месяцев назад, когда закачивалось лето. Манабу хорошо помнил тот день, когда, приехав на репетицию, впервые увидел Казуки возле парковки. – Ты что здесь делаешь? – удивился Манабу и посмотрел на часы – до начала оставалось едва ли не полчаса. – Решил проследить, как ты будешь парковаться, – весело ответил Казуки. – За молодыми водителями нужен глаз да глаз. Манабу еще тогда что-то не понравилось в происходящем. Может, то, как Казуки смотрел на него, как будто немного насмешливо, а на деле – пристально, чуть более внимательно, чем смотрят на обычного коллегу. А когда Казуки точно так же встретил его на следующий день и еще через один, Манабу понял, что не ошибся. Казуки всегда был очень наблюдательным, а еще – серьезным, хотя посторонний человек никогда не подумал бы о нем так, видя, как Казуки умеет веселиться, или слыша, как задорно тот смеется. Но Манабу знал Казуки достаточно близко, чтобы не обмануться внешней беззаботностью. И именно поэтому он сразу понял, что ради прихоти и просто так тот не стал бы ежедневно дожидаться его, чтобы пожелать доброго утра и угостить кофе. Казуки не любил сладкое, а Манабу наоборот мог целыми днями питаться одними конфетами. Потому во всех кафе и забегаловках, где Казуки доводилось бывать, он забирал выданные ему пакетики с сахаром, которые не высыпал в свой кофе. – Это тебе, – говорил он потом с улыбкой, протягивая Манабу очередной сахар, когда тому не хватало для достижения желаемой сладости выданных двух или трех пакетиков. Манабу принимал угощение и думал о том, что Казуки помнит о нем и о его пристрастиях постоянно, каждый раз не забывая заготовить гостинец. Казуки ничего не требовал и не просил, но спустя несколько недель таких ненавязчивых ухаживаний Манабу не выдержал и решил расставить все по своим местам, чтобы тот не питал ненужных иллюзий. – Разве я тебя о чем-то прошу? – чуть прищурив глаза, спросил Казуки в то утро, когда Манабу достаточно холодно объяснил, что каким бы ни был замысел Казуки в отношении него, ничего не получится. – Ну мне же не пятнадцать лет, чтобы поверить, будто ты просто так ходишь вокруг меня, – заметил на это Манабу. – Не просто так. Но пока я ни о чем не прошу, тебе же не мешает мое внимание? – вопросительно поднял брови Казуки. – Смущает слово "пока", – честно ответил Манабу и сразу добавил. – Мы с Юуто… – Да, вы с Юуто, – перебил его Казуки и протянул вперед руку, в которой сжимал пластиковый стаканчик с крышкой. – А я тебе кофе принес. На этом разговор закончился, и ничего не изменилось. Казуки все так же приходил каждое утро раньше Манабу, угощал его кофе, тепло улыбался и болтал о каких-то совершенно незначительных вещах. Вскоре Манабу поймал себя на том, что уже не раздражается, что привык к этому утреннему общению и что Казуки удается даже поднять ему настроение. Только Казуки действительно был очень наблюдательным: Манабу небезосновательно опасался, что при слишком близком и частом общении ему откроется то, что видеть он не должен. И так оно в итоге и получилось. – Это что такое? – как-то раз взволнованно спросил он, схватив Манабу за руку, и тот невольно поморщился. Стояла теплая осень, но по утрам было прохладно, что оказалось очень кстати – Манабу надел футболку с длинным рукавом, которая должна была скрыть синяки на запястьях. Накануне Юуто, прежде чем начать, привязал его кисти к дверной ручке. Веревка была тонкой, впивалась в запястья, а Юуто перед этим выпил и был особенно грубым. Манабу извивался, дергался, и веревка впивалась в руки все сильней. На следующий день синяки были не просто страшными – они ужасали. – Не твое дело, – попытался освободиться от захвата Казуки Манабу, но тот держал очень крепко. – Манабу, это… – Казуки даже не задал вопроса, только поднял на него такой ошарашенный взгляд, что Манабу вдруг стало неловко, даже стыдно, хотя он сам не объяснил бы из-за чего. – Это моя личная жизнь, – отрезал он и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, устало добавил: – Казу, я по доброй воле. Я сам этого хочу. Не надо устраивать панику и рассказывать мне, что делать. Казуки тогда ничего не ответил, только склонил голову к плечу, продолжая долго и не моргая смотреть на Манабу, который не выдержал и отвернулся первым. Но после этого случая Манабу заметил, что глаза Казуки темнеют, когда тот смотрит на Юуто. И что он никогда не улыбается, когда тот входит в помещение. Если раньше Казуки просто недолюбливал его, теперь их отношения испортились окончательно, и хотя Манабу сказал, что сам соглашается на такое обращение, Казуки ему не поверил. Отчасти он все понял правильно, ведь на деле Манабу позволял Юуто издеваться над собой, не получая от этого никакого удовольствия. Еще один раз Казуки попытался поговорить с Манабу о его непростой личной жизни намного позже, как-то вечером на небольшой пьянке без особого повода. В тот раз они пошли в клуб, и Юуто быстро склеил какую-то девчонку, а Манабу больше часа цедил невкусный коктейль и хмуро наблюдал за ним, не вставая из-за стола. – Ты любишь его? – тихо спросил сидящий рядом Казуки, и, повернув голову, Манабу увидел, что тот немного сполз по сидению, откинув голову на спинку диванчика, и смотрел на него долгим печальным взглядом. Казуки был явно пьян, иначе он не завел бы этот разговор. – Люблю, – ответил Манабу, не задумываясь, и посмотрел в свой стакан. – За что? – спросил Казуки. – Ни за что, – вздохнул Манабу и тоскливо поглядел куда-то в сторону. Бессмысленный, едва начавшийся разговор надо было сразу заканчивать. – Просто люблю. – Так не бывает, – возразил Казуки и протянул руку, накрывая своей ладонью пальцы Манабу. – Вот он не любит тебя. Когда любят, так не поступают. – А как поступают? – огрызнулся Манабу, но руку почему-то отнимать не стал – пальцы Казуки казались горячими, словно у того была температура. Казуки не ответил. Вместо этого он притянул руку Манабу к себе, и прежде чем тот опомнился, прижался губами к тыльной стороне его ладони. Это даже не было поцелуем, Казуки лишь прикасался и пристально смотрел на Манабу исподлобья. Его глаза блестели, и Манабу вдруг подумал, что Казуки не так уж пьян, как ему сперва показалось. От удивления Манабу даже не потребовал прекратить немедленно, пока кто-нибудь не увидел, а еще через несколько долгих мгновения Казуки сам отпустил его. – Никогда так больше не делай, – сердитым шепотом отчеканил Манабу, спрашивая сам себя, почему так колотится сердце. – Не могу обещать, – сухо ответил Казуки и поднялся на ноги. Тогда он ушел, даже ни с кем не попрощавшись. Джин смеялся и говорил, что, наверное, Казуки подцепил кого-то, а Манабу хмуро молчал: он отлично видел, что тот покинул клуб один. Когда началась зима и сильно похолодало, Манабу почему-то подумал, что это остановит Казуки, и тот перестанет ждать его на улице на ветру. Но он ошибся: Казуки приходил исправно каждый день, улыбался уже привычно и желал доброго утра. Вот и сегодня он поднялся на ноги, стоило Манабу выбраться из теплого салона автомобиля. – Доброе утро, Манабу. Сегодня настоящая зима, – улыбнувшись, произнес он и шагнул ему навстречу. С самого раннего утра в воздухе кружились снежинки, но до земли они не долетали, таяли раньше, и от того воздух был сырым, а сама погода – промозглой. Манабу не знал, что такого по-настоящему зимнего Казуки увидел в происходящем вокруг, но покорно кивнул. В темных волосах Казуки запутались снежинки, и это выглядело очень красиво, а еще у него не было шарфа, и, глядя на его открытую шею, Манабу поражался, как тот до сих пор не замерз. – Пойдем внутрь, – вместо ответных приветствий проворчал Манабу. – Смотреть на тебя холодно. – А как же кофе и сигарета? – опять улыбнулся Казуки: что бы там ни думал Манабу, он явно не считал себя замерзшим. Конечно, Манабу не отказал ему, хотя чувствовал себя не на своем месте. И когда сделал первую затяжку, понял, что волновался не напрасно. – Что с рукой? – строго спросил Казуки: язычок пламени лизнул кончик сигареты, но Казуки забыл прикурить, засмотревшись на Манабу. – Порезался, когда ужин готовил… – выдал заранее припасенный ответ тот. – Не трогай меня! Последняя реплика прозвучала громче положенного, и Манабу непроизвольно отшатнулся в сторону, когда Казуки сделал полшага к нему, явно желая рассмотреть, как именно он порезался. Его реакция Казуки не понравилась. Он замер, как вкопанный, напрочь позабыв о своей сигарете, которую по-прежнему сжимал в пальцах, и уже знакомо склонил голову к плечу. – Только не начинай… – предупредил его Манабу, но начинать что-либо Казуки не собирался. Вместо этого он сунул в карман зажигалку, а после осторожно убрал в сторону челку Манабу, и тот дернулся, но было уже поздно – вторая травма, полученная им накануне, не укрылась от внимательных глаз. Юуто никогда не бил его по лицу – по крайней мере, не бил настолько сильно, чтобы оставались синяки, и вчера действительно вышло случайно, что Манабу приложился лбом о ножку стола. Во второй раз изобретать что-то особенно изощренное Юуто не стал: заломив руки за спину, он снова трахал его, нетерпеливо и быстро. А ножку стола Манабу зацепил, когда, кончая, непроизвольно мотнул головой. Ссадина показалась серьезной – когда позже Манабу посмотрел на свое отражение в зеркале, он увидел, как по виску стекает кровь, но на проверку выяснилось, что была лишь немного содрана кожа. – Почему мне не верится, что ты подрался с кем-то на улице, – будто и не обращаясь ни к кому, мрачно произнес Казуки. Манабу же представил, что бы с ним было, обнаружь тот однажды, какие синяки, кровоподтеки и ссадины скрываются под одеждой. Наверное, Казуки не поверил бы своим глазам. – Я ни с кем не дрался, обычная бытовая травма, – устало произнес Манабу и бросил в урну сигарету – курить ему расхотелось. – Это пора прекратить, – твердо, все так же задумчиво произнес Казуки, и в эту секунду Манабу почувствовал, что ему становится действительно страшно. – Даже не думай, – сиплым шепотом произнес он, хватая Казуки за рукав куртки. Манабу был ниже ростом, и сил хорошенько встряхнуть друга ему не хватило бы, потому со стороны они, наверно, выглядели весьма комично, но Казуки даже не улыбнулся. – Не смей ему ничего говорить, понял? Манабу ждал хоть какой-то реакции на свои слова, надеялся, что Казуки пообещает не вмешиваться, но тот молчал, не моргая глядя на Манабу. По спине побежали мурашки, и он подумал о том, что если Казуки посмеет сунуть свой нос в их с Юуто дела, это может обернуться чем угодно, любой самой страшной бедой, и что Казуки сам не понимает, какую медвежью услугу окажет своим вмешательством. Но говорить об этом вслух Манабу не стал. Казуки замер перед ним с упрямым выражением в глазах и все так же молчал. Манабу ничего не оставалось, как развернуться и быстрым шагом войти в здание. ~ Трель мобильного телефона в кармане никак не смолкала и, едва прекратившись, начиналась снова. Кто-то отчаянно добивался Манабу, а он старался не обращать на это внимания. Прежде он и подумать не мог, до чего раздражающий выбрал звонок, хотя вроде как пытался поставить на вызов какую-то нейтральную мелодию. Юуто крепко держал его за волосы и так резко двигал бедрами, что Манабу сам не понимал, каким чудом до сих пор не поперхнулся. Хотя Юуто был изрядно пьян, почему-то держался он долго и все не кончал, как Манабу ни старался. Юуто резко надавил на его плечи, заставляя опуститься на колени, когда Манабу, разувшись и сняв куртку, вошел в комнату. И хотя движения как всегда были грубыми, невольно Манабу выдохнул с облегчением: все было как всегда, а стало быть, Казуки не додумался вмешиваться и говорить с Юуто об их непростых отношениях. Последнего Манабу боялся, как огня, и чем для него обернется такой разговор, имей он однажды место, даже думать не хотелось. Джинсы Манабу расстегивал дрожащими руками, когда Юуто, сам справившись со своими штанами, чуть ли не насильно сунул член ему в рот. И хотя в душе шевельнулось неприятное чувство, похожее на стыд и протест против такого обращения, в ту же секунду его затмило сумасшедшее желание. Тело Манабу всегда реагировало на присутствие Юуто однозначно, и никакие доводы разума и даже физическая боль не могли заставить его не хотеть. Юуто застонал, толкаясь в его рот особенно глубоко, отчего Манабу почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и зажмурился, не в силах сдержать непроизвольные слезы. В тот же момент Юуто кончил. Манабу показалось, будто спермы было так много, что недолго захлебнуться, но мысль об этом померкла, когда он почувствовал, что сам срывается следом. К счастью, Юуто уже отпустил его, и Манабу, закашлявшись, согнулся в три погибели, сплевывая на пол и при этом не прекращая быстро двигать рукой. Если бы раньше Манабу сказали, что можно давиться рвотными спазмами и одновременно испытывать оргазм, он ни за что не поверил бы. Картинка медленно фокусировалась перед глазами, и Манабу наконец нашел в себе силы выпрямиться и вытереть тыльной стороной ладони рот. Ему все еще было дурно, и постыдное удовольствие, которое он каждый раз получал от такой близости, ничуть не скрашивало этого гадкого чувства. – Выглядишь отвратно, – сообщил ему Юуто, и, повернувшись, Манабу увидел, что тот улегся на диван, закинув руку за голову и вытянув ноги. Все как обычно. – Тебе спасибо, – огрызнулся он и натянул джинсы, поднимаясь на ноги. Повезло еще, что напоследок тот не засадил ему по ребрам, как уже не раз случалось – Манабу и так чувствовал себя паршиво и физически, и душевно, чтобы ко всем прочим неприятностям заработать пару свежих синяков. Юуто вместо ответа только усмехнулся, а после склонился к полу и поднял стакан, который Манабу не заметил до этого. В нем плескалась какая-то желтая жидкость, и Манабу почему-то подумалось, что это просто пиво. Юуто никогда не пил ни воду, ни спиртное из бутылок, и даже колу всегда наливал в стакан. Странная педантичная особенность совершенно не шла ему. Манабу на нетвердых ногах прошел по комнате и снова опустился прямо на пол рядом с диваном, на котором лежал флегматично глядевший в потолок Юуто. Отстраненно он подумал, что для полноты картины не хватает привычной сигареты, но тот почему-то не спешил закуривать. Разглядывая Юуто, Манабу отмечал, до чего тот напоминал подростка. Хотя Юуто был старше его, он почему-то казался нескладным и совсем невзрослым. А порядком отросшие волосы, которые наверняка мешали, спадая ему на глаза, только усиливали это впечатление. И уже привычно Манабу почувствовал, как замирает сердце, когда он смотрит на Юуто – совершенно необъяснимому чувству не было места в их странных отношениях, но оно продолжало жить уже второй год, и Манабу не мог от него избавиться. Не мог и, что самое удивительное, не хотел. – Ко мне сегодня приходил твой защитник, – вдруг проронил Юуто, и голос его прозвучал иронично. – Вы буквально на полчаса разминулись. Если бы Юуто с размаху ударил Манабу по лицу, он и то не добился бы такой реакции: Манабу ощутил, будто в груди что-то обрывается. – Что?.. – некстати охрипшим голосом переспросил он, хотя уже понял, что именно произошло. – Что слышал, – все так же равнодушно бросил Юуто и, приподнявшись на локте, сделал глоток из стакана. – И знаешь, у меня теперь только один вопрос. Какого хера? На этих словах Юуто перевел взгляд на Манабу, и тому почудилось, будто у него холодеют ладони. Во рту пересохло, и голова закружилась: Манабу понимал, что надо срочно спасать положение, но как – не представлял. – Я его не просил, если ты об этом, – как можно равнодушней произнес он, но голос еле заметно дрожал, и Манабу точно знал, что это не укроется от внимания Юуто, как не укрывалась ни единая его эмоция. – О, это было первое, что он мне сообщил, – расхохотался Юуто, откидывая голову на подлокотник дивана. – Кажется, он боится, что я разозлюсь и прибью тебя. Манабу сглотнул. В эту минуту он подумал о том, что это не самый худший вариант, и что не того Казуки опасается, потому что наиболее страшным для него было совсем иное. – Ему, видите ли, не нравится, что я над тобой издеваюсь, – продолжал Юуто. – Я попытался объяснить, что ты извращенец и шлюха, что ты по пять раз за ночь кончаешь, если тебе хорошенько вломить. И еще что он может прийти и сам посмотреть, как у нас все происходит. Но знаешь, что он мне ответил? Резко сев на диване, Юуто скрестил ноги и поглядел на Манабу с неприкрытым злым весельем, отчего тому стало физически дурно: худшие опасения грозили вот-вот обратиться в реальность. – Он ничего не сказал, – пожав плечами, сообщил Юуто, когда понял, что от побелевшего до цвета простыни Манабу не дождется ответа. – Он мне просто врезал по носу, и я уделал кровью любимую футболку. Конец реплики прозвучал равнодушно, и замерший на месте Манабу прикрыл глаза. Он не думал ни о чем, а перед мысленным взором как живая стояла картина описанного. Как Казуки мстит за него, представить было на удивление легко, только Манабу не грели эти фантазии. – Казуки – он как рыцарь, разве что без коня, – уже бодрее заявил Юуто, и хотя Манабу специально отвернулся, он чувствовал, что тот буравит его взглядом. – Он хочет спасти принцессу от дракона. Вот только наш рыцарь не в курсе, что его принцесса и есть главное чудовище. Я ему сказал об этом, но он не поверил. Кажется, он в тебя того… По уши. На этих словах Юуто опрокинул в себя остатки содержимого стакана и поднялся. Точно так же встал на ноги Манабу, понимая, что обратный отсчет начался – за время, что они были вместе с Юуто, он успел слишком хорошо изучить его. – Это ничего не значит, – тихо произнес Манабу, отчаянно пытаясь спасти хоть что-то. – Я скажу ему, чтобы больше не лез… – Да мне по хуй, Манабу, – пожал плечами Юуто и, сунув руки в карманы, улыбнулся ему почти дружелюбно. – Пиздуй отсюда и больше не появляйся. Не хватало мне еще проблем из-за тебя. Манабу показалось, будто он услышал звук рвущейся струны. Не звонкий и не глухой, просто странный и какой-то обреченный, и в тот же миг он перестал дышать, осознавая, что горло с силой сжали. Манабу подумал, что это Юуто вцепился в него, но следом сообразил, что тот стоял рядом, смотрел на него насмешливо сверху вниз, а руки его были по-прежнему в карманах домашних штанов. Но Манабу все равно не мог ни дышать, ни думать. – По-хорошему уйдешь или порадуешь напоследок? – спросил Юуто, весело прищурившись. – Только если будешь ползать на коленях, давай Казуки позовем посмотреть. А то он, кажется, не поверил в то, что я говорил… Ледяная рука, сжавшая горло, отпустила, и Манабу задышал поверхностно и часто. Ноги почти не держали его: он понял, что сейчас и правда не далек от того, чтобы рухнуть на колени и умолять Юуто не прогонять его. Даже если Казуки и весь мир будут смотреть во все глаза, это не остановит его, потому что случилось самое худшее – то, чего Манабу боялся больше всего. Юуто прогонял его, и в унисон страшному пониманию повисшую в комнате тишину разорвала трель мобильного телефона. ~ Манабу не помнил, как добрался до дома, и не знал, какими словами назвать свое состояние. Наиболее подходящим было бы определение чего-то среднего между паникой и апатией, но он не был уверен, что существует подобный термин. С одной стороны, внешне Манабу оставался спокойным, с другой – то, что творилось в душе, словами было не описать. Вроде бы он долго добирался домой и даже как-то управлял машиной. Вроде бы он почти не сигналил и никто не сигналил ему. Всю дорогу мобильный продолжал звонить, но Манабу не обращал на него внимания и только когда добрался до дома, неожиданно для самого себя в сердцах швырнул его на землю, даже не взглянув, кто так напористо пытался поговорить с ним. Трубка разлетелась на несколько частей, но Манабу не обернулся, упрямо шагая к своему подъезду. Ему было плевать на телефон. Войдя в квартиру, Манабу не сразу зажег свет – захлопнув дверь, он прислонился к стене и устало прикрыл глаза. Мучительно тянуло под сердцем, невыносимо болела голова, и единственный, о ком он думал, был Юуто. Юуто, который его выгнал, едва ли не за шкирку вышвырнул за дверь, когда понял, что так просто тот не уйдет, готовый умолять передумать… Манабу решительно оторвался от стены и наконец щелкнул выключателем. В этот момент он приказал себе собраться и обо всем подумать завтра на свежую голову. В конце концов, на свете не существовало человека, которого хотя бы раз не бросил любимый человек, и хотя Манабу в этот миг казалось, что несчастней существа, чем он, в мире нет, умом он понимал, что ничего непоправимого не произошло. Завтра, уже завтра, он отправится к Юуто и постарается все исправить. Не в первый раз и не последний. Руки слегка дрожали, когда Манабу дернул через голову тонкий свитер, и, оценивая свое состояние, он понял, что так точно не уснет. Нужно было сперва расслабиться в душе, а потом принять снотворное или же выпить чего-то крепкого. Впрочем, Манабу не был уверен, найдется ли в его доме лекарство, как и алкоголь. Но додумать до конца мысль он не успел, потому что в этот момент раздался звонок в дверь. От неожиданности Манабу выронил свитер из рук прямо на пол в коридоре и замер, пораженный. Лишь один человек на свете мог заявиться к нему в такое время – часы показывали начало второго ночи – и поверить в то, что Юуто передумал и примчался сюда, было сложно. Но Манабу поверил. На негнущихся ногах он в два шага преодолел расстояние, отделявшее его от двери, и дернул ручку, запоздало понимая, что забыл запереть. Однако секундная робкая радость, всколыхнувшаяся в душе, тут же угасла, когда он увидел, кто перед ним. – Казуки… – только и смог прошептать он, отступая на шаг назад. На пороге действительно стоял Казуки, и Манабу мельком отметил какие-то совершенно несущественные детали. Казуки был как обычно в своей легкой куртке и без шарфа, волосы его растрепал ветер, а в руках он сжимал телефон. Наверное, это именно он упорно названивал весь вечер. Наверное, Казуки волновался. Манабу сглотнул, когда сообразил, какую глупость сделал, открыв дверь в полуголом виде, в одних джинсах. Весь его торс покрывали ссадины и царапины, местами даже ожоги, и Манабу мог рассказать историю появления каждого из них. Казуки хотя и знал об особенной стороне их отношений с Юуто, явно не ожидал увидеть настолько плачевную картину. Глаза ночного гостя широко распахнулись, и Манабу показалось, что в них можно прочитать едва ли не страх. Он открыл было рот, чтобы спросить, какого черта Казуки притащился среди ночи, но осекся, когда тот смело вошел в квартиру, как будто его кто-то приглашал. Прежде чем начать спорить и возмущаться, Манабу решил, что надо одеться и, повернувшись, вошел в комнату, где царил полумрак, а еще – полный беспорядок. С совершенно неуместным стыдом Манабу подумал, что ко всем прочим бедам Казуки еще и оценит его неряшливость в быту. – Чего тебе? – грубо спросил он, натягивая домашнюю футболку – первое, что подвернулось под руку. С опозданием Манабу понял, что отворачиваться от Казуки тоже было ошибкой: пару недель назад Юуто придумал новое развлечение и неоднократно прошелся ремнем по его спине. Багровые рубцы саднили несколько дней, а позже превратились в синюшные продолговатые синяки, историю происхождения которых было несложно угадать. Теперь Казуки ко всему прочему увидел еще и это. – Ты один? – тихо спросил тот, прикрывая входную дверь, и Манабу только сдавленно хохотнул, оборачиваясь. "Да, теперь я совсем один. Спасибо тебе", – хотелось ответить ему, но почему-то, встретившись глазами с Казуки, Манабу не смог произнести язвительные слова. Казуки действительно беспокоился о нем – в его взгляде Манабу легко прочитал тревогу и еще какое-то не совсем понятное чувство, о котором он даже задумываться боялся. И понял, что сейчас Казуки тоже очень больно, хотя как именно он определил это, Манабу затруднялся ответить. Если до этого он хотел вывалить на Казуки все, что думает о вмешательстве в его и без того сложную личную жизнь, то теперь все упреки разом забылись. На секунду прикрыв глаза, он будто увидел, как вихрем перед ним пронеслись многочисленные картинки: Казуки угощает его кофе, Казуки улыбается ему, Казуки украдкой прикасается к его руке… Казуки всегда хорошо относился к нему, ни разу не обидел, и если поступил так, как поступать не следовало, то только из лучших побуждений. Упрекать его в чем-либо Манабу не мог себя заставить. – Не нужно было приходить, – вместо ответа тихо произнес он и усилием воли заставил себя поднять глаза: смотреть на Казуки было почти невыносимо. Хотя тот молчал, Манабу казалось, что он слышит все его мысли, и из-за этого становилось тошно. – Я звонил тебе, – тоже негромко ответил Казуки. – Ты долго не отвечал, потом вообще связь пропала, и я волновался, что он… – Он ничего мне не сделает, – перебил Манабу. Вопреки обыкновению голос его прозвучал не раздраженно, а просто устало. – Он уже сделал, – возразил на это Казуки. Повисло молчание, и как-то отстраненно Манабу отметил, что в квартире полная, оглушительная тишина – даже шум с улицы куда-то пропал. Манабу смотрел в пол и думал, что некрасиво держать гостя на пороге, что хотя бы для приличия надо пригласить войти. Но с другой стороны, Казуки следовало поскорей убираться отсюда, и потому соблюдать политесы он не спешил. – Ты не замечаешь этого, но ты меняешься, – помедлив немного, снова заговорил его гость. – Меняешься не в лучшую сторону. Неужели ты не понимаешь, что он медленно калечит тебя? – Хватит. Голос Манабу прозвучал строго и твердо, а сам он заставил себя выпрямить спину и уверенно поглядеть Казуки в глаза. – Я все знаю и все понимаю, но это не твое дело, – спокойно и холодно начал объяснять он, и хотя лицо Казуки сохраняло отрешенное выражение, Манабу не сомневался, что говорит убедительно. – Мне приятна твоя забота, но на этом все, Казуки. Не ходи к нему больше. И по утрам меня караулить тоже не надо. Казуки не ответил сразу. Некоторое время он просто стоял, молча глядя на Манабу, словно оценивая, насколько тот верит в собственные слова, а после, горько улыбнувшись, отвернулся. – Прости, – зачем-то добавил Манабу, потому что в этот миг почувствовал себя виноватым, хотя объективных причин для этого не было, и Казуки, видимо, тоже не сообразивший, за что Манабу извиняется, лишь пожал плечами. – Это ты прости, – только и ответил он, но тут же уже решительней взглянул на Манабу исподлобья. – Только, пожалуйста, можно я кое-что скажу перед тем, как уйти? Манабу напрягся от плохого предчувствия. Внутренний голос нашептывал, что ему не понравится то, что скажет его гость, но вопреки этому Манабу смело кивнул, давая разрешение. – Понимаешь, – осторожно начал Казуки, почему-то не глядя в глаза, и Манабу это сразу не понравилось. – Я что хотел тебе сказать… Объяснить. Люди все разные и непохожие, и у многих действительно есть странные, непонятные другим увлечения и желания… Так вот, в том, что тебе нравится, когда к тебе применяют силу, нет ничего ужасного или неприличного, но… Казуки запутался и осекся, а Манабу почувствовал, что окончательно слабеет. Он прикрыл глаза, мысленно умоляя неизвестно кого дать ему продержаться еще немного, дождаться, пока Казуки уйдет – дождаться и не сорваться. Что случится, если он сорвется, Манабу сам не знал, но уже сейчас чувствовал, как дрожит что-то внутри него. Никто и никогда прежде не обсуждал вслух, как ему якобы нравится, когда "применяют силу". – Но это уже просто опасно, Манабу, – Казуки продолжил чуть севшим голосом, звук которого резал по оголенным нервам Манабу: больше всего ему хотелось заткнуть уши и взвыть. – Нужно знать меру, понимаешь? Пока что он вредит твоему здоровью, не только физическому, но и душевному. Но что будет, если однажды… – Мне не нравится это! Как Манабу удалось выкрикнуть это, он сам не понял. Ему казалось, что голос не слушается, что в лучшем случае получится сипло прошептать, лишь бы Казуки заткнулся и прекратил говорить о том, что Манабу и так прекрасно знал. Но получилось неожиданно громко, и Манабу, испугавшись своего порыва, резко зажмурился, обнимая себя самого руками. "Уйди. Уйди наконец", – больше всего на свете хотел взмолиться он, но единственная реплика отняла последние силы. Манабу отметил, что его трясет, как в лихорадке, но справиться с собой сразу не смог. А уже через секунду Казуки оказался рядом, некрепко обнял его, и Манабу сам не понял, как уткнулся лбом в его плечо. Близость, по сути, чужого ему человека оглушила – Манабу вмиг перестал слышать что-либо и чувствовать, на секунду даже показалось, что он потерял сознание, но если это и было так, очнулся он почти сразу. Казуки прикасался к нему, невесомо поглаживая по спине, наверняка памятуя о страшных ссадинах и боясь причинить лишнюю боль. Щекой он прижимался к виску Манабу, а сам Манабу комкал руками куртку Казуки и не понимал, куда подевалась вся решимость выставить гостя за дверь. Опомниться Казуки ему не дал: осторожно, но крепко обняв его за талию одной рукой, он будто бы без труда оторвал Манабу от пола и шагнул в комнату, в полумрак, спасительно скрывавший творящийся там беспорядок. У Манабу перехватило дыхание, и даже сил возмущаться из-за такого обращения не осталось. Проще было довериться Казуки, потому что Манабу твердо знал – тот не сделает ничего, стоит ему запретить. И это было так странно – понимать, что он действительно может как-то управлять ситуацией. Манабу уже не помнил, бывало ли с ним такое хоть когда-то. – Тише, тише… – зачем-то шептал Казуки, укладывая его на не собранный с утра футон – еще один показатель неаккуратности Манабу. Его все еще трясло, и Казуки пытался успокоить, как умел, хотя что надо делать, он точно не знал, и Манабу почувствовал, что переживал тот больше его самого. Закрыв глаза, он попытался сосчитать до десяти, отрешенно думая о том, что так и выглядит истерика, краем уха слыша, как Казуки расстегнул куртку и нетерпеливо отбросил ее в сторону. – Может, тебе воды? – тихо спросил он, склоняясь и перехватывая за руки – у Манабу были ледяные пальцы, и Казуки с силой сжал их своими, в контрасте показавшимися горячими. "Все в порядке, тебе лучше уйти", – хотел ответить Манабу, но на деле только мотнул головой, не открывая глаз. Теперь он больше всего хотел остаться один и забыться во сне, но Казуки не спешил оставлять его. А все, что произошло после, закружилось вокруг Манабу таким вихрем, что впоследствии он сам не мог объяснить, как так случилось, что Казуки начал целовать его, и он даже не попытался возразить. Сначала Казуки склонился ниже, совсем близко к его лицу, прикасаясь губами к кончикам ресниц. В этот миг Манабу отчетливо почувствовал, как удивительно пахнет Казуки – сигаретами, мятой и свежим воздухом. От легкого едва ощутимого прикосновения стало немного щекотно, но Манабу даже пошевелиться не успел, потому что Казуки уже целовал его губы так же нежно и осторожно, словно боялся напугать. И Манабу сдался. Поддался этой необъяснимой и такой непривычной трепетности, с какой к нему, как теперь казалось, не относились никогда в жизни. Казуки отпустил его руки, которые по-прежнему продолжал сжимать в своих, и Манабу не стал отталкивать – просто не смог. В последнее время Манабу казалось, что все его тело превратилось в сплошную болевую точку – часто он мучился ночами, не в силах найти ни одного положения, в котором что-нибудь не болело. Но Казуки словно чувствовал, где можно прикасаться, и делал это так ласково, что на короткое время Манабу забыл о многочисленных побоях. Он не сопротивлялся, когда Казуки стащил с него футболку – его глаза чуть ли не сияли, это было видно даже в темноте, и он будто не видел ничего безобразного в уродливых синяках. Но когда щелкнула пряжка ремня, Манабу опомнился. – Нет… – задушенно прошептал он, резко смыкая колени и пытаясь отстранить руки Казуки, понимая при этом, как глупо выглядит. Слишком поздно он вспомнил, что так и не добрался до душа, и что до этого он был у Юуто. Пускай тот не трахал его в этот вечер, все равно одежда осталась перепачканной в собственной сперме, и Казуки обязательно заметил бы это. – Не бойся, – выдохнул Казуки, и Манабу только теперь заметил, до чего часто тот дышит, от сильного волнения или от возбуждения. – Я ничего тебе не сделаю, я обещаю… "Дурак…" – мог бы ответить ему Манабу, но сил не хватило. Казуки искренне верил, что Манабу, как избитый щенок, который дрожит, когда его хотят погладить, боится новой боли и унижения. На деле же Манабу давно не страшили подобные вещи. Лишь мысль о том, как презрительно будет кривиться Казуки, глядя на него, заставляла что-то всколыхнуться в душе, но и то ненадолго. Казуки следовало прекращать питать глупые иллюзии, как с горечью подумал Манабу, и пора было открыть ему глаза на то, с какой дрянью он связался. Бедра Манабу с внутренней стороны, где кожа была особенно нежной, выглядели ужасающе – Юуто часто отставлял ему синяки в этом чувствительном месте и несколько раз даже прижигал сигаретой, с улыбкой наблюдая, как Манабу выгибается в бесстыдной позе и громко стонет. Широко разведя в стороны ноги, Манабу зажмурился, чтобы не видеть выражения лица Казуки, не видеть отвращения и брезгливости. Свет с улицы, свет из коридора разгоняли кромешный мрак, который не мог скрыть следы чужой извращенной страсти. Но Казуки даже не помедлил, прежде чем легко коснулся губами там, где больше всего болело. Это прикосновение причинило Манабу настоящее страдание. Казуки притрагивался настолько осторожно, что никак не мог навредить, но теперь у Манабу болело в груди от одного понимания, что тот делает с ним. На периферии мелькнула мысль о том, что вот так животные зализывают раны друг друга, или любящие родители целуют ушибы детей, будто таким образом можно забрать себе чужую боль. Понимать это было невыносимо, Манабу словно придавило тяжким грузом – так сильно, что и дышать получалось с трудом, и он только тихо всхлипнул, тут же зажимая рот ладонью, чтобы Казуки не подумал, будто сделал хуже. Манабу казалось, что целую вечность никто не ласкал его, не обнимал и не целовал. Когда он почувствовал, как Казуки прикасается губами к головке его члена, медленно обводит языком, прежде чем взять по-настоящему и глубоко, последние связные мысли покинули его голову. Он позабыл обо всем, отдаваясь позабытой ласке. Юуто никогда так не делал, но Манабу и не думал о нем в этот момент. Он кончил почти сразу, не сдерживаясь и даже не пытаясь отстранить Казуки. Было странно понимать, что никто не будет его бить, едва он достигнет разрядки, и подсознательно Манабу продолжать ждать какого-то подвоха, ни на секунду не расслабляясь полностью, жмурясь, дрожа и комкая простыню обеими руками. Казуки улыбался, снова склоняясь над ним, и кончиками пальцев поглаживал по щеке. А Манабу не сразу понял, что на этом можно остановиться – что если он не разрешит, не попросит продолжать, Казуки ничего не потребует и уж тем более не станет принуждать. – Ты самый лучший, Манабу, – прошептал он, когда тот открыл глаза, приподнимаясь на локтях. – Для меня самый лучший. Но Манабу услышал то, что Казуки на самом деле хотел сказать ему – сказать о том, что любит его одного, любит слишком давно и слишком сильно, чтобы видеть и желать кого-то другого. Это признание читалось в глазах Казуки, и чувство его было настолько сильным и ярким, что он даже не требовал физической близости, не хотел ничего, лишь бы просто быть рядом. От понимания этого сердце Манабу стучало так сильно, что это биение почти причиняло боль. Только тут Манабу подумал о том, как несуразно они выглядят: он был полностью обнажен, в то время как Казуки даже не снял свой свитер под горло. Манабу смело потянул за край этого свитера, думая о том, что Казуки не станет отказываться от ответной ласки и не рассмеется в лицо, если Манабу отблагодарит его за нежность нежностью. Манабу не был уверен, что сможет вспомнить, как это – ласкать кого-то, не ожидая пощечины или обидного смеха, но чувствовал, что нерастраченной теплоты в нем накопилось слишком много, чтобы сдерживаться дальше. …Казуки ушел рано утром: сквозь сон Манабу услышал тихое прощание и почувствовал, как тот поцеловал его в щеку. Он отвык спать с кем-то, и уж тем более ему было бы трудно разделить свое утро с другим человеком. Казуки почувствовал это, и если оставить Манабу после всего произошедшего между ними не смог, то утомлять его еще и на следующий день не стал. – Ты заслуживаешь лучшего, Манабу, – шептал Казуки, обнимая его со спины, когда тот, отвернувшись к стенке, подтянул к груди колени и сжал краешек подушки рукой. – Ты заслуживаешь нормальной жизни, счастливой. Он не даст тебе этого. Никогда. Манабу, закрыв глаза, слушал и соглашался. Юуто не мог дать ему ничего – Казуки был совершенно прав. Если раньше Манабу пытался тешить себя совершенно детской наивной иллюзией, что тот все же любит его, хоть немного, по-своему, то сегодняшняя выходка, когда Юуто так легко выставил за дверь и велел не возвращаться, свидетельствовала об обратном. Ему просто нравилось трахать Манабу – с Манабу ему было удобно. Только и всего. После того, как эйфория отступила, он чувствовал себя несколько обескураженно: не удовлетворенно или умиротворенно, а именно растерянно. Манабу отвык от подобного, отвык от долгих поцелуев, отвык от полной отдачи, от того, что кто-то готов давать, не требуя взамен. Еще ему было неловко перед Казуки за то, что он не мог ответить на его чувства – Манабу был благодарен, но понимал, что не разделяет и половину того, что испытывал Казуки. – Мне ничего не надо, – словно читал его мысли Казуки, зарываясь носом в волосы на затылке. – Честное слово, ничего. Я только очень прошу тебя: подумай о том, что так неправильно, так нельзя. Ты должен найти в себе силы вырваться… "Должен", – снова согласился с ним Манабу, закрывая глаза и проваливаясь в забытье. В ту ночь ему приснилось что-то бесконечно приятное, но что именно, он не запомнил. ~ На следующее утро все случившееся ночью казалось Манабу эфемерной фантазией. Сложно было поверить, что за такой короткий промежуток времени он успел расстаться с Юуто, сблизиться с Казуки, испытать столько нового и сделать для себя немало важных выводов. Казуки был совершенно прав, как понимал теперь Манабу, мрачно рассматривавший унылый зимний пейзаж за окном. Курить не хотелось, пить кофе не хотелось – Манабу не хотелось ничего, он только напряженно думал, снова и снова перебирая в памяти последние события своей жизни. За одну ночь Казуки ухитрился вывернуть весь мир Манабу наизнанку, отвратительным нутром наружу, простой заботой и своим теплом показывая, до чего ужасно тот жил все последнее время. На первый взгляд Манабу казался вполне успешным, на деле же оставался жалким неудачником, несчастливым, отвергнутым, совершенно ненужным тому, кого любил. И только в такой неправильной реальности могло получиться так, что от нежности и заботы одного человека легко отмахнулись, в то время как другого продолжали желать, несмотря на жестокость и причиняемую боль. Манабу верил, что подобное не могло длиться долго, что любить ни за что и вопреки нельзя. И он действительно должен был – был просто обязан разорвать прочный круг, приняв правильное решение и сделав смелый шаг в новую жизнь. Манабу верил, что сможет. Тряхнув головой, он принялся собираться и, накинув на плечи куртку, проверив, на месте ли ключи от машины, решительно вышел из квартиры. Дорогу он помнил хорошо, потому что неоднократно преодолевал этот путь, и крепко сжимал руками руль, уговаривая себя не волноваться, убеждая, что все будет хорошо, что все обязательно наладится – рано или поздно встанет на свои места. Нажав на кнопку звонка, Манабу принялся мысленно считать – он всегда так делал, когда переживал, и никак не думал, что дверь откроется, когда он даже не успеет дойти до десяти. – Блять, Манабу… Я тебе что вчера сказал? – локтем левой руки Юуто оперся на дверной косяк, в правой он держал недокуренную сигарету и хмуро смотрел исподлобья на своего гостя. Визиту Манабу, который поднял на него привычно затравленный взгляд, он был явно не рад, и это не сулило ничего хорошего. Однако вопреки всему, подавив обреченный вздох, Манабу шагнул вперед, когда Юуто нехотя посторонился. Манабу понимал, что должен решиться и вырваться. Он верил, что обязательно сможет когда-нибудь. Но не сегодня.